Аналитическая группа
Чувашского регионального отделения
Общероссийской политической организации
Союз офицеров

Святые рабы

Глава II Теоретическая схема

Схема, которую я хотел бы предложить, состоит из двух моделей общества. У каждой модели есть два аспекта: один характеризует мышление и представления людей, другой отражает действительность. Эти два аспекта взаимодействуют по рефлексивной модели, а именно: способ мышления оказывает влияние на события и наоборот, причем это всего лишь влияние. но не настоящее взаимодействие между ними.

Модели построены на двух спаренных понятиях, понятии неопределенности и изменения. Связь между ними устанавливается путем определения изменения как понятия, исключающего все, что предсказуемо. Это означает, что только те события, появление которых нельзя предсказать на основе имеющегося знания, могут считаться измененном.

Изменение — это абстракция. Оно не существует само по себе, но всегда в сочетании с некой сущностью, которая находится в процессе изменения или подвержена изменению. Конечно, эта сущность также является абстракцией. Она не существует независимо. Реально существует только изменяющаяся сущность, которую человек в своем поиске какого-то смысла в этом непонятном мире расчленяет на две абстракции— сущность и изменение. Здесь мы будем рассматривать не реальные изменения, которые происходят в действительности, а изменение как понятие.

Необходимо иметь в виду, что для изменения как понятия требуется абстрактное мышление. Понимание того, что происходят изменения, возможно для типа мышления, который характеризуется использованием абстракций. Отсутствие этого понимания связано с отсутствием способности к абстрактному мышлению. Основываясь на понятиях изменения и неопределенности, можно выделить два типа мышления.

В отсутствие изменения разум работает только с одним набором обстоятельств: тех обстоятельств, которые существуют сегодня. То, что происходило в прошлом и что будет происходить в будущем, идентифицируется с тем, что имеется в настоящий момент. Прошлое, настоящее и будущее формируют единство, и весь диапазон возможностей сводится к одной конкретной формулировке: все таково, как оно есть, потому что иначе и быть не может. Этот принцип значительно упрощает задачу мышления; разуму нужна только конкретная информация, и все усложняющие моменты, связанные с использованием абстракций, могут игнорироваться. Я буду называть этот способ мышления традиционным.

Теперь давайте обратимся к изменяющемуся миру. Человек должен научиться мыслить в категориях не только реально существующего, но и того, что могло бы быть. В этом случае анализу подлежит не только сущее, но и бесконечный ряд возможностей. Каким образом этот бесконечный ряд может быть сокращен до обозримых размеров? Только путем применения обобщений, дихотомий и других абстракций. Что касается обобщений, то чем они глобальнее, тем больше это упрощает дело. Лучше всего представить мир в виде общего уравнения, где настоящее представлено в виде определенного единичного набора постоянных величин. Меняйте эти постоянные, и то же уравнение можно будет применять ко всем прошлым и будущим ситуациям. Работая с общими уравнениями этого типа, нужно быть готовым принять любой набор констант, которые им соответствуют. Другими словами, все должно считаться возможным, пока не доказано, что это невозможно. Я буду называть это критическим типом мышления.

Традиционный и критический типы мышления основываются на двух противоположных принципах. Однако каждый из них дает внутренне последовательное представление о действительности. Как это может быть? Это возможно только в случае, если одним из них дается искаженное представление. Однако это искажение может быть и не столь большим, как в случае одного и того же набора условий, так как в соответствии с теорией рефлексивности условия непременно подвергаются влиянию преобладающего типа мышления. Традиционный тип мышления ассоциируется с типом общества, который я буду называть органическим обществом, критический тип — с открытым обществом.

Насколько тесно господствующая форма общества должна соотноситься с господствующим типом мышления — один из вопросов, который нам необходимо поставить в процессе построения наших теоретических моделей. Даже если социальные условия позволяют мышлению участников влиять на себя, существуют другие стороны действительности, на которые не так легко воздействовать. Природа особенно упряма в этом отношении. Она никак не хочет подчиняться желаниям людей, как люди уже имели шанс заметить в ходе истории. Таким образом, каждый тип..мышления должен обладать механизмом, который позволял бы разбираться с явлениями, которые не соответствуют свойственному ему представлению об изменении. Это еще один вопрос, требующий рассмотрения. Очень существенно, что каждая модель имеет недостаток, который, как правило, очевиден нам, даже если он не очевиден участникам 9.

Теперь позвольте мне перейти к построению моделей. Фактически я уже сделал это около тридцати лет назад в неопубликованной рукописи "Бремя сознания", которую я здесь уже упоминал. Так как передо мной стоит задача написать эту книгу очень быстро, по возможности не отставая от событий, мне приходится списывать у себя самого. Когда я в конце пятидесятых впервые взялся за разработку этой теоретической схемы, казалось, что скорее открытые общества Запада не устоят против нажима тоталитаризма, чем откроются закрытые общества в рамках "советской империи". Я не старался изменить угол зрения — в конце концов, предполагается, что теоретическая схема должна быть истинна для всех времен. Ее актуальность для сегодняшнего дня будет рассмотрена ниже.

' См. Приложение.

Традиционный тип мышления

Все таково, каким было всегда, следовательно, по-другому быть не может. Это можно считать центральным догматом традиционного типа мышления. Его логика несовершенна: в самом деле, в ней заключен некий внутренний дефект, который можно ожидать и в наших моделях. Тот факт, что центральный принцип и неистинен, и нелогичен, раскрывает важную черту традиционного типа мышления: уровень его критичности и логичности не соответствует нашим представлениям. Логика и другие способы ведения дискуссии полезны, только когда есть альтернатива, когда нужно делать выбор.

Неизменное общество характеризуется отсутствием альтернатив. Есть только один набор условий, данных разуму: то, что существует в настоящий момент. Конечно, можно вообразить какие-то альтернативы, но они выступают скорее в качестве сказок, так как нет пути к их достижению.

В подобных обстоятельствах правильнее всего будет принимать все таким, каким оно представляется.

Поле для размышления, абстрактного теоретизирования и критики ограничено. Главная задача мышления — не спорить, а находить способы примирения с существующим положением вещей — задача, для решения которой нужны ну разве что самые примитивные обобщения. Это значительно облегчает людям жизнь. В то же время это лишает их более изощренных инструментов мышления. Их представление о мире неизбежно примитивно и искажено.

И преимущества, и недостатки становятся очевидными, когда мы обращаемся к гносеологическим проблемам. Отношение мышления к действительности не представляет собой проблемы. Не существует мира идей отдельно от мира фактов; более того. представляется, что нет ничего субъективного или личного в мышлении; оно имеет прочные корни в традиции, перешедшей от поколений; его ценность не подвергается сомнению. Господствующие и.чеи воспринимаются как сама действительное ть, или, чтобы быть более точным. различие между идеями и действительностью просто не проводится.

