В Николаевском филиале летное обучение велось только по одному направлению - военно-торпедному. Это и стал познавать Евгений Францев с первых дней своей курсантской жизни.

Взору юности будущее всегда кажется светлее, чем оно обернется потом в действительности. Особенно в буднях. Стремясь всей душой к роли Икара, обладающего не сказочными крыльями, а современной техникой полетов, Евгений едва ли представлял сложными и трудными такие детали курсантского быта, как, к примеру, мокрые ботинки, облепленные комьями земли.

“Товарищ Тимошенко приказал сделать всех командиров, прежде всего, строевиками, а потом уже танкистами, артиллеристами, летчиками и др., - не без иронии замечает он в своем письме Вере Плехановой. - Вот поэтому нас целые дни муштруют по десять и более часов. Сегодня и вчера месили грязь. Здесь земля черноземная, к ботинкам пристают огромные глыбы, и идешь, как на ходулях..”.

Занятия в школе начались в октябре. Проходили они для только что надевших форму парней, не знающих монотонности технического обучения и воинской дисциплины строевой службы, тяжело, как физически, так и психологически. Даже Евгений со своим оптимизмом и упорством хоть и не пал духом, но “опустился на сырую и холодную землю”.

Он пишет:”... наши занятия идут своим чередом, как длинная однообразная вереница ступенек лестницы, конца которой не видно, а взбираться все труднее - устали. Пришла дождливая осень, а вместе с ней слякоть и грязь. Ботинки приходится мыть и чистить на дню десять раз. И вообще чистить все, что прикажут. А приказы у нас не обсуждаются, а только исполняются. Всем трудно после “гражданки” привыкать к этому, особенно некоторым, невыдержанным..”.

Учебные занятия, строевая служба, чистка обуви и одежды и прочие дела курсантской жизни повторяются изо дня в день и разнообразятся редко и незначительно, как, например, кто проверяет строй, выправку, заправку, чистоту - лейтенант, капитан или майор.

Вечерами курсанты отдыхают, смотрят кинофильмы и старые. и новые: “'Трактористы”. “Член правительства”, ''Сто мужчин и одна девушка”, ''Переход”. А могли ли они читать или играть в шахматы, заниматься спортивными играми? Об этом Евгений не писал, но, думается, кто хотел, находил возможность. хотя в одном из первых писем Францев подчеркивает “время очень ограничено режимом и приказами командиров”. И тут же:

''Пишу это письмо целый день, используя перерыв или свободные минуты перед построением”.

Однако постепенно настроение улучшается. Курсанты вживаются в ритм училища, приспосабливаются. У Евгения с его жизнелюбием и интересом ко всему получается это быстрее, чем у других. “У нас выпал снежок, - весело сообщает он в письме Кате Мартазовой (Разъехавшись, они остались в дружеских отношениях. Евгений регулярно рассказывал Мартазовой о своей жизни). - Начались классные занятия. Учиться трудно. Предметов очень много. Только сейчас я понял правду слов, что “к науке нет широкой дороги, есть лишь каменистая тропа, по которой надо упорно карабкаться, не страшась трудностей”. Время весьма и весьма ограничено. Целую неделю бегаешь, мечешься. занимаешься - и каждый шаг по команде”.

Но вот уже и приподнятое настроение (Из письма Мартазовой от 5 января 1941 г.).

“Живу хорошо, учусь и “здоровею” с каждым днем. Много занимаемся физкультурой: на полу, матах, на турнике, брусьях, коне. Надо уметь выполнять упражнения насилу и выносливость, ловкость и быстроту. Учебных предметов стало много, трудные, но нужные и интересные. Учиться приходится упорно. Даже не так как в 10 классе. Бывает, не спрашивают полгода, а потом раз - зачет или контрольная. Даже история ВКП(б). казалось бы такая знакомая, здесь - предмет трудный, занимает много времени. Надо конспектировать. Проверяют часто”.

И в конце письма Евгений восклицает с ноткой восторженности: “Как много требований к краснофлотцу, курсанту, командиру! Учись так, чтобы уметь все всегда применить на практике”.

Наступил новый 1941 год. Каких-то два месяца курсантской жизни, но они внесли много незнакомого, сложного, трудного, но увлекательного. Парни в форме “морячка сухопутных войск”, как в шутку окрестил внешний вид курсанта Евгений в одном из писем, с их юношеским обликом и ребяческим мировоззрением, заметно перерождались, обретая крепкую физическую плоть и твердую духовную убежденность.

Интересно письмо Евгения, отосланное 5 января Вере Плеха-иовой, в котором он рассказывает о встрече нового года. “О, что было! В 11.30 отбой. Мы спали, когда радио оповестило о торжественных церемониях: подняли бокалы, пробило 12 и ... пошло веселье. Кружишься во все стороны, чувствуешь близко девушку -стройную, любимую, послушную в танце. Эта девушка - ты. И просыпаешься. Я долго не мог поверить, что все лишь сон”.

