Есть у меня хороший знакомый, режиссер одного из центральных каналов на телевидении. Хорошо одевается, любитель казино, машина, квартира, престижная работа. Когда я узнал, что он был в Афгане солдатом, удивился — настолько он не подходил под мое представление о ветеранах.
Пашина история — волосы дыбом. Служил в разведке. В феврале 89-го, когда армия покидала территорию ДРА, его взвод забыли на выходе. Просто забыли. Помните этот знаменательный момент, когда Громов слез с БТРа, прошел по Термезскому мосту и сказал, что за его спиной не осталось ни одного советского солдата? Это было не совсем так. За его спиной еще оставались люди. Как минимум один потерянный взвод.
Из Афгана они выбирались два месяца сами, как могли. Спасибо взводному — вывел. Довел до самой переправы, до Пянджа. И там же, на берегу, застрелился. Еще на той стороне—в Афгане. В Союз так и не вышел.
К тому моменту, когда мы с Пашей познакомились, я уже лет пять как дембельнулся. Мне казалось, что моя война осталась в прошлом. Я вроде сумел вернуться, сумел встроиться в это общество. Не забыл ее, но начал переставать чувствовать в себе. Но когда Паша рассказывал свою историю... Если бы кто-то зашел тогда на эту лестницу Операторского подъезда в “Останкино”, где мы решили выпить по пивку, он был бы в шоке. Два хорошо одетых человека, корреспондент и режиссер телевидения, в два часа ночи орали друг на друга с перекошенными лицами, рассказывая о своей войне. Маски, которые мы носили, слетели, и мы стали тем, кем были на самом деле.
С Пашей мы проработали вместе примерно полгода. Виделись каждый день по десять часов. Но разговаривали мало. В основном по работе: “Надо вот смонтировать... Надо съездить доснять”. Не могу сказать, что мы избегали друг друга, просто все, что нас объединяло, — только война, а разговаривать о ней каждый день мы не могли. Разговоры же по работе занимают не так много времени, как может показаться.
Другие темы нас мало интересовали, во всяком случае, мы находили мало общих.
В общем, мы были просто хорошими коллегами. И, глядя на нас со стороны, никто бы не догадался, что у нас есть эта лестница, куда мы уходили несколько раз в месяц и где переставали быть людьми.
Никто не догадался бы, что вся наша жизнь — лишь маска,
настоящими мы становимся только на нашей лестнице.
Я благодарен Паше за эти разговоры. Он появился в моей жизни в нужное время и не дал мне забыть, кто я есть. Не дал мне стать тем, кого я ненавижу. Хотя вряд ли он сам подозревает об этом.
Мы периодически встречаемся и теперь. Но между встречами по-прежнему даже не созваниваемся.
С тех пор, каждый раз, когда я оказываюсь в скоплении людей, меня охватывает странное ощущение. До того момента все ветераны, которых я встречал в жизни, а встречал я очень многих, не были благоустроены. Паша открыл мне еще один аспект — ветерана успешного. Это поразило меня больше всего. Настолько было несочетаемо.
Люди, которые окружают нас, — люди ли они на самом деле? Или все это только надевшие человеческую оболочку тени, живущие, как и мы, только от лестницы до лестницы? Смотришь на толпу, и то там, то здесь в человеческой реке проступает вакуум.
Иногда он узнает тебя и смотрит прямо в глаза.
В сущности, мы — это только наше прошлое.
Социальная диффузия, смешение слоев общества — один из основных факторов, необходимых для осознания народом себя как единого целого.
Сегодня единой России как единой страны, на мой взгляд, не существует. Общество катастрофически расслоено. Есть десятки разных России — крестьянская, пенсионерская, учительская, беспризорная, сидевшая, бедная, обеспеченная, менеджерская, топ-менеджерская, олигархическая... Власть.
Они почти не пересекаются. Каждая живет своей жизнью. Я еще не слышал, чтобы сын крестьянина стал менеджером в “Газпроме”. Я еще не слышал, чтобы сын топ-менеджера “Газпрома” прошел через Чечню.
Только очень небольшая часть “никех” поимела возможность стать “всем”, тут же закрыв за собой ворота. Мы уверенно входим в эру кастовости с ее браминами и сапожниками. Это большая проблема для страны. Хотя государству таким народонаселением проще управлять.
Однако и для государства это проблема, как бы оно ни закрывало на нее глаза. Посылать на войну бедных, чтобы они воевали за разборки богатых, опасно. “Рыба тактически выигрывает, ощущая вкус червяка, но стратегически проигрывает, оказавшись на крючке”.