Это можно продемонстрировать, рассмотрев то, как используется я?ык. Когда мы называем что-то, мы тем самым как бы вешаем ярлык '°. Когда мы мыслим в конкретных категориях, всегда существует некая "вещь", которой соответствует имя и мы можем попеременно использовать имя и вещь: мышление и действительность имеют одинаковую протяженность во времени и в пространстве. Только если мы мыслим в абстрактных категориях, то начинаем давать название вещам, которые не существуют независимо от нашей номинации. Нам может казаться, что мы все еще вешаем "ярлыки на "вещи", а на самом деле эти "вещи" обрели существование исключительно благодаря нашим ярлычкам: ярлычки вешаются на то, что породило наше мышление. Именно в этой точке мышление и действительность расходятся.

10 См.:Wittgenslein. Philosophical Investigations, I. 15.

Так как традиционный тип мышления ограничивается конкретными категориями, он избегает этого разделения. Но ему приходится дорого платить за свою сверхупрощенность. Если не проводится различение между мышлением и действительностью, как можно различить истинное и ложное? Можно отвергать только те утверждения, которые не соответствуют господствующей традиции. Традиционные взгляды должны приниматься автоматически, потому что нет никаких критериев для их оспаривания и отбрасывания. То, каким видится мир, есть то, каков он в действительности: традиционный тип мышления не способен проникнуть глубже. Он не умеет устанавливать причинные взаимоотношения между различными проявлениями, потому что они могут оказаться либо истинными, либо ложными; если они окажутся ложными, это означает, что существует действительность, независимая от нашего мышления, и сами основы традиционного типа мышления будут подорваны. Однако, если мышление и действительность рассматривать как идентичные, на все можно найти объяснение. Существование вопроса без ответа уничтожило бы единство мышления и действительности точно так же, как и существование истинного и ложного ответов.

К счастью, возможно объяснить мир, не обращаясь к законам причинности. Все сущее следует своей природе, своему естеству. Поскольку нет различения между естественным и сверхъестественным, все вопросы можно замечательно разрешить, если наделить объекты неким духом, чьим воздействием и объяснять все явления и события, и таким образом исключить возможность внутренних противоречий. Окажется, что большинство объектов находится под влиянием подобной силы, потому что в отсутствие законов причинности почти все свойства и проявления будут характеризоваться случайностью, произвольностью.

Когда не проводится различие между мышлением и действительностью, объяснения одинаково безапелляционны, независимо от того, основаны они на наблюдении или на иррациональной вере. Дух дерева точно так же существует, как и его материальное выражение, при условии, что мы в это верим. А подвергать сомнению наши мнения и убеждения у нас нет оснований: наши предки верили в то же самое. Таким образом, традиционный тип мышления с его примитивной гносеологией может легко привести к убеждениям, которые совершенно не имеют ничего общего с действительностью.

Вера в духов и в их магические способности фактически означает признание, что окружающий мир не подчиняется нашему контролю. Это отношение вполне естественно для неизменного общества. Если люди бессильны изменись мир, в котором они живут, им надо смириться со своей судьбой. Склоняясь перед властью духов, которые управляют миром, они могут пытаться их умилостивить, искать их благосклонности; но они ни в коем случае не должны пытаться проникать в тайны мироздания. Даже если бы им удалось обнаружить причины некоторых явлений, знание не принесет никакой практической пользы, если только они не захотят изменить условия своего существования, что совершенно невероятно. Единственное, что как-то движет научный поиск в этих условиях, — праздное любопытство. И как бы ни было сильно стремление к познанию, страх разгневать духов надежно удерживает от него. Таким образом, люди чаще всего не думают о причинных связях.

В неизменном обществе социальные условия неотличимы от природных" явлений. Они определяются традицией, и как не в силах человеческих изменить окружающий мир, не поддаются человеку и социальные условия. Традиционный тип мышления не в состоянии увидеть различие между общественными и природными законами. Поэтому то же отношение униженного смирения требуется по отношению к обществу, как и по отношению к природе.

Мы увидели, что традиционный тип мышления не способен различать мышление и действительность, истину и ложь, общественные и природные законы. Если мы пойдем дальше, можно найти другие недостатки этого типа мышления. Например, традиционный тип мышления имеет очень смутное представление о времени: прошлое, настоящее и будущее обычно сливаются. А без подобных категорий ведь нельзя обойтись. Оценивая традиционный тип мышления с высоты нашего знания, мы находим его неполноценным. Однако он не так уж негоден для условий, в которых действует. В действительно неизменном обществе он прекрасно выполняет свою функцию: содержит всю необходимую конкретную информацию, избегая в то же время лишних сложностей. Он предоставляет простейший путь рассмотрения простейшего мира. Его основной недостаток заключается не в отсутствии изощренности, но в том. что та конкретная информация, которую он предоставляет, хуже той информации, которую можно получить при помощи других подходов. Это очевидно для нас, осененных более совершенным знанием. Это может никак не затрагивать тех, у кого нет другого знания, кроме традиции; но от этого вся структура становится очень уязвимой для внешних воздействий. Конкурирующая система мышления может уничтожить монопольное положение существующих убеждений и способствовать их критическому пересмотру.

Это будет означать конец традиционного типа мышления и начало критического типа.

Возьмите случай с медициной. У знахаря или шамана племени абсолютно ложное представление о том, как работает человеческий организм. Длительный опыт помог ему познать некоторые способы лечения, но даже если некоторые его действия и правильны, то объяснения ложны. Однако люди его племени относятся к нему со священным ужасом; его неудачи списываются на счет злых духов, с кем он на короткой ноге, но за чьи действия ответственности не несет. Только когда современная медицинская наука начинает непосредственно конкурировать с первобытной медициной, проявляется превосходство правильных объяснений над ложными. Пусть недоверчиво и неохотно, но племя в конце концов принимает медицину белого человека, потому что она лучше.

Вероятна также ситуация, когда традиционному способу мышления приходится бороться с трудностями, которые он сам же и породил. Как мы увидели, по крайней мере часть господствующих верований непременно ложна. Даже в примитивном и неизменном обществе иногда происходят необычные события, которым надо дать объяснение. Новое объяснение может вступать в противоречие со старым, официальным, и борьба между ними может взорвать восхитительно простую структуру традиционного мира. Однако вовсе не обязательно, чтобы традиционный тип мышления рушился, когда происходят перемены в условиях существования. Традиция исключительно, гибка и подвижна, пока ей не угрожают альтернативы. Она включает в себя все общепризнанные объяснения по определению. Как только появляется новое общепризнанное объяснение, оно автоматически становится традиционным, и, поскольку размыта граница между прошлым и настоящим, оно будет восприниматься так, как будто существовало от века. Таким образом даже изменяющийся мир может достаточно долгое время казаться неизменным.

