Аналитическая группа
Чувашского регионального отделения
Общероссийской политической организации
Союз офицеров

Глава VI

Америка на перепутье

А как отразится распад советской империи на Соединенных Штатах? Он приведет их к глубочайшему кризису национального самосознания. Мы привыкли воспринимать мир как противостояние двух сверхдержав, и нам было удобно представлять себя в роли хорошего парня, противостоящего империи зла. Этот способ взгляда на мир не мешал нам, правда, поступать ничуть не лучше, чем наш противник. в местах типа Центральной и Южной Америки. но по крайней мере существовала "империя зла", угрожающая нам, что могло быть использовано в качестве оправдания действий, которые по-другому оправдать было нельзя. В настоящий момент мы теряем самый надежный ориентир нашей внешней политики- врага, через которого мы могли определить самих себя. Отвратительный снеговик тает у нас на глазах, и получается, что мы как-то смешно выглядим в своей одежде для "холодной войны" в этом теплом климате.

Экономическая интеграция Европы также дезориентирует. Быстрое развитие Японии заставило нас понять, что Соединенные Штаты, может быть, не самая экономически сильная держава в мире, но мы оставались твердо уверены, что у нас по крайней мере самая большая территория. Теперь и это не так. Европейское сообщество фактически больше, чем Соединенные Штаты, а теперь, когда добавится Восточная Германия, не говоря уже о других восточноевропейских странах, оно станет еще больше.

Основными чертами американского представления о себе являются самая мощная экономика и военная сверхдержава. Будет исключительно тяжело избавляться от этого представления. Нам нравится быть защичниками свободного мира; мы привыкли, что за нами остается последнее слово в наших отношениях с союзниками; мы имеем право вето в международных финансовых организациях, и мы склонны приуменьшать роль ООН именно потому,то эту организацию мы не контролируем.

Кризис нашего национального самосознания гораздо менее острый, чем кризис, переживаемый Советским Союзом. Но в то время как Горбачев активно пытался вводить новое мышление, особенно в области международных отношений, у нас никакого нового мышления не наблюдалось. Наш подход к международным отношениям твердо стоит на принципах геополитики, в соответствии с которой национальные интересы определяются объективными факторами, такими, как географическое положение, и которые в конечном счете якобы будут всегда господствовать над субъективными взглядами политиков. Вряд ли нужно обращать внимание читателя на то, что геополитика противоречив теории рефлексивности, в соответствии с которой взгляды участников, именно потому,что они субъективные, предубежденные, могут влиять на основополагающие принципы. Нынешняя ситуация— прекрасный пример. Горбачев пересмотрел политические цели Советского Союза— и заметно изменились основополагающие принципы.

Геополитическая теория получила признание как реакция на благодушный идеалистический подход к международным отношениям, который продемонстрировал свою негодность в отношениях со сталинским Советским Союзом. Ирония судьбы— подход Горбачева сейчас демонстрирует негодность геополитики. Неудивительно, что нашим искушенным профессионалам-международникам во всем этом чудится уловка! Постепенно им приходится пересматривать свои взгляды под давлением фактов, но много драгоценного времени уже потеряно. Таким образом. Соединенные Штаты скорее отбивали подачу, чем сами подавали.

Это очень жаль. Представления участников всегда расходятся с действительностью, но очень существенно, предугадывают ли они события или пассивно тащатся в хвосте истории. К счастью или к несчастью, но Соединенные Штаты все еще занимают ведущее положение в мире, и если им не удастся соответствовать этому положению, события пойдут по линии наименьшего сопротивления, а мы уже видели, куда они тогда могут завести.