Из этого послания, как и из других, которые Евгений часто отсылает Вере, видно, что он увлечен девушкой, хотя о своих чувствах говорит довольно сдержанно. Даже с некоторой долей шутливости. и, если бы не отдельные вспышки душевной откровенности (как. например, в письме от 1 апреля 1941 года, которое он начал словами - ''Вера! Я люблю тебя!”), то его отношение можно больше определить как дружеское, а не как влюбленность.

Ведь Евгений без утайки рассказывает Вере, что “... вчера был в Доме культуры. Познакомился с хорошенькой девушкой. Плохо только то, что ее зовут Валей. Но это мое убеждение против всех Валь” (Евгений, видимо, хотел сказать - предубеждение против девушек с этим именем, потому что одна из них, наверное, чем-то сильно не понравилась ему). Далее он продолжает:

“Вечер мы провели весело. Она просила написать слова песни “Не уходи, еще не спето столько песен”.. Но мы с ней едва ли еще встретимся (Евгений хочет подчеркнуть, что эта девушка не заинтересовала его, и была только “знакомой на вечер”). Она всего лишь хорошенькая брюнетка. Нам даже танцевать не пришлось. Музыка забастовала. А ей очень хотелось”.

Вместе с тем Евгений с удовольствием бы повеселился, погулял. Впрочем, кому из курсантов этого не хотелось бы! Вот он и добавляет “Она (эта самая Валя) рассказала про все прелести Ейска, где можно хорошо погулять, побаловаться (я же тебе писал, что хочется озоровать)”.

Но заканчивает свои письма Вере он всегда с оттенком осторожного, мягкого, но ясного откровения человека любящего. Как вот тут...

“Всего хорошего, желаю счастья.

Горячий привет Мише и Шурику.

Жму крепко, крепко руки.

Пиши, дорогая. С сердечным приветом.

У нас ночь. Темно. Спокойной ночи.

Твой Евгений”.

Теоретические занятия в классах, изучение материальной части, учеба в “самолетах на земле”, то есть познание всего необходимого - подготовительного к полетам, длилось всю зиму. Каковы достижения в этом у Евгения - данных нет, но, без сомнения, постигал военно-летную специальность он упорно и небезуспешно. Хотя в одном из писем с досадой сообщает: “Черт знает, почему сегодня так плохо выходило. Рассердился на себя. Даже сказал лейтенанту: почему-то ничего не получается! Он в ответ, - “Ладно, вылезай”. Я еще больше разозлился на себя. Вот, думаю, сглупил: вовремя не сделал хорошо, а теперь жди следующего раза. А как неприятно вылезать из кабины, когда плоховато получается”.

С начала апреля подразделение, в котором был Евгений, переводилось в летний лагерь, к аэродрому, и начиналось самое главное и самое интересное для курсантов - покорение “пятого океана” - “настоящая летная работа”, как определяет ее Евгений.

“О, что будет завтра! - с приятно-тревожной ноткой восклицает он в письме Вере. - Как скорее хочется повыше забраться, побыстрее летать. Какое чудесное ощущение - скорость. Послушная машина, ревущий мотор. Это увлекательная, но трудная работа”.

1 апреля (тогда этот день еще не был “Днем смеха”) с утра, в полном обмундировании и с винтовками за спиной, курсанты резво отправились в поход. День выдался теплый, в шинелях стало жарко, а идти - километров 15. Но вот и место лагеря.

Пришли, отложили винтовки, сняли шинели и начали ставить палатки. Подвезли долгожданный обед. Короткий отдых, и вновь работа по устройству солдатского уюта в палатках и оборудованию лагеря. Таскали камни, подносили песок, подчищали дорожки, подправляли газоны, подкрашивали, ремонтировали.

К концу дня лагерь принял “божеский вид”, как выразился Евгений в письме от 2 апреля. “Аллейки стали такие красивые! - добавляет он и продолжает восхищаться. - Этот первый вечер в лагере замечательный: тихо, тепло, светло. И мы с дружком Ленькой, забыв про усталость, обнялись и запели: “Не уходи, еще не спето столько песен”.

А через день Евгений впервые в жизни поднялся в воздух, побывал в ознакомительном полете.

Вел машину инструктор, а потом передавал управление курсанту. Как прошел этот первый выход в небо для Евгения, он увлекательно рассказывает в письме Вере от 5 апреля.

“Полный газ и все замелькало, побежало назад. Но вот земля остановилась, а затем медленно поплыла,

самолет перестал дрожать и стремительно, но ровно лезет вверх. Земля кажется широким ярким полотном, которое едва заметно

плывет. Чередуются зеленые, серые и черные полосы. И вот -высота 300 метров. Приятно и радостно. Невольно улыбаешься.