Следовательно, можно видеть, что в простом и относительно неизменном мире традиционный тип мышления может бесконечно долго удовлетворять потребностям людей, но если люди получают доступ к иному, отличному типу мышления или если возникает более сложная ситуация, этот мир может рухнуть.

Традиционные верования могут быть способны сохранить свое господствующее положение в конкуренции с другими идеями, особенно если их поддерживают при помощи силы. В этих обстоятельствах, однако, тип мышления больше не может рассматриваться как традиционный. Ведь провозгласить, что все должно быть таким, каким всегда было, это не то же самое, что внутренне в это верить. Для того чтобы защищать подобный принцип, нужно оставить одну только точку зрения и объявить ее единственно правильной, уничтожив все остальные. Традиция может послужить пробным камнем для определения того, что приемлемо, а что нет, но она больше не может быть тем, чем была для традиционного типа мышления — единственным источником знания. Чтобы отличать псевдотрадиционное от действительно традиционного, я буду называть первое "догматическим типом мышления". Этот вопрос будет рассмотрен в отдельном разделе.

Органическое общество

Как мы убедились, традиционный тип мышления не различает общественные и природные законы: общественный строй считается таким же неизменным, как и весь окружающий мир. Отсюда исходным в неизменном обществе является социальное целое, а не составляющие его индивиды. В то время как общество полностью определяет существование своих членов, последние не имеют права голоса в определении характера общества, в котором они живут, потому что за них все определила традиция. Это не означает, что имеется противоречие интересов между личностью и целым, при котором личность неизбежно должна быть проигрывающей стороной. В неизменном обществе индивид, как таковой, вообще не существует, более того, социальное целое — это не абстрактная идея, которая противоречит идее личности, но определенная целостность, которая включает в себя всех членов. Дихотомия срциального целого и личности, как и многие другие, является результатом нашей привычки пользоваться абстрактными категориями. Для того чтобы понять целостность, которая характеризует неизменное общество, мы должны отбросить некоторые наши укоренившиеся стереотипы мышления, и особенно наше понятие личности.

Личность — это абстрактное понятие, и, как таковому, ему нет места в неизменном обществе. Общество состоит из людей, каждый из которых обладает способностью мыслить и чувствовать. Внешне они сильно различаются по своему жизненному положению. Им даже в голову не может прийти, что они в некотором смысле взаимозаменимы.

Точно так же, как не существует личность как абстракция, социальное целое существует не как абстракция, а как действительный факт. Единство неизменного общества можно сравнить с единством живого организма. Члены неизменного общества — это его различные органы. Они не могут жить вне общества, а внутри общества для каждого из них есть только одна ниша, ячейка — та самая, которую они занимают. Функции, которые они выполняют, определяют их права и обязанности. Крестьянин так же сильно отличается от священника, как желудок от мозга. Правда, люди обладают способностью мыслить и чувствовать, но поскольку их роль в обществе жестко определена, ничего не изменилось бы, даже если бы у них вообще не было развито сознание.

Эта аналогия истинна только до тех пор, пока члены общества принимают как должное предписанную им роль. Как это ни парадоксально, эта аналогия выдвигается на передний план, когда традиционный общественный строй подвергается угрозе: люди, живущие в подлинно неизменном обществе не имеют ни потребности, ни способности думать об этом. Тот факт, что Менениус Агриппа счел необходимым эту аналогию выдвинуть, говорит о том, что устоявшийся порядок был в опасности. Термин "органическое общество" применим только к тому обществу, в котором никто и .не думает ни о каких аналогиях, а как только эту аналогию выражают словами, она становится ложной.

Единство органического общества враждебно другому типу единства — единству человечества. Так как традиционный тип мышления не пользуется абстрактными понятиями, каждое отношение является конкретным и особенным. Для этого общества чужды идеи изначального равенства всех людей и неотъемлемых прав человека. Сам факт принадлежности к человеческому роду не предполагает никаких прав: раб в глазах закона ничем не отличается от другого имущества господина Привилегии скорее связываются с положением. а не с человеком. Например, в феодальном обществе земля важнее, чем землевладелец; последний имеет свои привилегии только благодаря земле, которой он владеет.

Права и титулы могут наследоваться, но это не превращает .их в частную собственность. Мы можем быть склонны рассматривать частную собственность как что-то очень конкретное: фактически это нечто совершенно противоположное. Разделение любого от ношения на права и обязанности уже абстракция: в своей конкретной форме оно предполагает и то, и другое. Понятие частной собственности идет еще дальше: оно означает абсолютное владение без каких-либо обязательств. В качестве такового, оно диаметрально противоположно принципу органического общества, в котором каждое владение налагает соответствующие обязательства.

Органическое общество также не признает законность как абстрактный принцип. Законность существует только в качестве свода конкретных прав и обязанностей. Однако осуществление закона предполагает некоторую степень обобщений. Если не иметь в виду общество, которое настолько неизменно, что скорее его можно считать мертвым, каждое дело отличается в каких-то деталях от предыдущего, и необходимо так приспособить прецедент, чтобы можно было им пользоваться. В отсутствие абстрактных принципов, которыми мог бы руководствоваться судья, получается, что все зависит только от него — как он решит, так и будет. Всегда, конечно, сохраняется опасность, что новое решение войдет в какое-то противоречие с прецедентом. Но, к счастью, вовсе не обязательно, что это приведет к неразрешимым сложностям, так как новое постановление сразу же становится прецедентом, на который могут ориентироваться в последующем.

Вся эта процедура порождает общее право, в отличие от статутного права. Общее право основано на молчаливом предположении, что все решения, принятые в прошлом, бесконечно годны для употребления. Эта посылка, строго говоря, ложна, но она так удобна, что может сохраняться долго после того, как общество перестанет быть органическим. Эффективное осуществление законности требует, чтобы правила были известны заранее. В контексте человеческого несовершенного знания законодательство не может предвидеть все обстоятельства, и прецеденты необходимы, чтобы дополнять законы. Общее право может функционировать совместно со статутным правом, потому что, несмотря на базовую посылку о неизменности, оно может незаметно приспосабливаться к меняющейся ситуации. К тому же органическое общество не могло бы вынести кодификации своих законов, потому что в этом случае оно потеряло бы свою гибкость. Как только законы кодифицируются, видимость неизменности не может более поддерживаться и органическое общество распадается. К счастью, сильной необходимости кодифицировать законы на какой-то регулярной основе и фиксировать традиции не возникает до тех пор, пока традициям не угрожает альтернатива.

Единство органического общества означает, что его члены вынуждены принадлежать ему, у них нет другого выбора. И более того. Оно подразумевает, что у них нет никаких других желаний, кроме желания принадлежать ему, поскольку их интересы и интересы общества совпадают: они идентифицируют себя с обществом. Единство — это не принцип, провозглашаемый властями, но факт, принимаемый всеми участниками. Речь не идет здесь о каких-то больших жертвах. Чье-то место в обществе может быть тягостным или унизительным, но это единственное доступное место; вне его человек вообще не имеет места в этом мире.

