Тогда, жарким летом рокового 91-го, небольшая группа партийцев, генералов, писателей обратилась с посланием к народу, ослепленному "перестройкой", очарованному сладкозвучием Горбачева, отравленному медовыми, веселящими ядами "свободолюбивых" певцов и лукавых пастырей. Послание было, как клич, как проповедь с амвона, как заклинание. В нем срывались овечьи шкуры с жестоких волков "перестройки", указывалась страшная бездна, куда летит страна, прочерчивались рваные трещины, по которым разлеталось, как взрыв, пущенное под откос государство. Немногими было услышано "Слово". Немногие верили, что могучий Союз с непобедимой армией, испытанной партией, ракетами, госбезопасностью, монолитным народом, умудренной интеллигенцией,— что такая держава, победившая в самой грозной и жестокой войне, может рассыпаться в пыль от газетных статеек, двух-трех телевизионных программ и нескольких митингов, где поп-расстрига осенял "демократов" католическим, папским крестом. Но "Слово" услышали те, кто готовил погибель Родины. Руцкой, в то время еще не построивший идиотскую арку в Курске, но уже трижды, как оборотень, поменявший обличье, посулил создателем "Слова" по двенадцати лет тюрьмы. Ельцин назвал послание "плачем Ярославны", а Шеварднадзе усмотрел в послании знак близкого кровавого мятежа. Народ копался на своих огородах, отправлял детей в пионерлагеря, министры и секретари обкомов уезжали на Черное море, плескались в лазурных волнах, вкушали вишни и персики. Но когда в конце августа вернулись в свои кабинеты, страны уже не было. "Гэкачеписты" сидели в "Матросской тишине", монумент Дзержинского валялся в бурьяне, а партийные кабинеты и кассы делили верткие, с горящими глазами, молодцы, от которых вскоре содрогнется народ.
     Лето 2001-го похоже на то, роковое. Сладкозвучный Греф убеждает в осмысленности либеральных реформ. Путин появляется во всех мировых столицах, принимая комплименты обольстителей из "большой семерки". Москва гремит гастролями, рок-фестивалями, выступлениями оперных "звезд". Народ собирает на грядках клубнику, окучивает картошку, в пол-уха слушает неумолкаемых Немцова и Хакамаду, не понимая, что земля, которую он ковыряет, уже не его. Жилища, в которые возвращается после трудов земных, уже не его. Дети и внуки его обречены на скудную подневольную жизнь. Кавказ закреплен за Турцией. Приморье уступят Японии. Калининград отойдет к Германии. В Сибирь приходит Америка. И страна, продырявленная, как трухлявое дерево, тысячами железных неутомимых жучков, рухнет при первом ветре.
     В это не верят, говорят о возрождении России, молятся в церквах, распевают гимн Александрова, голосуют, как сумасшедшие, за губернаторов, мэров и околоточных. И только глаза у Путина все печальней и безысходней, и хочется в них закапать целебные веселящие капли.
     Выключите Хакамаду — и вы услышите, как с ревом несется к земле охваченный пламенем Ту-154, где взрываемся мы с вами. Заслонитесь от Сванидзе, похожего на черное волосатое светило в час кромешного затмения,— и вы увидите разорванный корпус "Курска", где тонем мы с вами. Отвернитесь от маскарадной кепки Лужкова — и вы поймете, как в чеченских горах гибла Шестая десантная рота, и мы вместе с ней.
     Афганистан и Чернобыль, как Божьи знамения, указывали на близкую гибель. Теперь повторяются в непрерывных катастрофах и взрывах, среди которых, как шатун, бродит Шойгу, о которых беспомощно лепечет Клебанов.
     Горло России надкусано ненасытными вампирами, выпивающими ее слабые соки. Народ в плену у душегубов и татей, которые вытягивают клещами копейку у вдовицы, кусок хлеба у голодного ребенка и ездят в Давос и Страсбург, философствуют о правах человека, отстаивают свободу слова для неумолкающих ни на секунду евреев. Эта мерзкая "малина" гуляет в кремлевских палатах и дворцах на Рублевском шоссе. Не оставляет казне ни рубля, которого так не хватает воюющему в Чечне пехотинцу, уходящему на дежурство подводнику, туберкулезному больному, матери-одиночке, от беды, от беспросветной бедности сдающей в приют синюшного младенца.
     "Слово к народу", как всякое пророческое слово, не было в ту пору услышано легкомысленным и наивным людом. Многие провозвестники были побиты каменьями. Иные, неуслышанные, печально разбрелись по углам.
     Что ж, подымемся вновь на Лобное место в грозную минуту истории. Не промолчим в час, когда колеблется треножник Отечества. Созовем оставшихся. Скличем несдавшихся. Соберем не остывших сердцем. Через десять лет вновь обратимся к народу с упреждающим катастрофу посланием.