Но что это? После нескольких разворотов смотрю кругом и не знаю, где мы. Впереди вижу озеро; слева - не видно конца моря и начала неба, все слилось; а внизу - кучки домиков какой-то деревеньки, черные и зеленые, серые и желтые полосы и опять озера.

И тут инструктор спрашивает.

- Где Ейск?

А я и не знаю. Но не долго думая, указываю в сторону солнца.

- Что вы, товарищ Францев, - отвечает инструктор. И кивает в обратном направлении, на большое скопление квадратиков, похожих на дома, обвитых клубами дыма. “Вот фунт изюма!” - думаю я и внимательнее смотрю на землю.

Чувствую себя богом - на высоте удивительно хорошо. Вижу аэродром, знаки посадки “Т” и лагерь. Ага! Вот мы где. Начал соображать.

- Берите управление, - объявляет инструктор.

Я спокойно начинаю шуровать, и самолет послушно плывет.

Прекрасно. Вот и посадка. Быстро приближается земля. Захватывает дух так, как во сне, как будто летишь с кровати и просыпаешься, или когда тебя неожиданно толкнули в воду и ты пытаешься схватиться за невидимые предметы.

Вот и земля Самолет кренится и разворачивается. В этот момент кажется, что мы повисли в воздухе. А когда глубокий вираж - ощущение намного острее. С непривычки кажется, что перевертываемся и вот-вот вывалимся из кабины. Но все в порядке. И если во время восьми месяцев подготовки к этому дню мне казалось, что летчик почти то же, что шофер, то теперь ощутил огромную разницу. После первых же полетов все курсанты стали с большим уважением относиться и к инструкторам-летчикам, и к самолетам.

Неудивительно, что после полетов курсанты почти с любовью мыли и чистили самолеты. Несмотря на горячее солнце, летную одежду, опаленное ветром и зноем лицо. А снимать спецодежду не положено. В ней еще семь километров идти от аэродрома до лагеря.

Вот такие экзамены на знания и сообразительность, на выносливость и упорство.

В первый день полетов курсантов подняли в воздух по два раза Так же и в следующие дни. Однако ребята довольно быстро осваивали азы летного мастерства. Евгений успешно сдает зачет по технике пилотирования по прямоугольному маршруту, правильно выполняет взлет и посадку Немного теряется, окунувшись в облака, где. по его словам, “скучно становится”, как верно отмечает метеоролог, но благополучно “вылетает” и из этой ситуации.

Покоряя “пятый океан”, Евгений и его товарищи по эскадрилье не только получили новые приятные впечатления, но и открывали в своих характерах изменения в лучшую сторону. Евгений прежде сетовал на то, что вспыльчив, и не может от этого освободиться. А когда стал летать, появились спокойствие, сдержанность. уверенность. “Теперь отправляюсь в полет, как на прогулку, - констатирует он. - Не думаю ни о какой опасности Мысли - только о том, как лучше управлять самолетом. Не волноваться, не теряться - очень ценно. Такое состояние мне нравится”

Страшным, неожиданным громом войны вошло в жизнь советских людей 22 июня. Болью, досадой на вероломство врага, ненавистью к жестоким захватчикам, но не страхом, не растерянностью, а уверенностью в победе наполнились души и сознание курсантов.

“Война очень серьезная, первая в нашей жизни, - пишет 7 июля Екатерине Мартазовой Евгений. - Это будет великая и кровопролитная война. И я уверен, как все мои товарищи, что мы сметем с лица земли Гитлера и фашизм. Наш народ, наша Красная Армия, Флот и Авиация совершат это. Ведь мы ведем войну правую, за свое Отечество”. Невольно помыслы курсантов - о фронте. Конечно, юное сердце сжималось перед военной стихией. Ведь когда поступали учиться, мало думали о том, что вот-вот грянет кровавая война. Да и представлялось все в далекой от реальной жестокости обстановке, романтичной и героической, без страшных видений крови и смерти. Однако все готовились и ожидали, что скоро тоже вольются в ряды сражающихся.

На восьмые сутки эшелон курсантов прибыл на станцию Безенчук, что означает Пыльный. Все вздохнули свободнее, наконец-то закончился утомительный путь: то жара, то холод, неудобства дороги, да и питание какое попало. Однако приехали вновь на голое место. О том, как училище обосновалось, строились ли помещения, аэродромы. - об этом в письмах Евгения почти не говорится. Ему интереснее было написать о том, “как мы за дорогу одичали! С ребятами еще находили общий язык, но смешно смотреть, когда наша братва подходит к девчатам. Кто развязно, кто скромно, но все неуклюжи, будто медведи. Собственно, стоит ли об этом думать? Все это - после войны, а сейчас скорее бы на фронт. Мы уже думали, что скоро попробуем свои силы, но эта перебазировка, словно ножом по горлу, очень не вовремя. Больше месяца потеряно. На западе жестокие бои, люди гибнут, нужны новые кадры. А мы все учимся”.

