Считается, что полное созревание мозга и личности происходит к 33 годам (возраст Христа), т.е. в древности людей со “зрелым мозгом” практически не было. Они пользовались всю жизнь “разумом” без старческих стереотипов мышления и маразма (правда, возможно, были другие минусы).

В древности отсутствовало книгопечатание, коммуникации между людьми происходили достаточно медленно, темп жизни заметно отличался от современного. При средней продолжительности жизни 24-30 лет, человек активно использовал свои интеллектуальные ресурсы ориентировочно с 12-14 лет до конца жизни, т.е. примерно 12-16 лет. В настоящее время, даже если считать с момента начала трудовой деятельности (22-24 года) до ухода на пенсию, имеем 24-38 лет, т.е. всего (аж!) в 2-3 раза больше.

Учитывая, что детство ребенка и тогда, и сегодня длится примерно до 10-14 лет, то с момента взросления до момента начала самостоятельной жизни человек имел время для качественного обучения жизненным навыкам 3-7 лет (с 7 до 10-14 лет) – в древности и 11-14 лет в наши дни (с 7 до 18-20 лет).

Идея анализа ясна, а насчет цифр, можно пофантазировать, обобщив наши знания о человеческих качествах и жизненных сценариях.

Анализируя труды Древних философов, политиков, инженеров можно видеть, что, несмотря на ту же структуру интеллекта, весовые коэффициенты памяти (П), разума (Р), воспитания (В) и информации (И) были иными.

Элементы методологии науки

Где-то, на первых лекциях я спрашиваю студентов: “Чем заполнена Вселенная?” После различных “неудачных” попыток ответа, сам же отвечаю на этот вопрос: “Душами не родившихся людей!” Потом, на протяжении всего курса, многократно пытаюсь объяснить суть этой метафоры, отражающей общее правило – все тщетно.

Методология науки предлагает правило, усиливающее эту метафору:

Любое, сколь угодно большое количество фактов, подтверждающих теорию, ее не доказывают. Один единственный факт, противоречащий теории, полностью ее опровергает.

Одно из следствий этого правила гласит, что теорий, отвечающих действительности, мало (грубо говоря, - одна), а не отвечающих действительности – тьма. Путей, ведущих к цели, многократно меньше, чем ведущих от нее.

Философов такая ситуация не пугает, так Ю.П.Чайковский пишет [5]:

“К счастью, на деле нам надо не столько знать будущее, сколько уметь разумно действовать. А это значит, что главная ценность прогноза – в указании наиболее опасных вариантов развития событий. Если опасность осознана как в принципе возможная, то меры против нее надо предусмотреть независимо от того, вероятна она или нет”.

Этот алгоритм до поры до времени обеспечивал и пока еще обеспечивает существование информационных систем (биосферы и человечества), хотя, на самом деле, нам надо знать именно БУДУЩЕЕ.

Среди огромного количества дел, которыми реально занимается Человек, с точки зрения выживания, есть следующие основные категории:

По мере становления культур и развития цивилизации доля бесполезных, безразличных и вредных деяний в совокупной деятельности человечества нарастает. Это и понятно: накопление знаний и соответствующий рост производительности труда вначале приводят к появлению свободного времени, а затем - “свободных профессий”, позволяющих заниматься вещами, не имеющими жизненно важного значения для человека и человечества.

Пока вредные дела уравновешиваются остальными, все нормально, но ситуация становится драматичной, когда этого не происходит. В наше время производительность труда достигла таких высот, что мощь целенаправленно действующего отдельного человека, или небольшой группы людей, стала соизмеримой с мощью бестолково организованного человечества.
Испанский философ Ортега-и-Гассет отметил феномен бестолковости и деградации человечества еще в начале века (сегодня мы его наблюдаем во всей красе). В своей работе “Восстание масс” он пишет:

“С появлением профсоюзного движения и фашизма в Европе впервые рождается тип человека, который не хочет ни признавать чужую правоту, ни сам быть правым. Человек этот просто-напросто, во что бы то ни стало стремиться навязать свое мнение. Новым является само право на неправоту. Я вижу в этом самое яркое проявление нового способа существования масс, ибо они решили управлять общественной жизнью, не имея для этого никаких способностей. Их поведение в политической жизни отчетливо и уверенно выявляет сущность их души, однако, чтобы понять ее, надо иметь ввиду интеллектуальную непроницаемость: у среднего человека появились мысли, но его организм не приспособлен к функции мышления; средний человек даже не подозревает, в какой части нашего тела обитает мысль, но он хочет высказать свое мнение. Именно поэтому его “идеи” - это не мысли как таковые, а вожделения, выраженные в словах; их можно уподобить романсам, положенным на музыку”.

Ему вторит другой западный мыслитель Ханна Арендт, который после второй мировой войны “…вносит в свою знаменитую книгу “Происхождение тоталитаризма” мысль о том, что буржуазное общество становится неуязвимо для критики. Его ругают, развенчивают, поносят, а оно с удовольствием подхватывает эти разоблачения и развенчания и смакует собственные мерзости так, что его противники остаются в дураках. Выходка художника, который придумал еще один способ поиздеваться над разумом и моралью, стала товаром - и на этот товар есть хороший спрос. До ХХ века на подобные вещи спроса фактически не было: бодлеровские “Цветы зла” и тому подобные вещи находились вне рынка. Что же случилось? Сам ли авангардизм создал этот новый спрос на жуткое, гадкое, возмутительное, бесчеловечное, бессмысленное, антиобщественное? Или прав оказался Карл Маркс, который предсказывал, что при капитализме - если он будет жить долго - товаром становится практически все, что угодно, то есть и чувства, и совесть, и разум, и прочие ценности, дольше всех сопротивляющиеся превращению в товар?

Как бы то ни было, картина перед нами захватывающая и необычайная. Неистовствуют бунтари, ниспровергают основы. Порядочность, стыд, рассудок, смысл и прочее - все подвергают агрессии, грубой и вызывающей прежде, и все более изощренно-извращенной ближе к концу ХХ века. Тот, кто сумеет отличиться в этом издевательстве над основами социальной жизни и культуры, имеет лучшие шансы на рынке культуры. Орудия разрушения превращаются в товар, революция - это нынче не что иное, как могущественный торговый концерн с неплохими оборотами....”