Администрация Буша, похоже, наложила на себя странный запрет. Им кажется, что они не должны первыми предлагать экономическую помощь Восточной Европе, потому что у них нет финансовых возможностей для подкрепления своих обещаний. Этот подход отражает одно фундаментальное заблуждение. Соединенные Штаты сегодня находятся в таком стесненном финансовом положении именно потому, что они так много тратили на оборону. В результате они добились безусловно ведущего положения в военной области, но если они не готовы использовать это положение, зачем надо было идти на такой огромный бюджетный дефицит в процессе его достижения? Другими словами. Соединенные Штаты уже оплатили свои взносы и теперь могут пользоваться накопившимся кредитом;остальной же мир должен платить наличными. Он готов это сделать. Немцев удерживает только то, что они не хотят, чтобы думали, что онислишком далеко зашли в своей самостоятельности;вот почему французская инициатива основать Восточноевропейский инвестиционный банк была встречена с таким энтузиазмом. Япония также хочет участвовать в мировой политике, и теперь слово за Соединенными Штатами, они должны выступить с инициативой. Мировое лидерство наше— осталось только взять его, но если нам не удастся взять его, мы его потеряем. Наша военная готовность теряет свое значение по мере того, как уменьшается угроза, представляемая Советским Союзом, а экономическое и финансовое превосходство Японии растет час от часу.

Выбор, стоящий перед Соединенными Штатами, можно сформулировать следующим образом: хотим мы оставаться сверхдержавой или мы хотим быть лидерами свободного мира? Так этот выбор никогда не формулировался. Напротив, мы привыкли думать, что эти две цели неразделимы. Так это и было, когда свободному миру противостояла "империя зла". Но ситуация уже изменилась, и проще всего осознать это, сравнив статус мирового лидера и статус сверхдержавы. Если мы настаиваем на сохранении нашего статуса сверхдержавы, мы это делаем уже не для того, чтобы спасти свободный мир, а для того, чтобы поддержать свой собственный образ в своих глазах. Если мы хотим сохранить нашу роль лидера, мы должны помочь создать новый мир, в котором уже не будет сверхдержав.

Так сложилось, что создание нового мирового порядка совпадает с нашим узким интересом. Пропасть между нашим действительным положением и представлением о самих себе разверзлась до такой степени, что это представление уже невозможно поддерживать. Беда в том, что мы тратим больше, чем зарабатываем— и как страна, и как правительство. Превышение втратах почти точно совпадает с повышением наших военных затрат с тех пор, как президент. Рональд Рейган пришел к власти в1981 году. В результате наша экономическая конкурентоспособность оказалась подорвана и финансовое положение ухудшилось до того, что доллар уже больше не считается международной резервной валютой.

Наш кризис, конечно, не острый, и мы весьма туманно его осознаем, потому что у нас есть усердный партнер, который счастлив производить больше, чем может потребить, и отдавать нам избыток. Это партнерство позволяет нам поддерживать нашу военную мощь, а Японии увеличивать свое экономическое и финансовое влияние. Каждый получает то, что ему нужно, но в конечном счете Соединенные Штаты обречены на проигрыш. Многие империи поддерживали свою гегемонию путем взимания дани с вассалов, но такого, чтобы занимать у союзников, не было. Проблему можно было бы решить путем снижения наших военных обязательств. Бюджетный дефицит мог бы быть не только снижен, но преодолен, и мы бы вновь обрели наше экономическое и финансовое могущество.

Что же произойдет с миром, если мы вдруг перестанем "стоять на страже"? До последнего времени практически все местные конфликты использовались. но также и сдерживались соперничеством сверхдержав. Если сверхдержавы откажутся от этой своей роли, конфликты могут вырваться из-под контроля. Было много конфликтов, которые сверхдержавы, даже па вершине своего могущества и влияния, не могли сдерживать. А если их мощь ослабится, могут разгореться локальные войны.

Соперничество сверхдержав было формой мировой организации; если мы откажемся от нее, какая-то другая форма должна занять ее место. Так как ООН и Бреттон-Вудская система уже продемонстрировали свою неадекватность, нам необходимо совершенствовать и укреплять структуру международных организаций.

Наготове и инструмент: Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ).

Процесс СБСЕ основывается на принципе единства. Конечно, этот принцип может принести полезные результаты в некоторых конкретных случаях, но он должен быть модифицирован, и каким-то элементом суверенности придется пожертвовать, если мы хотим, чтобы сотрудничество и мир воцарились надолго. Готовы ли Соединенные Штаты признать какую-то международную власть, которую они не смогут контролировать? Здесь наше представление о себе мешает нам принять участие в создании нового мирового порядка. Отказ от статуса сверхдержавы потребует пересмотра всего нашего мировоззрения.