3 июня Евгений пишет Кате Мартазовой из села Преполовенка. где располагался аэродром училища.

“У нас также бывают веселые часы: иногда приезжают артисты театров Москвы, Ленинграда, Куйбышева. Когда жили в Безенчуке, довольно часто слушали хороших певцов и музыкантов. Особенно понравился концерт бригады Московского Большого театра. Исключительно высокое исполнение. Послушала бы солистку Батишеву! Замечательно поет!

А теперь концертами нас балуют реже. Живем в летних “фатерах” ... занимаемся своими делами. Развлекаться некогда. Дни стоят жаркие, солнце палит с утра до вечера. Нигде не спрячешься - кругом поле. И ветра нет. Пыль от взлетающих самолетов стоит столбом.

Недалеко протекает маленькая речушка. Мы каждый день не забываем ее посетить перед обедом. Вечера и ночи тут чудесные: тихо-тихо, чуть шумит листва, где-то на болоте беседуют лягушки. Щебечут птички, заливаются соловьи. Ночи теплые, лунные. Ох, эти ночи! Не хочешь обращать внимание на них. но они своей прелестью невольно увлекают…”

Из письма Е. Мартазовой 17 июля.

“Настала нестерпимая жара, солнце палит нещадно, высушивая все. что может сохнуть: траву, землю, деревья. У нас всегда спина мокрая, со лба ручьями льется пот. Зато я успел прилично загореть”.

В послании Кате 12 августа у Евгения уже другое настроение.

“Вообще-то последнее время я живу неплохо, повольнее. 10 августа был выходной день. Мы с командиром на полуторке поехали рыбачить на ночь. Как интересно! Рыбы наловили бреднями четыре ведра. Утром я сходил в деревню, купил огурцов, картошки, молока и сварил уху. Кашеварить мне очень понравилось. Особенно интересно было, как я в ведре варил уху. Вот смеху было! В общем, время провели по-простецки весело”.

Занятия в классах, изучение техники на земле стали дополняться летной практикой. Казарменные порядки для выпускников (курсанты группы, в которой был Евгений, уже считались таковыми) были довольно мягкими. “Можно вечером побаловаться, - сознается Евгений. - Любители погулять встречаются с деревенскими девчатами. Своих-то ребят они проводили”. Но для нашего героя, как он подчеркивает, оказывается самое привлекательное... обилие арбузов. Продают их в совхозе дешево (30 коп. кг), и в любое время дня.

Тянулись будни курсантской жизни: теоретические занятия и зачеты по ним: полеты и работа на аэродроме. Евгений во всем достигал высоких результатов. Зачеты сдавал на “отлично”.

Посвящая себя всецело учебе и полетам, он, однако, сильно тосковал по родным, любимой девушке, друзьям юности. Нередко отдавался мечтам. “Я постоянно вспоминаю былое. Часто вижу во сне, будто приехал домой и встретил тебя, - изливает он свою душу в послании Вере. - А когда думаю о доме, о тебе. припоминаю все подробности наших встреч. Хотя мы были лишь товарищами, именно ты для меня самый близкий человек в Чернушке. Как хочется побыть с тобой хотя бы день, час, хотя бы только посмотреть на тебя - и я буду счастлив”.

Однако тоска юноши не была горькой. Наоборот, душа его, словно в упоении, тянулась к героическому, светлому в жизни. Романтическая натура даже в однотонной атмосфере училища находила особенное, замечала и оценивала все необычное.

“Какой красивый восход солнца был 7 ноября! - восторженно восклицает он в письме Вере. - Праздничный, торжественный, величавый. Я нес “почетную вахту” - стоял в карауле. Ночь была тихой, звездной и светлой. Утром заалел восток. Розовые лучи солнца расходились во все стороны, хотя солнца еще не было видно. Луна постепенно скрылась за тучи. А вот и солнце всходит, и снег заискрился разноцветными огнями”.

Прочитав роман Войнич “Овод”, Евгений под большим впечатлением написал в дневнике: “Я восхищаюсь мужеством и силой воли героя романа. Ему можно позавидовать. Сколько перенес ради правого дела, ради своей идеи. А Джемма? Верная подруга, преданная женщина. О такой можно мечтать”.

Поступки героев “Овода” перекликались с душевными устремлениями и нашего героя, от этого тверже становились его убеждения, крепче воля и упорство в достижении намеченного.