Тем не менее не может не быть людей, существующих вне общепринятого типа мышления. То, как общество обходится с этими людьми, лучше всего показывает, насколько оно жизнеспособно. Подавление неэффективно, потому что оно непременно провоцирует конфликт, и результат может быть обратным — развитие альтернативного способа мышления. Терпимость пополам с недоверием — возможно, самый эффективный способ. Ярлык "сумасшествия" и "ненормальности" может оказаться особенно полезным в отношениях с инакомыслящими, а примитивные общества известны своей терпимостью к юродивым и душевнобольным.

И только когда традиционные путы ослабляются настолько, что позволяют людям самим менять свое положение внутри общества, только тогда они начинают отделять свои собственные интересы от интересов целого. Когда это происходит, единство органического общества разрушается и каждый начинает преследовать свой собственный интерес. В подобных обстоятельствах традиционные отношения могут сохраняться, но только с помощью насилия. Это уже больше не настоящее органическое общество, но общество, которое искусственно поддерживают в неизменном состоянии. Разни ца та же, что и между традиционным и догматическим способами мышления, и, чтобы подчеркнуть эту разницу, я буду такое общество называть закрытым.

 

Критический способ мышления

Абстракции

До тех пор пока люди верят, что мир неизменен, они могут оставаться в счастливом заблуждении, будто их представление о мире единственно возможное. Традиция, как бы ни была она удалена от действительности. обеспечивает руководство, и мышлению не требуется выходить за рамки оценки конкретных ситуаций.

В изменяющемся мире, однако, настоящее не повторяет рабски прошлое. Вместо того чтобы следовать курсом, определенным традицией, люди сталкиваются с бесконечным рядом возможностей. Чтобы как-то упорядочить этот в противном случае непонятный и враждебный мир, они вынуждены обращаться к упрощениям, обобщениям, абстракциям, законам причинности и прочим интеллектуальным костылям и подпоркам.

Мыслительные процессы не только помогают решать проблемы. Они создают свои собственные. Абстракции открывают возможности для различных интерпретаций действительности. Так как они являются только аспектами действительности, одна интерпретация не исключает другие — каждая ситуация имеет столько аспектов, сколько в ней их может различить" разум. Если бы эта черта абстрактного мышления до конца осознавалась, абстракции создавали бы меньше Проблем. Люди поняли бы, что они имеют дело с упрощенной моделью ситуации, а не с самой ситуацией. Но даже если бы все прекрасно разбирались в сложностях и тонкостях современной лингвистической философии, проблемы бы не исчезли, потому что абстракции играют двойственную роль. В отношении вещей, которые они описывают, абстракции представляют стороны действительности, сами не существуя в ней. Например, закон земного тяготения сам по себе не заставляет яблоки падать на землю, а просто объясняет те силы, благодаря которым это происходит. Однако для людей, которые пользуются абсгракциями, они представляют собой в значительной степени часть действительности; оказывая определенное влияние на взгляды и поступки, они значительным образом воздействуют на действительность. Например, открытие закона земного тяготения изменило поведение людей. Когда люди размышляют о собственном положении. обе роли начинают действовать одновременно и ситуация приобретает рефлексивный характер ". (См. Приложение)

Вместо четкого разделения между мышлением и действительностью бесконечное разнообразие изменяющегося мира дополняется бесконечным разнообразием интерпретаций, которые порождает абстрактное мышление.

Абстрактное мышление часто создает категории. через которые выражаются противоположные стороны реального мира. Время и пространство, общество и личность, материальное и идеальное — типичные дихотомии подобного рода. Само собой разумеется, сюда же относятся модели, построениями которых я занимаюсь в этой книге. Эти категории не более реаль ны, чем абстракции, которые вызывают их к жизни. То есть они представляют собой прежде всего упрощение или искажение действительности, но, оказывая влияние на мышление людей, они могут также привносить несогласие и конфликты в реальный мир. Они делаю' действительность более сложной, а абстракции более необходимыми. Таким образом, процесс абстракции самоподпитывается — сложности изменяющегося мира в значительной степени созданы самим человеком.

Почему же тогда люди все же пользуются абстрактными понятиями, зная о всех сложностях, которыми они чреваты? На самом деле они пытаются изо всех сил их избегать. До тех пор пока мир можно считать неизменяющимся, они совсем не обращаются к абстракциям. Даже когда без абстракций уже больше нельзя обходиться, они предпочитают рассматривать их как часть действительности, а не как продукт своего собственного мышления. Только горький опыт научит их проводить различие между своими мыслями и действительностью. Тенденцию игнорировать сложности. связанные с использованием абстракций, следует сматривать как слабость критического типа мышления, потому что абстракции являются неотъемлемой принадлежностью, и чем меньше их понимают, тем большую путаницу они создают.

Несмотря на свои недостатки, абстракции очень полезны. Действительно, они создают новые проблемы, но разум отвечает на них удвоением усилий, пока мышление не достигает такой степени изощренности и утонченности, которая была бы невообразима в рамках традиционного типа. Изменяющийся мир не может предложить такой определенности и стабильности, как неизменяющийся, но критический тип мышления способен произвести гораздо более ценное знание. Абстракции порождают бесконечное разнообразие взглядов; и если есть достаточно эффективный метод осуществить выбор, критический тип способен гораздо ближе подойти к познанию действительности, чем традиционный тип, который имеет в своем распоряжении только одну интерпретацию.

Критический процесс

Основной функцией критического типа может считаться выбор и'з нескольких возможностей. Каким образом это осуществляется? Основываясь на рассуждениях, которые приводятся в Приложении, можно выделить два момента.

Во-первых, поскольку существует расхождение между мышлением и действительностью, очевидно. что один набор объяснений лучше подойдет к данной ситуации, чем какой-то другой. Не все результаты одинаково благоприятны, и не все объяснения одинаково обоснованы. Действительность побуждает делать выбор и дает критерий оценки выбора. Во-вторых, так как наше представление о действительности несовершенно, критерий оценки не вполне нам доступен. В результате люди могут совершать неправильный выбор, и, даже если они, по их мнению, делают выбор правильный, с ними не все могут согласиться. Более того, правильный выбор представляет лучшую из доступных альтернатив, но не лучшее возможное решение. Новые идеи и интерпретации могут возникать в любое время. Они тоже обречены быть несовершенными, и, когда эти несовершенства становятся очевидны, их отбрасывают. Нет окончательного ответа, истины в последней инстанции, возможно только постепенное приближение к нему. Из этого следует, что осуществление выбора предполагает постоянный процесс критического анализа, а не метаиячсскскГприложение установленных правил.