Наше мировоззрение основано на теории выживания сильнейшего, которую мы распространяем и на экономику и на международные отношения. Нам кажется, что вмешательство правительства способно лишь ослабить или подорвать бизнес, зато, что касается добродетелей свободного предпринимательства, мы их превозносим до небес. Теория социального дарвинизма особенно привлекательна, если вы и есть сильнейший. Вот почему она так сложно переплелась с нашим статусом сверхдержавы. Как и любая другая доктрина, она имеет некоторые внутренние противоречия. Если говорить о самых очевидных, то статус сверхдержавы предполагает широкомасштабное вмешательство правительства в дела других народов, гак же как и в наши собственные. Один из способов разрешить это противоречие— совсем не вступать ни в какие международные отношения (кстати, в американской политике изоляционистское течение всегда было сильным). Но совсем не вступать— нереалистично. Советский Союз находится на грани хаоса. Европе нужно американское присутствие, и процесс СБСЕ будет невозможен без американского участия. Мы должны сделать еще один шаг в пересмотре нашего взгляда на мир.

Теория выживания сильнейшего придает особое значение необходимости конкурировать, состязаться и побеждать. Но неограниченная конкуренция недостаточна для того, чтобы обеспечить выживание системы. Цивилизованное существование требует и конкуренции и контроля. Советский Союз обнаружил, что контроль без конкуренции не работает; нам же нужно признать, что конкуренция без контроля точно так же неудовлетворительна. Это истинно для экономики — биржи могут лопаться, свободно колеблющиеся обменные курсы могут подрывать экономику, неограниченные слияния, поглощения и приобретения контрольных пакетов могут дестабилизировать корпоративную структуру. Это верно и по отношению к экологии, что мы начали обнаруживать после двух веков неограниченной конкуренции в эксплуатации природных ресурсов. Выживание сильнейшего— идея, принадлежащая девятнадцатому веку; столетие беспрецедентного роста поставило проблему системы как целого.

Вопрос таков: могут ли нужды системы иметь приоритет перед нуждами участников? Вопрос не встает, когда система не имеет мыслящих участников. Только когда есть люди, способные сформулировать альтернативы, встает вопрос сознательного выбора. И вот тут-то взгляды участников превращаются в важный элемент формирования системы, а их отношение к системе становится определяющим фактором. Думают ли они о системе в целом, или они заботятся только о своем месте внутри системы? Я отметил в своей теоретической части, что открытое общество страдает от потенциальной слабости— недостатка преданности идее открытого общества. Теперь эта проблема встает практически.

Исторически Соединенные Штаты преданы идеалу открытого общества. Он закреплен в конституции, и Соединенные Штаты всегда руководствовались им в своих международных отношениях. Однако его влияние на внешнюю политику не было достаточно положительным. Хотя именно он, возможно, помог удержать страну от вступления в международные блоки вплоть до периода после второй мировой войны, были эпизоды, которые были подозрительно похожи на колониальные захваты, и, кроме того, конечно, участие Соединенных Штатов в мировой войне, что стоило стране многих жизней ее граждан. В конце обеих войн Соединенные Штаты возглавили движение за создание мировой организации, которая предотвращала бы мировые войны в будущем. Но в первом случае Соединенные Штаты сами отказались стать ее членом, а во втором Советский Союз сделал организацию совершенно неэффективной. Самым великолепным проявлением принципа открытого общества было то, как обошлись с побежденными странами после второй мировой войны, и в особенности План Маршалла. В то время Соединенные Штаты главенствовали в мировой экономике до такой степени, что практически не было различения между нуждами системы в целом и интересами Соединенных Штатов.

Соединенные Штаты в настоящее время потеряли свое ведущее положение в мировой экономике, так что теперь интересы системы в целом и интересы Соединенных Штатов больше не совпадают. Теперь ведущее положение в мировой экономике занимает Япония.