Свет родного дома

Письма для курсанта - бальзам для души. Они распахивают дверь в мир близких и друзей, согревают теплом родного дома, овевают воздухом дорогих мест. Для Евгения получить письмо -праздник; написать - излить, накопившееся в душе. И он с удовольствием и откровенно пишет обо всем что думает, что переживает, что делает.

О посланиях Вере Плехановой и Екатерине Мартазовой уже рассказывалось. Многие письма к ним сохранились. Переписывался Евгений со старшим братом Николаем; сестрой Людмилой, которые уже давно были на фронте. Регулярно посылал весточки домой, родителям.

У Ивана Дмитриевича и Варвары Васильевны жизнь наполнилась острым беспокойством. Старший сын уже на фронте, вот-вот будет там и второй. И одна из дочерей, Людмила, тоже отправилась воевать.

Сердце у родителей защемило, когда грозное дыхание войны ощутили и в Чернушке. Резко изменилась привычная глазам и слуху железная дорога. Через станцию все чаще проходили воинские эшелоны. Шли без остановок, на запад. В теплушках и на открытых платформах, рядом с боевой техникой, много солдат. Молодые, среднего возраста, а то и в годах. Крепкие, здоровые, а вон и ростом невелики, и сложения не ахти. Всем им воевать, и многие могут не вернуться домой. Тяжело было смотреть на них, но когда в Чернушке состоялся митинг, Иван Дмитриевич, обычно молчаливый, взял слово.

- Я по возрасту невоеннообязанный, - произнес он. - Но если надо будет, пойду вместе с сыновьями.

А где они сейчас? Что с ними будет? - все чаще приходили эти мысли в сознание родителей. За девочек не беспокоились. “Война - дело мужское”, - считала Варвара Васильевна. Но вот пришел в Чернушку первый эшелон с эвакуированными и передали Францевым письмо, из которого узнали они, что дочь их Людмила ушла добровольно на фронт. И была вначале санинструктором. потом стала командиром роты связисток.

Евгений еще учится. А Николай? Война застала его на четвертом курсе высшего военно-морского училища. Он мог стать по специальности и штурманом, и минером, и артиллеристом. Выпускался по званию - вахтенный офицер. Это один из боевых командиров на корабле. Такая должность для натуры Николая самая подходящая. По характеру он принципиальный, резковатый. Не переносит в людях непорядочности, вранья. Всегда заступается за обиженных. Из увлечений самое большое - борьба. И быть бы ему достойным морским офицером, да судьба распорядилась иначе.

В ноябре 1941 года его вместе с другими курсантами досрочно выпускают из училища, присвоив звание лейтенантов. И направляют в только что сформированные 74 и 75-ю морские бригады. Николай попал в 74-ю, которая создавалась в Актюбинске до конца декабря, и был назначен командиром взвода в стрелковом батальоне. И хотя подразделение именовалось морским. воевать ему пришлось на суше.

В то время шла ожесточенная битва под Москвой. Враг был отброшен от столицы, когда Николай с однополчанами из резерва Главного командования прибыл на фронт. Бригада двинулась на Северо-Западный фронт, под Старую Руссу.

Зима выдалась морозная, снежная. Солдатам негде было укрыться от буранов, отогреться от холода. Закапывались в сугробы под елками. Многие обмораживались. Но нет худа без добра. Бригада наступала, солдаты и офицеры, утопая в снегу, шли вперед, перебегая открытые места. Кругом свистели пули. рвались снаряды, становилось жарко.

В одной из атак (это было уже в конце января нового, 1942 года) вражеская пуля поразила Николая в ногу. Ранение оказалось тяжелым - перебит бедренный нерв. И даже после лечения нога была малопослушной. Эта рана долго тревожила Николая Ивановича.

Но всем меркам, воевать ему было уже заказано. После госпиталя Николая отправили в тыл и он приехал в родной дом.

Все родные обрадовались: хоть живой вернулся! Долго толковал в тот вечер с сыном Иван Дмитриевич, а Варвара Васильевна, поплакав поначалу, потом рассудила по-матерински:

- Ну, что же делать? Слава богу, голова, руки целы. К людям, вон, похоронки приходят.

Дали Николаю инвалидность III группы: можно выучиться и трудиться на сидячей работе. Предложили дело страхового агента.

- Было мне тогда двадцать три года. - вспоминал Николай Иванович. - Как-раз тогда пал Севастополь. Для меня, мечтавшего стать морским офицером, это было особенно больно. Я тогда подумал: действительно говорят - дана человеку одна жизнь. И надо ее прожить как следует. Чтобы честь свою. фамилию не опозорить Пойду-ка я опять фрица бить!

И в самом деле, несмотря на запрет, вырвался Николай снова на фронт. Приспособился заправлять ногу в сапог, что не видно хромоты. И в военкомат. Взяли.