Я говорю о критическом типе мышления, чтобы подчеркнуть эти два момента. Это выражение не должно пониматься в том смысле, что в изменяющемся обществе каждый человек обладает широтой взглядов и критическим мышлением. И в этом типе общества люди могут упорно стоять на одной точке зрения, но даже и в этом случае они по крайней мере знают, что существуют и другие точки зрения, те, которые они отвергают. Традиционный тип мышления воспринимает все объяснения некритически, но в изменяющемся обществе невозможно представить, чтобы кто-то сказал: "Мир таков, а следовательно, он не может быть иным". Люди должны подкреплять свои взгляды доказательствами, иначе они никого не убедят, кроме самих себя, а верить безоговорочно в идею, нс принимаемую никем, есть форма сумасшествия. Даже те, кто убежден, что обладает истиной в последней инстанции, должны принимать во внимание возможные возражения и защищать себя от критики.

Критический тип мышления — это больше, чем подход: это существующее положение вещей. Он означает ситуацию, в которой имеется большое число различных интерпретаций: у каждой интерпретации свои защитники, которые стремятся ее пропагандировать. Если традиционный тип мышления представляет интеллектуальную монополию, то критический тип можно назвать интеллектуальным соревнованием. Это соревнование 'является определяющим, независимо от отношения конкретных личностей или теоретических направлений. Некоторые из конкурирующих идей гипотетические и открыты для критики; другие же догматичны и не терпят возражений. Можно предположить, что мышление было бы критическим, только если бы люди были абсолютно рациональны, что противоречит нашей основной посылке.

 

Критический подход

Можно показать, что критический подход лучше, чем догматический, годится для ситуации меняющегося мира. Гипотетические мнения не обязательно истинны, а догматические не всегда ложны. Но когда наличествуют противостоящие друг другу точки зрения — эта ситуация невыгодна для догматического подхода, он может потерять свою силу убеждения. Критика здесь опасность, а не помощь. Напротив, критическому подходу только на пользу критика: точка зрения меняется, модифицируется, шлифуется до тех пор, пока не истощится запас полезных замечаний. То, что получается в результате этого сурового обращения. скорее всего будет лучше, чем первоначальный вариант.

Критика по природе своей неприятна и нежелательна. И если уж с ней мирятся, то потому только, что она полезна. Из этого следует, что отношение людей во многом зависит от того, насколько налажен критический процесс; и наоборот, отношение людей влияет на критический процесс. Это круговое, рефлексивное' отношение; оно и придает критическому типу мышления его динамический характер в противоположность статическому постоянству традиционного типа. Эффективность критики разнится в зависимости от предмета и цели мыслительного процесса. Таким образом, можно предположить, что для одних областей критический подход будет более важен, для других — менее.

Научный метод

Критический процесс наиболее эффективен в естественных науках. Научный метод выработал свои неписаные правила и условности, которые принимаются всеми участниками. Одно из этих правил гласит, что ни один человек, как бы талантлив и честен он ни был. не может в совершенстве что-либо постичь; все теории должны отдаваться на суд всей научной общественности. В результате этот межличностный процесс должен достичь такой степени объективности, которая была бы невозможна для мыслителя-одиночки.

Ученые отличаются таким глубоким критическим подходом не потому, что они более рациональны или терпимы, чем обычные люди. но потому, что научную критику труднее отбросить, чем другие формы критики: их отношение — скорее результат критического процесса, а не его причина. Эффективность научной критики определяется сочетанием ряда факторов. С одной стороны, природа предоставляет легкодоступные и надежные критерии, на основе которых можно оценивать значимость теорий; с другой стороны, имеется сильный соблазн принять эти критерии и следовать им: природа живет независимо от наших желаний, и мы не можем использовать ее себе во благо, пока не познаем сначала ее законов. Научное знание не только помогает установить истину; оно также помогает нам жить. Люди могли бы счастливо жить в уверенности, что Земля плоская, не обращая никакого внимания на опыты Галилея. Столь убедительными его аргументы сделало золото и серебро, найденное в Америке. Он не думал ни о каких практических результатах, более того, их бы и не было, если бы научные исследования ограничивались чисто практическими задачами. Однако они являются высшим доказательством научного метода: только потому, что существует реальная действительность, и потому, что человеческое знание о ней несовершенно, наука смогла обнаружить определенные факты действительности, о существовании которых люди и не подозревали.

Вне царства явлений природы критика менее эффективна. В метафизике, философии и религии критерии оценки отсутствуют; в общественных науках не так силен соблазн им следовать. Природа живет по своим собственным законам, независимо от наших желаний; на общество, однако, могут оказать воздействие общественные теории. В естественных науках, чтобы быть эффективными, теории должны быть истинны; совершенно не обязательно, они должны быть истинными в общественных науках. Короче, люди склонны поддаваться воздействию теорий. В этой области научные законы менее строги, и в результате страдает межличностный процесс. Теории, которые стремятся переделать мир, могут рядиться в научные одежды, с тем чтобы прикрываться авторитетом науки, не следуя, однако, ее законам. Критический процесс не может здесь особенно помочь, так как в данном случае нет такого согласия относительно цели исследования, как в случае с естественными науками. Существуют два критерия оценки теорий: истинность и эффективность, — и они здесь не совпадают.

Чтобы преодолеть эту сложность, большинство сторонников научного метода предлагает с удвоенными усилиями внедрять принципы и критерии, выработанные естественными науками. Карл Поппер выдвинул теорию единства науки: те же методы и критерии применимы и к природным, и к социальным явлениям.

В "Алхимии финансов" я показал, что считаю эту теорию несовершенной. Существует основополагающее различие между предметами этих двух наук:

предмет общественных наук обладает рефлексивной природой, а рефлексивность снимает различие между утверждением и фактом, благодаря которому критический процесс в естественных науках столь эффективен. Само выражение "общественные науки" неправомерно; представляется, что более точно было бы сравнить изучение общественных явлений с алхимией, потому что изучаемое явление может принимать любую форму в соответствии с желанием экспериментатора, что невозможно проделать с природными сущностями. Если назвать общественные науки алхимией, это больше поможет критическому процессу, чем теория единства науки. В этом случае мы исходим из того, что истина и эффективность не совпадают, и это не даст общественным наукам паразитировать на авторитете естественных наук. Это открыло бы пути исследования, которые в настоящий момент закрыты:

различие предметов оправдывает различие подходов. Общественные науки неизмеримо пострадали от того, что пытались слишком рабски подражать естественным наукам.