Также существует противоречие между военной сверхдержавой, требующей больших затрат на оборону, и демократией, которая удовлетворяла бы избирателей. Противоречие разрешалось но линии наименьшего сопротивления, путем "дефицитного финансирования". "Дефицитное финансирование", в свою очередь, было одной из главных причин того, что мы потерялиэкономическую гегемонию.

Появился мощный военно-промышленный комплекс, пронизывающий нашу экономическую и политическую жизнь. Его основной движущей силой является самосохранение, и он весьма преуспел в этом. Президент Эйзенхауэр в своей прощальной речи предупреждал нас об этой опасности, но с rex пор влияние ВПК неизмеримо возросло. Это основная база нашей технологии и важная черта нашего представления о себе. Он имеет собственную идеологию: социальный дарвинизм и геополитика. К сожалению, нет никакой противостоящей ему силы. потому что из-за дефицитного финансирования неясно. насколько действительно велики расходы. Как показали последние и предпоследние президентские выборы. избиратели просто не понимают, чем так опасен бюджетный дефицит. Мондейл потерпел поражение, потому что поставил этот вопрос как проблему, а Дукакис вообще не поднимал этого вопроса.

Открытое общество как идеал низведено до положения всех прочих идеалов. Оно стало подходящим прикрытием для действий, коюрые были бы слишком неприятны общее) вечности в своей неприкрытой форме. Антикоммунизм и защита свободы - пустые фразы, годные лишь для президентских речей. Политика требует холодного расчета. Так как различные интересы- национальные, корпоративные и личные— находятся в противоречии, их примирение и является искусством политики. Те, кто этим занимается,— профессионалы, те же, кто, руководствуясь идеалами, подавляют корыстные интересы,— дилетанты.

Любой намек на возможность проявить щедрость или продемонстрировать широту взглядов встречает презрительное отношение: даже План Маршалла стал ругательным словом.

Есть что-то в корне неправильное в подобном отношении. Преследования собственных корыстных интересов просто недостаточно для того, чтобы обеспечить выживание системы. Должны быть какие-то обязательства по отношению к системе как целому, которые превалировали бы над другими интересами; в противном случае отсутствие цели приведет к саморазрушению открытого общества. Легко быть щедрым и приносить жертвы ради системы, когда эта система работает на вас; гораздо менее привлекательно подчинять свои интересы какому-то высшему благу, когда вся выгода достается кому-то другому; и прямо-таки непереносимо так поступать, когда вы потеряли свое ведущее положение. Именно в этой ситуации оказались Соединенные Штаты, и вот почему так болезненно для них принимать какое-то новое мышление. Гораздо соблазнительнее цепляться за иллюзию могущества.

Наше нежелание расстаться со статусом сверхдержавы вполне понятно, но от этого оно не менее грустно, потому что препятствует разрешению назревающего кризиса. Прежде чем кризис вызовет какой-то радикальный пересмотр взглядов и позиций, он должен очень сильно обостриться. Тем временем исторический шанс будет упущен.

И в то же время решение наших проблем совсем рядом. Нам больше не надо стоять на страже мира. Мы можем сбросить нашу ношу при условии, что готовы придерживаться договоренностей по коллективной безопасности. При новой расстановке сил Соединенные Штаты уже не будут занимать то исключительное положение, которое они занимали после второй мировой войны, но они сохранят свое положение мирового лидера. И— что важнее— Соединенные Штаты подтвердят свою верность принципу открытого общества как желаемой формы общественной организации, и таким образом они вновь обретут ту цель, которая объединяла их в начале их истории.

Нелепо, что руководство Советского Союза демонстрирует большую приверженность идеалу открытого общества, чем наша собственная администрация, но это не очень удивительно. Свобода имеет большую ценность для тех, кто ее лишен. Более того, люди в Советском Союзе были отрезаны от западного мира со времен Сталина, и у них сохранились западные ценности такими, какими они были раньше, в то время как на Западе ценности поменялись. Таким образом, защитники "гласности" могут вернуть Западу тот дух, который он утерял. Тот факт, что сталинская система внесла свой вклад в деградацию западных ценностей, делает ситуацию еще более нелепой.