Дома удивились и встревожились.

- Вызвали! - развел руками Николай.

В семье Францевых на жизнь смотрели просто, без пафоса, но с твердым и четким понятием о долге и чести. Отец был суров, мама утирала слезы...

Николая отправили в Москву. Там он, как морской артиллерист, получил назначение в боевой расчет бронекатера на Волге. Днем и ночью, в непогоду и шторм катера перевозили грузы, солдат, технику. Когда фашистов разгромили под Сталинградом и погнали на Запад, бронекатера переправились в Азовское море. Не приспособленные к морской стихии, эти плоскодонные суда были плохо управляемыми в сложных погодных условиях, но, несмотря на трудности, моряки совершали смелые рейды. Море, особенно у берега, буквально кишело минами. По выражению Николая, Керченский залив был полон ими, словно суп с клецками.

Жестокий бой произошел однажды под Таганрогом. Был убит командир катера. Артиллерист Николай Францев принял командование. На катерах стояло всего по одной маломощной пушке. Но эти юркие речные суда проявляли хорошую маневренность и наносили неожиданные удары, умело сражались даже с превосходящим по силе противником. Так было и под Таганрогом, где Николай Францев в сложной боевой обстановке проявил отличное воинское умение и доблесть. За это был награжден орденом Отечественной войны II степени.

Боевой путь Николая продолжался до победного финиша. Вместе с наступающими советскими войсками его бронекатер шел вперед, вдоль берегов Крыма, затем по Дунаю, Под Будапештом была выполнена очень важная и сложная операция - под самым носом противника переправлена ему в тыл через Дунай дивизия наших войск, с техникой, лошадьми, повозками.

И когда закончилась война, грудь Николая украсили еще две награды - ордена Красного Знамени и Красной Звезды.

Мечтал о геройских подвигах на фронте и третий сын Францевых, Владимир. Но он еще был слишком молод. С нетерпением ожидал он письма от старших братьев, и хотя Евгений пока не воевал, а продолжал учиться, вести от него были для Володи, как и для всей семьи, очень желанными. У Евгения для всех находились добрые слова.

Из письма Евгения от 21 января 1942 года.

“Папа, мама, Юлечка, Вовка, Томка, Славик, Натка, Таточка и Борик! Всех, всех крепко целую. Как живете, родные?..

Папа! Как здоровье, самочувствие? Как дела на работе? Мама, а как ты живешь? Теперь опять у тебя забот прибавилось, почти вся семья, кроме нас троих, под твое крылышко собралась.

Какая у вас погода? Верно, морозы. У нас - крещенские. Уж пять дней 40 градусов и больше. В позапрошлом году мы все такие холода в Чернушке испытали. Хорошо на печке в такую погоду! Правда, Вовка? Ты, наверное, на ней и лежишь? Или на охоту ходишь? Про охоту могу кое-что посоветовать”.

И Евгений подробно разъясняет, как выделывать заячью шкурку, шить варежки и носки.

Однако Володя все-таки добился своего: не дождавшись семнадцатилетия, пошел в военкомат и уговорил-таки отправить его в армию. Определили в авиацию дальнего действия, механиком-мотористом.

Шел 1942 год. Евгений Францев, как и многие его товарищи по училищу, рвался на фронт. Его очень огорчало, что он не может, как его старший брат и сестра, драться с врагом. “Как в глаза буду смотреть ребятам, - пишет он в дневнике, который вел еще со школьных лет. - Как буду говорить с родителями, что скажу Коле, дорогому брату, раненному на фронте! А Миле, славной фронтовичке, дорогой любимой сестренке, как посмотрю в глаза? Поскорее бы на фронт. Как бы я хотел быть вместе с наступающими и разящими врага воинами. Из письма Веры узнал, что 10 мая под Ленинградом геройской смертью погиб ее брат Миша Плеханов. Тяжела утрата друга!

На занятиях узнал о новых страшных зверствах фашистских варваров. 53 тысячи мирных людей убили в Киеве! Пятнадцать дней шла расправа с жителями: привозили людей партиями, заставляли копать траншеи, расстреливали и скидывали в ямы. Детей, еще живых, бросали туда же, закапывали! Ужас! Попаду на фронт, буду зубами рвать эту сволочь, никакой пощады от меня не будет!”

Душа Евгения наполнилась бесконечной ненавистью к немецким захватчикам и сердце ожесточилось. Видимо, в основном, отсюда и пошли истоки его неудержимости в будущих сражениях, его жажды громить врага, не заботясь о себе, не думая о собственной безопасности. Предельно проявлялась его непосредственность, преданность высоким идеалам, непримиримость к жестокости, бесчеловечности.