Демократия

Если отбросить принцип объективности, то каким же образом нужно оценивать общественные теории? Искусственное различение между научными теориями, которые ставят своей целью описание общества таким, какое оно есть, и политическими, которые стремятся решить, каким оно должно быть, исчезает, оставляя массу места для различий во мнениях. Различные взгляды делятся на два больших класса: один представляет те, которые предлагают застывшую формулу; другой видит организацию общества зависимой от решения его членов. Так как мы не занимаемся рассмотрением научных теорий, нет объективного способа решить, какой подход является правильным. Можно продемонстрировать, однако, что последний представляет критический подход, в то время как первый — нет.

Догматические социальные проекты исходят из того, что общество подчиняется неким объективным законам, независимым от деятельности людей; более 'того, они утверждают, что познали эти законы. Это делает их невосприимчивыми ко всем положительным коррективам со стороны критического процесса. Напротив, они должны активно стремиться к подавлению альтернативных точек зрения, потому что можно требовать всеобщего подчинения и принятия только путем запрещения критики и предотвращения появления новых идей: короче говоря, путем истребления критического типа мышления и торможения изменений. Если, напротив, людям позволено самим решать вопросы общественной организации, решения нс обязательно должны быть окончательными: они могут быть пересмотрены в рамках того же критического процесса. Все свободны выражать свои взгляды, и, если критический процесс эффективен, точка зрения, которая в результате побеждает, может приблизиться к наилучшему выражению интересов участников. Это принцип демократии.

Чюбы демократия правильно функционировала, необходимо выдерживать некоторые условия, сопоставимые с теми. которые обеспечили успех научному методу: прежде всего, должен быть критерий, по которому можно было бы оценивать противоположные идеи, и, во-вторых, должно быть общее желание придерживаться этого критерия. Первая предпосылка создается институтом голосования, гарантируемым конституцией, а вторая — верой в демократию как образ жизни. Разнообразия мнений еще недостаточно для того, чтобы была демократия; когда различные группировки принимают противоположные догмы, результатом будет не демократия, а гражданская война. Люди должны верить в демократию как идеал: они должны считать, что важнее принимать решения конституционным путем, чем добиваться победы своей точки зрения. Это условие будет удовлетворено, только если демократия действительно обеспечит лучшее общественное устройство, чем диктатура.

Здесь наблюдается круговое отношение: демократия может служить идеалом, только если она эффективна, и она может быть эффективна, только если ее все принимают в качестве идеала. Это отношение неизбежно раскрывается через рефлексивный процесс, в котором достижения демократии подкрепляют демократию как идеал, и наоборот. Демократию нельзя ввести указом.

Поражает сходство с наукой. Принцип объективности и эффективность научного метода также взаимозависимы. Наука опирается на свои открытия: они более красноречиво говорят в ее пользу, чем любые слова. Чтобы существовать, демократия также должна приносить положительные плоды: эффективную экономику, интеллектуальные и духовные стимулы, политическую систему, которая отвечала бы человеческим устремлениям лучше, чем другие формы правления.

Демократия может дать все это. Она высвобождает то, что можно назвать позитивной стороной несовершенного знания, а именно творчество. Нельзя заранее сказать, что оно принесет. Непредвиденные результаты, так же как в науке, могут быть и положительными и отрицательными. Прогресс не гарантируется. Все зависит от участников, от действующих лиц. Невозможно предсказать результаты их . мыслительного процесса. Вера в демократию как в идеал — необходимое, но недостаточное условие ее существования. Поэтому как идеал демократия весьма ненадежна. Ее нельзя укрепить путем искоренения конкурирующих точек зрения; ее успех невозможно гарантировать, даже если наличествует всеобщая приверженность идеалу. Она зависит от творческой энергии тех, кто в ней участвует. И тем не менее, чтобы победить, она должна восприниматься как идеал. Те, кто верит в демократию, должны соединить свою веру с творчеством и надеяться, что это принесет желаемые результаты.

Поиски определенности

Демократия как идеал не вполне совершенна. Ей не хватает определенной программы, четко обозначенной цели. Конечно, об этих недостатках не приходится и говорить, когда нет самой демократии. Как только люди получают свободу преследовать альтернативные цели, они сталкиваются с необходимостью решать, каковы же их цели. И вот здесь критический подход не вполне удовлетворителен. Считается, что люди будут стремиться максимально повысить свое материальное благосостояние. Это действительно так до некоторой степени, но только до некоторой. У людей есть и другие устремления, идущие дальше одного лишь материального достатка. Но они могут проявиться в полной мере только после того, как удовлетворены материальные нужды. Впрочем, часто эти устремления заслоняют узкий корыстный интерес. Одним из таких устремлений является потребность творить. Однако похоже, что в западном обществе материальный интерес будет преследоваться еще долго после того, как полностью будут удовлетворены материальные потребности, потому что эта погоня удовлетворяет потребность в творчестве. В других обществах богатство стояло гораздо ниже в иерархии ценностей, и поэтому творческая потребность нашла другие средства выражения. Например, в Восточной Европе поэзией и философией люди интересуются гораздо больше, чем на Западе.

Есть еще одна группа потребностей, которую критический подход совершенно не способен удовлетворить. Это поиски определенности. Естественные науки могут делать однозначные выводы, потому что имеют в своем распоряжении объективные критерии. Общественным наукам гораздо сложнее, потому что объективности мешает рефлексивность, и когда требуется выработать надежную систему ценностей, критический подход бесполезен. Очень трудно возводить систему ценностей на фундаменте личности. Во-первых, личности подвержены самой большой неопределенности -— смерти. Во-вторых, они являются частью ситуации, внутри которой они должны действовать. Практически невозможно, чтобы один человек разработал свою собственную систему ценностей. В основном система ценностей наследуется или заимствуется из других источников; критический пересмотр ее, который может осуществить каждый, лишь скользит по поверхности.

Традиционный тип мышления гораздо лучше приспособлен для решения этой задачи. Он не различает верования и действительность: религия, или ее первобытный вариант, анимизм, охватывает всю мыслительную сферу и требует нерассуждающей лояльности. Неудивительно, что люди тоскуют об утерянном рае первобытного блаженства! Догматические идеологии обещают удовлетворить это желание. Проблема в том, что это возможно, только если избавиться от противоречащих представлений. Это делает догматические идеологии почти такими же опасными для демократии, как опасно для традиционного типа мышления существование альтернативных объяснений.

Успех критического типа мышления в других областях может помочь свести к минимуму'важность, придаваемую догматическим представлениям. Существует область жизненных интересов, а именно материальные условия жизни, где возможно-достижение очевидных положительных результатов. Разум обычно сосредоточивает свои усилия там, где они могут принести результаты, обходя менее перспективные вопросы. Вот почему бизнес считается важнее поэзий в западном обществе. Пика идет развитие материальной сферы жизни и повышение жизненного уровня и пока это воспринимается как нечто положительное власть догмы может быть ограничена.