Ветераны, пожалуй, один из самых обособленных народов этих разрозненных России, объединенный не столько по социальному признаку, сколько по общему прошлому.
За десять лет Афган прошли 620 тысяч человек. Из них погибли 15 400, ранены 39 тысяч. Около двухсот семидесяти пропали без вести. Эти цифры точные, за исключением статистики потерь. Но не потому, что она замалчивалась, — к числу погибших на территории ДРА не относили тех, кто умер от ранений в госпиталях на территории СССР. Они проходили по другой статье, но все равно учитывались.
По Чечне таких данных нет, это тайна за семью печатями. Но, если принять во внимание, что в период своего расцвета группировка войск достигала ста тысяч человек, то можно предположить, что за 12 лет Чечню прошли еще тысяч восемьсот - миллион. Плюс командировки всевозможных спецподразделений и сводных отрядов.
Итого более полугора миллионов ветеранов только этих двух войн. Население большого города. Это если не считать граждан России, воевавших в последней гражданской войне против федеральных сил.
Принято считать, что армия — это срез общества. Когда-то, в другой стране, где воинская повинность была - действительно всеобщей, и служили все слои населения (плюс-минус, конечно), так оно и было.
Мой товарищ, офицер спецназа, рассказывал, что в его группе рядовыми были дипломированный повар, фельдшер, парикмахер и педагог.
У меня есть по крайней мере пятеро знакомых, которые прошли Афган солдатами. Паша стал режиссером центрального канала. Второй — руководителем одной из крупнейших общественно-политических программ на этом же канале, продюсером. Третий, потеряв обе ноги при подрыве, работает аналитиком в нефтяной сфере. Двое стали журналистами и писателями. Все они были именно солдатами, подчеркну. Обычными срочниками. И добились всего сами.
Про офицеров даже речи нет. Удачливых бизнесменов (в хорошем смысле этого слова) среди них — через одного. Самый яркий пример — Николай Цветков. Прошел войну летчиком, в период распада уволился, окончил “Плешку”. Сейчас — миллионер, акционер “ЛУКОЙЛа” и глава “Уралсиба”.
Известен и Сергей Гуляев, возглавивший Марш несогласных в Питере.
Ясность цели дает ясность мысли. Афган мы не проиграли. Он был закончен политическим решением в тот момент, когда был почти выигран. Да и смысл в этой войне с точки зрения геополитики и империи действительно был. Империя априори должна распространять свое влияние. Она и распространяла.
Поэтому “афганцы” не считают себя ветеранами проигравшей армии. Героизация — удел победоносных войн. Это понятие внутреннее. Оно настраивает человека на победы в дальнейшей жизни.
Пашина история довольно типичная. Добившихся успеха среди “афганцев” много. Ареал обитания — не только весь бывший СССР, но и Европа (одна из самых больших общин — в Германии), и Новый Свет: Штаты и Канада. Много “афганцев” в Израиле, где именно из них создан спецбатальон “Алия”. Есть наши и в Африке в миротворческих силах ООН, и в Югославии в батальонах разминирования и даже в действующей армии США в Ираке. Лично знаю таких людей, один из них до сих пор носит в пустыне неуставной голубой берет ВДВ СССР.
При всех недостатках, что были в армии тогда, у нее было одно неоспоримое преимущество — она не опускала человека в низшие слои общества. Наоборот, уравнивала их, давая ощущение социальной справедливости. А многим и открывала дорогу наверх, хотя бы теми же льготами при поступлении в институт. Среда давала возможность стать кем-то, если у тебя были способности и желание. И это было справедливо.
Афган не закрывал двери в жизнь окончательно, все же оставляя проход. Хотя, возможно, это только кажется, потому что те, кто этого прохода не нашел, вымерли. Как бы цинично это ни звучало.
С “чеченцами” же ситуация другая. Понимания Чечни нет до сих пор. Поражение, особенно моральное, настраивает и на поражение в мирной жизни. Лишает человека будущего.
Призывная армия держится только на одном посыле — долге перед государством, который, в свою очередь, строится на ощущении социальной справедливо ста. Я готов отбарабанить юность с лысой головой, но взамен я хочу получить образование, работу, медицинское обслуживание, уверенно ненищенскую старость, поддержку семьи.
Забривая солдата на службу, государство требует от него временно отказаться от своей личности, став винтиком в системе. Взамен оно обязуется компенсировать ему эти семьсот тридцать дней в сапогах по возращении. Помочь вновь обрести свое внутреннее “я”. Как это происходит, например, в том же Израиле — дембельнувшиеся из ЦАХАЛа парни могут пройти курс трудовой терапии, полгода вкалывая в кибуце. Это работает. Оказалось, что тяжелый физический труд замечательно лечит переклинившую от войны “башню”.