Весной в училище прибыли долгожданные боевые самолеты “Петляков-2”. По оценке Евгения - отличные машины. И с первого же полета он проникся к ним чувством любви, если только можно так определить его восторженное отношение к новому самолету. Правда, научиться управлять им в совершенстве оказалось делом не простым, но он решил во что бы то ни стало добиться этого и стать хозяином воздушной стихии.

Евгений скрупулезно познавал материальную часть, изучал теорию полетов. Не пропускал ни одного объяснения инструкторов, внимательно выслушивал замечания и советы, которые они высказывали курсантам, анализируя их полеты. Причем все ценное записывал в тетрадь, которая со временем превратилась в конспект инструкций полетов на “Пе-2”.

Он так увлечен новым самолетом, что в весточке Вере (от 12 августа 42 г.) прямо заявляет; не писал никому почти два месяца. Совершенно нет времени, занят горячей работой - осваиваю новую боевую машину. В следующем письме он характеризует самолет, уже как новейшую боевую машину и добавляет: скоро месяц как летаю на ней.

А потом рассказывает о товарищах по экипажу. “Ребята хорошие. Единственное, что их портит - маленькие, слабоватые. Но дело ведь не в физической силе: мал золотник, да дорог. А они свое дело знают. Штурман, Славик, хотя и молодой, зеленый, но сообразительный, упорный. Обтешется, привыкнет. Стрелок-радист Федя еще тоньше и слабее его, напоминает мне братишку Славика, такой же задумчивый, целеустремленный”.

Однако кое-что и озорное из своей курсантской жизни Евгений все-таки рассказывает. В письме Вере (от 16 марта 1942 г.) - как с товарищами “попал в опалу” по прибытии эшелона в Пыльный. “Дело было так: приехали мы 12 сентября прошлого года, поселились в палатках, вдали от жилья человеческого. Близко - большая бахча, где арбузы зрели “в неограниченном” количестве. Вот мы и попировали. Выписали 200 кг арбузов, принесли в палатку (на 8 человек) и неделю объедались. И еще целый месяц доставляли себе удовольствие.

Но вот пришли холода, мы стали строить землянки, в которых и зимовали. Называли их “адский дворец”, и ''дом черной культуры”, и просто “черная обитель”. Всю зиму влачили существование под землей. Порядочно прокоптились. Изредка бывали в Безенчуке, что считали за удачу. Это районный центр, похож на Янаул, отличается только тем, что в нем с десяток трехэтажных домов. В поселке раньше была большая селекционная станция союзного значения. Дом культуры, не совсем отстроенный. но уже открытый. Много магазинов, в которых почти ничего нет.

23 февраля я был в ДК на торжественном заседании: дали пригласительный билет, так как я все еще считаюсь отличником. Понравился концерт, особенно - джаз училища, акробатические и другие номера.

А в конце февраля мы перебрались в поселок и попали в хорошие условия: живем уютно, занимаемся в теплых, светлых классах: отдыхаем нормально; летаем, как положено”.

И хотя курсантам предоставили нормальные условия жизни и учебы, все это скоро отодвинулось на второй план, ибо главное для них - обрести крылья военного летчика. Неудержимое стремление к этому все сильнее выражается в письмах Евгения... Вере 15 апреля 1942 года.

“Живу по-старому, без изменений. Страшно надоело. Мне непонятна тактика проволочек и толкотни в нашем обучении. Говорят - нашего брата не надо на фронт - пока опытных много. А так как после войны мы должны быть сильнее всех в мире, поэтому резервы нужны не только в этой войне, но и к ее концу. И все-таки надоело.

Целый год идет война, многие друзья уже понюхали пороху, а мы все учимся. Эта канитель портит настроение. С каким желанием мы полетели бы бить фашистскую сволочь! Вчера Герой Советского Союза майор Радус и его штурман рассказывали о боевых вылетах, о своих славных делах. Какие смелые и мужественные люди. какие умные летчики — с такими в бою не страшно!”

В марте 1942 года Евгений Францев был принят из кандидатов в члены ВКП(б),

Изучая личное дело Евгения Францева в Центральном военно-морском архиве в Гатчине, можно убедиться в его большом старании и особом упорстве. По всем предметам он имел только хорошие и отличные оценки. За годы учебы - ни одного порицания, только благодарности. И только 19 декабря 1942 года, когда курсанты уже. по сути дела, завершили учебу, Евгений получил трое суток ареста за то, что... испортил обувь (унты). Поставил посушить у печки, вовремя не убрал, и они - подгорели.

Перед нами “Карточка успеваемости” Францева. Из 18 предметов - знание 12-ти оценены на 5; остальные на 4. “Результат” испытаний по технике полета: из 38 заданий - 14 на 5, остальные на 4.

И вот настал день выпуска. Это произошло 9 января 1943 года. Евгению Францеву выдано свидетельство пилота и присвоено звание сержанта.

