Море  -  огромное,  лениво  вздыхающее  у  берега, - уснуло и неподвижно в дали,
облитой  голубым  сиянием  луны.  Мягкое  и серебристое, оно слилось там с синим
южным  небом  и  крепко  спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых облаков,
неподвижных  и  не  скрывающих собою золотых узоров звезд. Кажется, что небо все
ниже  наклоняется  над  морем,  желая понять то, о чем шепчут неугомонные волны,
сонно всползая на берег.

Горы,  поросшие  деревьями,  уродливо  изогнутыми  норд- остом, резкими взмахами
подняли  свои  вершины в синюю пустыню над ними, суровые контуры их округлились,
одетые теплой и ласковой мглой южной ночи.

Горы  важно задумчивы. С них на пышные зеленоватые гребни волн упали черные тени
и   одевают  их,  как  бы  желая  остановить  единственное  движение,  заглушить
немолчный  плеск воды и вздохи пены - все звуки, которые нарушают тайную тишину,
разлитую  вокруг  вместе  с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными
вершинами.

-  А-ала-ах-а-акбар!.. - тихо вздыхает Надыр-Рагим- оглы, старый крымский чабан,
высокий,    седой,   сожженный   южным   солнцем,   сухой   и   мудрый   старик.

Мы  с  ним  лежим  на  песке  у  громадного камня, оторвавшегося от родной горы,
одетого  тенью,  поросшего  мхом, - у камня печального, хмурого. На тот бок его,
который  обращен  к  морю,  волны  набросали  тины, водорослей, и обвешанный ими
камень  кажется  привязанным  к  узкой песчаной полоске, отделяющей море от гор.
Пламя   нашего   костра   освещает  его  со  стороны,  обращенной  к  горе,  оно
вздрагивает,  и  по  старому  камню,  изрезанному  частой сетью глубоких трещин,
бегают тени.

Мы  с  Рагимом  варим  уху  из только что наловленной рыбы и оба находимся в том
настроении,  когда все кажется прозрачным, одухотворенным, позволяющим проникать
в  себя,  когда  на  сердце  так  чисто, легко и нет иных желаний, кроме желания
думать.

А  море  ластится  к берегу, и волны звучат так ласково, точно просят пустить их
погреться  к  костру. Иногда в общей гармонии плеска слышится более повышенная и
шаловливая   нота  -  это  одна  из  волн,  посмелее,  подползла  ближе  к  нам.

Рагим  лежит  грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит в мутную даль,
опершись  локтями и положив голову на ладони. Мохнатая баранья шапка съехала ему
на  затылок, с моря веет свежестью в его высокий лоб, весь в мелких морщинах. Он
философствует,  не  справляясь,  слушаю  ли  я  его,  точно  он говорит с морем:

-  Верный богу человек идет в рай. А который не служит богу и пророку? Может, он
-  вот  в этой пене... И те серебряные пятна на воде, может, он же... кто знает?

Темное,  могуче размахнувшееся море светлеет, местами на нем появляются небрежно
брошенные  блики  луны.  Она  уже  выплыла  из-за  мохнатых  вершин гор и теперь
задумчиво  льет  свой  свет  на  море,  тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и
камень, у которого мы лежим.

- Рагим!.. Расскажи сказку... - прошу я старика.

- Зачем? - спрашивает Рагим, не оборачиваясь ко мне.

- Так! Я люблю твои сказки.

-  Я тебе всё уж рассказал... Больше не знаю... - Это он хочет, чтобы я попросил
его. Я прошу.

- Хочешь, я расскажу тебе песню? - соглашается Рагим.

Я   хочу   слышать  старую  песню,  и  унылым  речитативом,  стараясь  сохранить
своеобразную мелодию песни, он рассказывает.

 I 

"Высоко  в  горы вполз Уж и лег там в сыром ущелье, свернувшись в узел и глядя в
море.

Высоко  в  небе сияло солнце, а горы зноем дышали в небо, и бились волны внизу о
камень...

А  по  ущелью,  во  тьме  и  брызгах,  поток  стремился  навстречу  морю,  гремя
камнями...

Весь  в  белой пене, седой и сильный, он резал гору и падал в море, сердито воя.

Вдруг  в  то  ущелье,  где  Уж  свернулся, пал с неба Сокол с разбитой грудью, в
крови на перьях...

С  коротким  криком  он пал на землю и бился грудью в бессильном гневе о твердый
камень...

Уж  испугался,  отполз  проворно,  но  скоро  понял,  что  жизни  птицы  две-три
минуты...

Подполз   он   ближе   к   разбитой  птице,  и  прошипел  он  ей  прямо  в  очи:

- Что, умираешь?

-  Да,  умираю!  -  ответил  Сокол, вздохнув глубоко. - Я славно пожил!.. Я знаю
счастье!..  Я храбро бился!.. Я видел небо... Ты не увидишь его так близко!.. Эх
ты, бедняга!