Великолепное по своей изящности и простоте решение. Словно специально придуманное для России — колхозов хоть отбавляй.
Но подобного никогда не было. Государство забывает о человеке тут же, само нивелируя свой же посыл.
Собственно говоря, сегодняшняя власть создала ту армию, о которой мечтали коммунисты, — рабоче-крестьянскую. И служат в ней рабоче - крестьяне. При всем своем внешнем сходстве Афган и Чечня были абсолютно разными по содержанию войнами. Армия превратилась в повинность самых бедных слоев общества перед самыми богатыми его слоями, которые и составляют государство. Личный номер стал клеймом низшей касты, которую отправляют на войну.
Утрируя — бедные у нас сегодня служат богатым. Вопрос: за что?
И главный вопрос: как они сами отвечают на этот первый вопрос: “ За что?”.
Конечно, это только выдержки, читать надо полностью. Но настроение и мысли переданы точно.
Ареал обитания “чеченцев” — именно регионы. В крупных городах есть возможность отмазаться, и там предпочитают не служить. Хватит пальцев одной руки, чтобы посчитать “чеченцев”-срочников, которых я отыскал в Москве за эти 12 лет.
Уходя в армию из ниоткуда, сегодня солдат возвращается в еще большую социальную безнадегу. Представить оставшегося в Чечне без ног ветерана, работающего аналитиком в нефтянке, практически невозможно. Не могу я представить и военного летчика, возглавляющего свой банк. Не слышал и про бывших солдат, имеющих бизнес где-нибудь в Чехословакии. Или ставших журналистами, учителями, докторами.
Более того, если еще на первой я встречал людей с высшим образованием, то на второй — ни одного! Да и просто городских или среднего достатка было очень мало. Среди всех моих знакомых только человек пять стали средним классом. В Интернете ветеранское сообщество чеченцев также почти не представлено. Знаете почему? У них попросту нет компьютеров.
Среда больше не рождает Ломоносовых и Есениных. Среда давит их.
Ситуация — предреволюционнее некуда. И власть это чувствует. Жириновский на днях высказался в том смысле, что сегодня главная задача верхушки — не допустить революции. Сурков с Павловским тоже на эту тему распространялись. В последнее время вообще это слово — “революция” — стало часто звучать в эфире.
Задача государства — абсолютное распространение своего влияния на общество. Задача общества — абсолютное освобождение от влияния государства. Один из симптомов пост-комбатанта — обостренное ощущение справедливости. Еще один — вина за то, что выжил сам, стремление исправить эту вину и как следствие — равнодушие к собственной жизни.
Казалось бы, ветераны — это как раз та прослойка, которая и способна взорвать общество. Но... Ветеранского движения в России никогда не существовало. Возможно, именно потому, что у нас было так много войн. Люди устали. Зачатки движения были, но каждый раз они превращались в дележку
Проигранная гражданская война на своей территории со своими гражданами и неясными целями, помноженная на катастрофическое классовое расслоение, загнала парней в заранее обозначенные рамки и выбора им попросту не оставляет. Либо бухать в охране, либо бухать на стройке. Из тех, кто был со мной во вторую чеченскую, спилось не меньше половины. Многие сели. Остальные перебиваются по охранам.
Так и живем помаленьку. Из безнадеги в войну и обратно в безнадегу “Тени в раю” — очень точное определение.
Пацан. Лет десять-двенадцать, а может, и четырнадцать, у беспризорных сложно определить возраст. Одежда грязная, но сам опрятный. Взгляд — голодный, но читается и достоинство: “Не дашь, да и черт с тобой, унижаться не буду”. Однозначно определить его я все же не смог. Переспросил:
Время еще было, и я решил сходить умыться после ночи. В туалете стоял тот пацан. Тоже умывался.
Заводиться я после войны стал с пол-оборота. Башка взрывается без предупреждения. Да и сентиментальность изо всех щелей прет. Млять...
И ведь парень-то хороший, из тех самородков, что все еще рождаются у нас. Жизнь не сломала его, а сделала только чище. Достоинство, уважение к людям и неприятие насилия каким-то непостижимым образом заложились ему в гены. Зачем?
Он понял все. Ждал — а вдруг я все же скажу.
Я не сказал. Ну куда, пацан, куда я тебя дену?
Новое поколение подрастает. Для новых рот пехотных, танковых полков.
Не стыдись ребят.
Райвоенкомат.
Танковых полков...
Просится давно.