Хотя он и рвался из стен училища на фронт, но прощание все равно было грустным. Здесь он стал взрослым, здесь он познал очень многое. Постиг волшебную науку покорения “пятого океана”. получил возможность разить врага с поднебесных высот.

В начале августа Евгению присвоено звание младшего лейтенанта. В аттестационном листе о нем написано:

“Дисциплинирован, приказания выполняет точно, энергично и в срок. Волевой командир, всегда опрятен и подтянут. К службе относится добросовестно. Свою специальность любит. Летные упражнения выполняет хорошо и отлично. Общий налет имеет 122 часа, из них на самолете Пе - 40 часов. Грамотно эксплуатирует материальную часть самолета. Занимается повышением знаний. Требовательный командир экипажа. С людьми работать умеет и любит. Авторитетом пользуется. Активный в общественной жизни. Взысканий нет. Имеет благодарность “За отличную сдачу зачетов по матчасти и мотора самолета “Пе-3”.

Из Ейского училища Францева направили служить в 13-й авиаполк, который базировался в Кокчетавской области. Попал в эскадрилью, штурманом в которой был известный в будущем поэт Кронид Обойщиков. В дневнике Евгения есть стихи Обойщикова. Видимо, они были дружны, и Евгений хорошо знал творения Кронида.

Весну и лето Францев служил в авиаполку, летчики которого перегоняли американские самолеты “Бостон” из Владивостока.

Новосибирска на фронт. Рассказывал об этом Евгений довольно скупо и отрывочно. Вот выдержки из тех писем.

“Второй раз лечу из Красноярска на запад. В начале июля был на прифронтовом аэродроме, куда доставили самолеты. Сейчас находимся в какой-то деревеньке. Хорошее местечко! Рядом небольшая речка Самарка. Довольно глубокая. Тут же и лесок. Чуть похуже, чем у нас в Чернушке. Также жарко, пыльно и много мух.

Немного отдохнуть не мешает. Устаем-то мы здорово. За день приходится покрывать расстояние в две тысячи километров. Завтракаешь в одном месте, а ужинаешь уже в другой части света. В общем, путешествуешь по всему Союзу.

Позавчера был в Новосибирске. Там гастролировал джаз Утесова. Жаль, что не удалось послушать эту знаменитость. А когда возвращались в Красноярск, встретили ребят, которые прибыли с юга. Рассказали, что там уже созрели огурцы, помидоры. Мы же здесь в обеденный перерыв ходили в лес за Самарку ягоды искать. По десятку ягод земляники нашли, чему были рады, как дети.

В Красноярске купался в Енисее. Большая красивая река. Берега высокие. Правый особенно обрывистый, переходит в сопки и горы, густо поросшие лесом. Здесь тайга - глухая, дремучая, дикая. А вода в Енисее хорошая! Прозрачная, чистая, холодная и какая-то особенно вкусная. Пьешь - не напьешься. И мягкая, помоешь голову - волосы становятся словно пушинки.

Сейчас сижу в гостинице. На улице сильная гроза: сверкают молнии, гремит гром, с неба льют потоки воды, - мне такая погода очень нравится. Я долго стоял на крыльце и любовался сиянием молний. А вот ночью гроза - вообще исключительное зрелище. Дней пять тому назад я попал в такую грозу вечером, когда шел из кинотеатра. Идти было далеко, я снял китель, майку и пришел на место весь мокрый, как курица. Это было под Омском. Далеко отсюда.

Галкина определили в экипаж, командовал которым его тезка Павел Сердюк. Но не пришлось им повоевать вместе. Сердюка по болезни перевели на другой самолет - Ил-2, и Павел остался без летчика. В это время Евгений тоже оказался без штурмана. Тогда-то командир дивизии и предложил Галкину перейти в другой - минно-торпедный полк, в экипаж Францева. Галкин с готовностью согласился. Еще бы! Ведь предоставилась возможность больше “ходить в боевые полеты”. А к этому молодое пополнение стремилось всем сердцем. Галкин, как и Францев, довольно быстро овладел американской аппаратурой и оборудованием “Бостона''. Недели через три уже мог свободно производить на нем все штурманские расчеты и действия.

курс, скорость, высоту, Францев соблюдал точно и почти автоматически. Способен был час и два летать на высоте ста - ста пятидесяти метров над уровнем моря, что требует очень высокого напряжения. Францев всегда четко “держал” курс. В результате Евгений и Павел быстро освоили полеты в сложных метеоусловиях Заполярья: шквальном ветре, обледенении самолета и прочих самых разнообразных и непредвиденных трудностях. Летали даже тогда, когда порой опытные летчики разведывательной авиации возвращались, не дойдя до цели. А Францев и Галкин не сдавались - их упорству стоило завидовать и подражать.