Здесь необходимо быть очень осторожными. Разрыв между видением Горбачева и действительностью в Советском Союзе достаточно велик, чтобы потопить концепцию открытого общества. Потребуется активное и действенное участие западного мира, чтобы сократить этот разрыв, и даже при наличии самой доброй воли успех совсем негарантирован. Как мы видели, самое лучшее, что мы можем сделать, это замедлить процесс дезинтеграции, чтобы дать время сформироваться инфраструктуре открытого общества. Провал Горбачева укрепит позиции тех, кто проповедует социальный дарвинизм и геополитику.

Таким образом, существуют два пути интерпретации современного положения. Оба они внутренне последовательные, самоусиливающиеся и самоценные и, разумеется, противоречат друг другу. Один из них делает упор на выживание сильнейшего, другой пропагандирует преимущества открытого общества. Какой из этих подходов победит— зависит прежде всего от того, какая система ценностей одержит верх. Результат, в свою очередь, серьезно повлияет на облик будущего мира. Мы действительно находимся на историческом перепутье.

Послесловие

Я начал писать эту книгу немногим более трех месяцев назад. Это был один из наиболее богатых событиями периодов в истории Европы и несомненно самый напряженный период моей жизни. Первое и второе тесно связано. Я не только отдаю все больше и больше сил и времени Восточной Европе, но мне гакже начинает казаться, что скоро придется где-то остановиться, потому что моих сил, похоже, не хватает для того огромного количества дел, которые требуется сделать. То же самое можно отнести и к Восточной Европе. Есть также сходство и на более абстрактном уровне: я пытаюсь воплотить в жизнь фантазию, то же самое и Восточная Европа. Однажды меня предупреждал психиатр, что очень опасно играть в фантазии, и. похоже, я начинаю понимать, что он имел в виду. Я не слишком беспокоюсь о себе самом: за годы работы со своими фондами я научился борьбе за выживание. Но вот что будет с Восточной Европой, меня очень волнует.

Перечитал текст и поразился, как мало требуется вносить изменений, несмотря на те огромные перемены, которые произошли за последнее время. Многое случилось совершенно неожиданно. Например, я думал, что диктатор Чаушеску может бесконечно держать своих подданных в страхе, если будет поддерживать этот страх соответствующими кровавыми расправами. Он тоже так думал. Преподобный Ласло Текеш рассказывал мне, что власти позволили толпе собраться перед его домом в Тимишоаре, задумав ее расстрелять с целью устрашения остальных. Ночью тайно его увезли из дома и держали в изоляции. в то время как шла подготовка показательного суда. который должен был доказать, что беспорядки были организованы империалистическими агентами из-за границы. Но Чаушеску допустил некоторые ошибки. Он опрометчиво организовал массовую демонстрацию в свою поддержку и таким образом дал возможность людям выступить против него. Позднее, когда толпа и солдаты стояли друг против друга на главной улице Бухареста, по радио объявили, чю министр обороны оказался предателем и что он совершил самоубийство, чтобы избежагь наказания. Это стало новоротным моментом. После этого объявления солдаты присоединились к толпе, и Чаушеску больше нет.

Точно так же я никак не ожидал, что Горбачев в ответ на кризис в Прибалтике и Азербайджане блестящим маневром отменит монополию Коммунистической партии. Также я не мог предположить, как резко усилится тенденция к объединению двух Германий. Я не думаю, что мне надо пересматривать все, что я написал, в связи с этими событиями. Напротив, они еще отчетливее высвечивают некоторые вопросы, которые я пытался поставить в этой книге, и делают более очевидными некоторые выводы.