-  Ну  что  же  -  небо?  -  пустое  место...  Как  мне  там  ползать? Мне здесь
прекрасно... тепло и сыро!

Так  Уж  ответил  свободной  птице  и  усмехнулся  в душе над нею за эти бредни.

И  так подумал: "Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, все прахом
будет..."

Но  Сокол смелый вдруг встрепенулся, привстал немного и по ущелью повел очами...

Сквозь  серый камень вода сочилась, и было душно в ущелье темном и пахло гнилью.

И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы:

-  О,  если  б  в  небо хоть раз подняться!.. Врага прижал бы я... к ранам груди
и... захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!..

А  Уж  подумал:  "Должно быть, в небе и в самом деле пожить приятно, коль он так
стонет!.."

И  предожил  он свободной птице: "А ты подвинься на край ущелья и вниз бросайся.
Быть  может,  крылья  тебя  поднимут  и поживешь ты еще немного в твоей стихии".

И  дрогнул  Сокол  и,  гордо  крикнув,  пошел к обрыву, скользя когтями по слизи
камня.

И  подошел  он,  расправил крылья, вздохнул всей грудью, сверкнул очами и - вниз
скатился.

И  сам,  как  камень,  скользя  по  скалам, он быстро падал, ломая крылья, теряя
перья...

Волна  потока  его  схватила  и,  кровь  омывши,  одела  в  пену, умчала в море.

А  волны моря с печальным ревом о камень бились... И трупа птицы не видно было в
морском пространстве...

 II 

В   ущелье   лежа,   Уж   долго   думал  о  смерти  птицы,  о  страсти  к  небу.

И  вот  взглянул  он  в  ту  даль,  что  вечно  ласкает  очи  мечтой  о счастье.

-  А  что  он  видел, умерший Сокол, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие,
как  он, умерши, смущают душу своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно? А
я   ведь   мог   бы   узнать   все   это,   взлетевши  в  небо  хоть  ненадолго.

Сказал  и  -  сделал.  В  кольцо  свернувшись, он прянул в воздух и узкой лентой
блеснул на солнце.

Рожденный  ползать  -  летать  не может!.. Забыв об этом, он пал на камни, но не
убился, а рассмеялся...

-  Так  вот  в  чем  прелесть  полетов в небо! Она - в паденье!.. Смешные птицы!
Земли  не  зная,  на  ней  тоскуя,  они  стремятся  высоко в небо и ищут жизни в
пустыне  знойной. Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры
живому  телу.  Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем, чтоб ею прикрыть безумство
своих  желаний и скрыть за ними свою негодность для дела жизни? Смешные птицы!..
Но  не  обманут теперь уж больше меня их речи! Я сам все знаю! Я - видел небо...
Взлетал  в  него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче
в  себя  я  верю.  Пусть  те,  что  землю любить не могут, живут обманом. Я знаю
правду.   И   их  призывам  я  не  поверю.  Земли  творенье  -  землей  живу  я.

И он свернулся в клубок на камне, гордясь собою.

Блестело   море,   все   в   ярком   свете,  и  грозно  волны  о  берег  бились.

В  их  львином  реве  гремела  песня о гордой птице, дрожали скалы от их ударов,
дрожало небо от грозной песни:

"Безумству храбрых поем мы славу!

Безумство  храбрых  -  вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истек
ты  кровью...  Но будет время - и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут
во  мраке  жизни  и  много  смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!

Пускай  ты  умер!..  Но  в  песне  смелых и сильных духом всегда ты будешь живым
примером, призывом гордым к свободе, к свету!

Безумству храбрых поем мы песню!.."

***  


...  Молчит опаловая даль моря, певуче плещут волны на песок, и я молчу, глядя в
даль  моря.  На  воде все больше серебряных пятен от лунных лучей... Наш котелок
тихо закипает.

Одна  из  волн  игриво  вскатывается на берег и, вызывающе шумя, ползет к голове
Рагима.

-  Куда  идешь?..  Пшла!  -  машет на нее Рагим рукой, и она покорно скатывается
обратно в море.

Мне  нимало  не  смешна  и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Все
кругом  смотрит  странно  живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и
чувствуется,  что  в  свежем  дыхании  его  на горы, еще не остывшие от дневного
зноя,  скрыто много мощной, сдержанной силы. По темно-синему небу золотым узором
звезд   написано  нечто  торжественное,  чарующее  душу,  смущающее  ум  сладким
ожиданием какого-то откровения.

Все  дремлет,  но  дремлет  напряженно  чутко,  и  кажется,  что вот в следующую
секунду  все  встрепенется  и  зазвучит  в стройной гармонии неизъяснимо сладких
звуков.  Эти  звуки  расскажут про тайны мира, разъяснят их уму, а потом погасят
его,  как призрачный огонек, и увлекут с собой душу высоко в темно-синюю бездну,
откуда   навстречу  ей  трепетные  узоры  звезд  тоже  зазвучат  дивной  музыкой
откровения...