 

Открытое общество

 

Совершенная конкуренция

Трудно вообразить общество, обладающее крайней степенью изменчивости. Конечно, общество должно иметь какую-то постоянную структуру, в противном случае как бы оно могло поддерживать сложнейшие отношения цивилизации? И тем не менее такое общество можно не только постулировать: оно уже подробно и широко изучалось в рамках теории совершенной конкуренции. Совершенная конкуренция обеспечивает для экономических единиц альтернативные ситуации, которые лишь отчасти уступают тем, которые они имеют в настоящий момент. В случае малейшего изменения обстоятельств экономические единицы готовы быстро отреагировать. При этом их зависимость от существующих отношений поддерживается на минимальном уровне. Результатом является общество, обладающее крайней степенью изменчивости, но которое в то же время может и совсем не изменяться.

Я принципиально не согласен с теорией совершенной конкуренции, но я использую ее в качестве отправной точки, потому что она имеет отношение к концепции общества крайней степени изменчивости. Объясняя,—*- чем я не согласен с подходом классической экономики, я могу пролить больше света на это понятие, чем если бы я пытался рассматривать его отдельно. Мое основное возражение теории совершенной конкуренции состоит в том, что она предполагает статическое* равновесие, в то время как я считаю, что открытое общество должно находиться в состоянии динамического неравновесия.

Совершенная конкуренция описывается экономической теорией следующим образом: большое число индивидов, каждый со своей собственной шкалой ценностей, сталкиваются с большим количеством альтернатив. из которых они могут свободно выбирать. Если каждый человек осуществляет свой выбор рационально, он в результате выберет себе то, что ему действительно подходит и нравится. Затем классическая теория доказывает, что благодаря большому количеству альтернатив выбор одного индивида не мешает другим индивидам осуществлять свой выбор, таким образом, совершенная конкуренция означает положение, которое максимально обеспечивает благополучие каждого.

На самом доказательстве этого утверждения я остановлюсь ниже; давайте сначала рассмотрим исходные посылки. Теория строится на том, что существует большое количество единиц, каждая из которых обладает точным знанием и мобильностью. У каждой единицы своя собственная шкала преференций, и каждой дается определенная шка'ла возможностей. Даже поверхностное рассмотрение показывает, что эти подсылки совершенно нереалистичны. Недостаток точного знания является одним из исходных пунктов этого изучения, а также научного метода в целом. Совершенная мобильность отрицает основной капитал и специализацию труда, которые являются неотъемлемыми частями капиталистического способа производства. Экономисты так долго терпели эти неприемлемые предположения потому, что они приносили очень желаемые результаты. Во-первых, экономика таким образом получала статус науки, сравнимой с физикой. Сходство между статическим* равновесием совершенной конкуренции и ньютоновой термодинамикой не случайно. Во-вторых, доказывалось, что совершенная конкуренция повышает благосостояние каждого.

* Так у автора.— Прим. перев.

В действительности условия приближаются к условиям совершенной конкуренции только тогда, когда новые идеи, новая продукция, новые методы, новые преференции держат людей и капитал в движении. Мобильность имеет свои недостатки: передвижение не обходится даром. Однако люди все-таки постоянно находятся в движении, привлекаемые лучшими возможностями, или стронутые с места изменившимися обстоятельствами, а как только они трогаются с места, они, естественно, ориентируются на более привлекательные возможности. Они не обладают точным знанием, но, находясь в движении, они узнают о большем количестве альтернатив, чем если бы они всю жизнь сидели на одном месте. Они, конечно, возражают, когда на их место претендуют другие люди, но, зная о таком большом количестве других возможностей, они не так сильно прикованы к своей нише, и им труднее получить поддержку от тех, кто фактически или потенциально находится в подобном положении. Так как люди перемещаются чаще, у них развивается определенная легкость приспособления, что снижает важность специальных навыков, которые они могли приобрести. То, что можно назвать "эффективной мобильностью", заменяет нереалистичное понятие совершенной мобильности, и критический тип мышления занимает место точного знания. Результатом является не совершенная конкуренция, как она определяется в экономической науке, но состояние, которое я буду называть эффективной конкуренцией. От совершенной конкуренции ее отличает то, что ценности и возможности постоянно меняются.

Если равновесие когда-нибудь будет достигнуто, то условия эффективной конкуренции перестанут действовать. Каждая единица будет занимать определенное положение, менее доступное для других просто потому, что человек, занимающий его, будет за него бороться. Поскольку он выработал уже определенные навыки и умения, перемещение на другое место будет ему невыгодно. Он изо всех сил будет сопротивляться любым поползновениям на его место; в случае необходимости он скорее пойдет на потери в зарплате, чем уйдет с этого места, особенно принимая во внимание то, что ему непременно придется столкнуться еще с чьим-то законным интересом. Имея в. виду его укрепленную позицию, а также жертвы, на которые он готов идти, чтобы защищать ее, постороннему будет трудно конкурировать с ним. И вместо практически бесконечных возможностей, каждая единица тогда будет более или менее привязана к существующему положению вещей. А не будучи наделены абсолютным знанием, они могут даже не осознавать, какие возможности они упускают. Как это далеко от совершенной конкуренции!

Нестабильность

Интересно посмотреть, чем отличается наш. анализ совершенной конкуренции от классического. До некоторой степени я это уже сделал в "Алхимии финансов", но там я не так определенно и убедительно высказался, как мог бы. Я не утверждал того, что в обществе крайней степени изменчивости ценности в целом рефлексивны; я просто выбрал несколько проявлений рефлексивности и показал, как они могут приводить к нестабильности. Возможно, самый убедительный пример был связан с валютной биржей, где я показал, что в условиях свободно колеблющегося обменного курса спекулятивные сделки приобретают прогрессивно увеличивающийся вес, и параллельно биржевая игра приобретает менее хаотический характер, приводя к прогрессивно увеличивающимся колебаниям в обменном курсе до тех пор, пока в конце концов система не разрушится.

Если мое утверждение, что ценности в целом имеют рефлексивный характера истинно, из этого следует, что нестабильность является всеобщей проблемой в открытом обществе. Это суждение прямо противоречит классической теории совершенной конкуренции,'" которая предполагает, что нормальное преследование личного интереса обеспечивает равновесие. Вместо равновесия свободная игра рыночных сил приводит к вечному процессу изменения конъюнктуры, в котором одни эксцессы сменяют другие. При определенных условиях, особенно в тех случаях, когда это связано с кредитами, диспропорция может увеличиваться, пока не наступит перелом. Это мало похоже на статическое равновесие совершенной конкуренции, при которой рациональное преследование собственных интересов приносит наибольшее благо наибольшему числу, людей.