Самым важным вопросом является неразрешенный конфликт между разрушением и созиданием. С одной стороны, необходимо размонтировать структуры закрытого общества, а с другой стороны, требуется построить структуры открытого общества. Каким же образом перестроить дезинтеграцию в интеграцию— на этот вопрос еще нет ответа. Чтобы решить этот вопрос, необходимо пересмотреть наши взгляды и представления, что нелегко. Люди привыкли приветствовать все, что приводит к ослаблению власти центра; теперь же, напротив, необходимо создать законное правительство и дать ему достаточную власть для осуществления радикальной и во многом болезненной перестройки экономической и социальной системы.

Самое ужасное, что не только плановая экономика, но также и только что вылупившийся рыночный механизм не работают. В отсутствие нормального рынка предприниматели превращаются в спекулянтов, а процесс приватизации вырождается в обыкновенный грабеж: тащи что можно, пока нет хозяина. Переход должен быть должным образом организован— вот почему требуется сильное правительство. И даже в этом случае невозможно будет переломить ситуацию без помощи Запада.

Я бы выделил Польшу, как наиболее вероятное место, где мог бы произойти подобный перелом. Экономическая ситуация ухудшилась до такой степени, что достаточно минимальных ресурсов, чтобы осуществить поворот. К власти пришло законное правительство, и, кроме того, наличествуют благоприятные условия, позволяющие рассчитывать на помощь Запада. Польское правительство действительно начало выполнять программу по радикальной стабилизации ситуации, и это обеспечило ей значительную поддержку Запада. В то же время я думаю, что неизбежен тяжелый экономический кризис. Программа стабилизации непременно вызовет безработицу, а откуда взять новые рабочие места? Польше необходимо привлечь западные управленческие кадры, продав с аукциона отрасли промышленности, способные производить продукцию для экспорта на Запад. Но по этому вопросу нет политического консенсуса и не будет, пока безработица не достигнет катастрофических размеров.

Страна, у которой есть самые реальные шансы успешно осуществить переход,— это Восточная Германия, где структуры власти больше нет, зато есть западный партнер, который готов и жаждет принять на себя ответственность. Интересно заметить, что осуществить трансформацию предполагается путем введения западногерманской марки в качестве валюты. Это подтверждает мое утверждение, чтопервоочередным условием для успешной трансформации являются здоровые финансы.

С такой ли готовностью придут западные державы на помощь Советскому Союзу, как Западная Германия Восточной Германии? И готов ли Советский Союз принять те условия, которые непременно будут сопровождать западную помощь, чтобы она была эффективной? Ответ на оба вопроса— "нет". Да и вообще участие Западной Германии в трансформации Восточной невыгодно для остальной Восточной Европы. Ресурсы ведущей экономики Европы направляются только туда, и, кроме того, внимание остального мира отвлекается от распада советской системы на проблему воссоединения двух Германий.

У меня укрепляется чувство, что прошел тог момент, когда еще можно было остановить процесс дезинтеграции. Понятно, это требовало бы все больших и больших усилий, а шансы па успех делались бы все меньше и меньше. В любом случае желания этим заниматься я не вижу.

Единственный лучик надежды для меня в том, что Советским Союзом до сих пор руководит человек, который уже не раз демонстрировал свою способность обуздывать ситуацию в тот самый момент, когда она, кажется, вот-вот его сметет. Горбачеву, может быть, удастся отделить институт президента от Политбюро и партийного аппарата. Если народ его поддержит в этом, он, возможно, сможет построить президентство как эффективный исполнительный орган, который соберет вокруг себя конструктивные силы (15 марта 1990 года. Тот факт, что Горбачев не решился устраивать всенародное голосование при выборе президента, заставляет усомниться в силе президентской власти), в то время как партийный аппарат останется этаким жупелом. Процесс созидания и разрушения в этом случае может проходить параллельно, полной дезинтеграции тогда можно будет избежать. И, еще раз подчеркиваю, понадобится значительная помощь с Запада, чтобы президентство принесло положительные экономические результаты. В интересах Запада эту помощь оказать, так как в противном случае неминуема гражданская война, за которой скорее всего последует русское национал-социалистское возрождение.

Сайт создан в системе uCoz

Назад // Обложка // Вперед
Сайт создан в системе uCoz