Этот вывод открывает ящик Пандоры. Классический анализ полностью основывается на частном интересе, но если преследование частного интереса не приводит к стабильности системы, встает вопрос: достаточно ли частного интереса для обеспечения выживания системы? Ответом будет громогласное "нет". Как я уже писал в "Алхимии финансов", стабильность финансовых рынков может быть обеспечена только путем какого-то регулирования. И как только мы делаем стабильность целью политики, возникают другие достойные цели. Конечно, в ситуации стабильности также должна быть сохранена конкуренция. Общественная политика, направленная на сохранение стабильности и конкуренции и бог знает чего еще, находится в противоречии с принципом свободной конкуренции. Что-то одно наверняка неправильно.

Девятнадцатый век можно считать временем, когда свободная конкуренция была общепринятым и фактически господствующим экономическим порядком на большей части земного шара. Ясно, что она не характеризовалась равновесием "но экономической теории". Это был период бурного экономического роста, во время которого развивались новые формы экономической организации и границы экономической активности раздвигались по всем направлениям. Старая структура экономического регулирования была разрушена. Рост был таким бурным, что на планирование просто не было времени; все так резко менялось, возникали дотоле неизвестные явления, с которыми никто не знал. как обращаться. Государственный механизм был не приспособлен к тому, чтобы взять на себя дополнительные задачи; он едва справлялся с поддержанием законности и порядка в безмерно разросшихся городах и на раздвигающихся границах.

Как только скорость роста замедлилась, механизмы государственного регулирования начали догонять требования, к ним предъявляемые. Стали собирать статистические данные, взимать налоги и бороться с самыми вопиющими аномалиями и злоупотреблениями свободной конкуренции. У стран, только встававших на путь индустриализации, перед глазами был пример их предшественников. Впервые государство оказалось в положении, когда оно могло эффективно осуществлять регулирование промышленного развития, и люди получили реальную возможность выбирать между свободной конкуренцией и планированием. Это явилось концом золотой эры свободной конкуренции: сначала появился протекционизм, а потом и другие формы государственного регулирования.

Недавно принцип свободной конкуренции пережил мощное возрождение. Президент Рейган вызвал вол" шебного духа рынка, а Маргарет Тэтчер провозгласила политику "выживает сильнейший". Снова сейчас мы”. живем во времена быстрых перемен, особенно в Европе. Здесь не место обсуждать политические рецепты, я это сделаю ниже. Единственное, что мне хотелось бы подчеркнуть в этой главе, что узкий частный интерес не обеспечивает адекватной системы ценностей, которая позволила бы нам справиться с политическими вопросами сегодняшнего дня. Нам необходимо подумать о пересмотре нашей системы ценностей, принять что-то, ориентирующее на выживание системы, а не просто на личное процветание.

Свобода

Эффективная конкуренция не обеспечивает состояния равновесия, но она максимально увеличивает индивидуальную свободу путем уменьшения зависимости равновесия от существующих отношений. Свобода обычно рассматривается как право или система прав — свобода слова, передвижения, вероисповедания, — гарантируемая законом или конституцией. Это слишком узкий взгляд. Я бы придал этому слову более широкое значение. Под свободой я понимаю возможность альтернативы. Если альтернативы данному положению индивида намного менее привлекательны, чем то, что он имеет, или если изменение положения связано с большой затратой усилий и жертвами, люди остаются в зависимости от существующего положения и подвергаются всевозможным ограничениям, оскорблениям и эксплуатации. Если в их распоряжении есть альтернативы, которые ненамного хуже того, что имеется, они свободны от этой зависимости. Как только их что-то не устраивает, они просто уходят. Свобода в данном случае является функцией человеческой способности менять свое положение. Свобода максимальна, когда имеются более или менее равноценные варианты.

Это очень отличается от распространенного представления о свободе, но ведь свобода обычно воспринимается как идеал, а не как факт. В качестве идеала свобода-обычно ассоциируется с жертвой. В качестве факта она представляет собой возможность поступать в соогветствии со своими желаниями без необходимости жертвовать чем-то ради этого. Люди способны на большие жертвы, ради свободы; они могут упрямо принимать самостоятельные решения даже в ущерб себе. Таким образом, общество не обязательно должно обладать крайней степенью изменчивости, чтобы люди могли осуществлять выбор. Но в таком обществе свобода не предполагает жертв: это свершившийся факт.

Люди, которые верят в свободу как идеал, могут страстно бороться за него, но это не значит, что они понимают, за что именно борются. Поскольку он служит им в качестве идеала, они часто рассматривают его как абсолютное благо. Однако свобода не лишена нежелательных аспектов. Когда жертвы принесли плоды и свобода достигнута, эти отрицательные черты могут стать более явными, чем когда свобода была только идеалом. Ореол героизма рассеян, солидарность, основанная на общем идеале, рассыпалась. Остается множество индивидов, каждый из которых преследует свой собственный интерес, как он его себе представляет. Эго может совпадать или не совпадать с общественным интересом. Именно такая свобода существует в открытом обществе, и те, кто боролся , за нее как идеал, могут быть разочарованы.

Частная собственность

Свобода, как мы ее определили выше, распространяется не только на человека, но и на все остальные средства производства. Земля и капитал также могут быть "свободны'' в том смысле, что они не закреплены жестко за определенным делом или проектом и у владельца всегда имеется выбор из несущественно различающихся вариантов. Это является необходимой частью института частной собственности.

Факторы производства всегда используются в сочетании с другими факторами, так что любое изменение в использовании одного фактора непременно должно сказаться на других. Следствием этого является то, что материальные ценности никогда не бывают действите-льно частными; они всегда связаны с ущемлением интересов других людей. Эффективная конкуренция снижает зависимость одного фактора от другого, а если предположить, что возможна совершенная конкуренция, хотя это нереалистично, зависимость исчезает совсем. Это освобождает собственников средств производства от всякой ответственности по отношению к другим участникам и обеспечивает теоретическое оправдание рассмотрению частной собственности в качестве основополагающего права.

Можно видеть, что понятие частной собственности нуждается в теории совершенной конкуренции для своего оправдания. Но так как неограниченной мобильности и точного знания не существует, собственность не только дает права, но и налагает обязанности по отношению к обществу.

Эффективная конкуренция также защищает институт частной собственности, но более изощренно. Социальные результаты индивидуальных решений размыты. а их неблагоприягные последствия смягчаются способностью действующих факторов обращаться в свою противоположность. Социальные обязанности, налагаемые богатством, соответственно весьма неопределенны и общи, и вряд ли могут быть серьезные возражения против частного владения и управления собственностью, особенно если альтернативная общественная собственность имеет худшие недостатки. Но, в противоположность классическому анализу, частнособственнические права не могут рассматриваться в качестве абсолютных, потому что речь здесь идет не о совершенной, а об эффективной конкуренции.

Общественный договор

Когда свобода существует фактически, характер общества полностью определяется решениями, принимаемыми его членами. В то время как в органическом обществе положение членов может рассматриваться только по отношению к целому, теперь целое бессмысленно само по себе и может осознаваться только в категориях личностных решений. Чтобы подчеркнуть этот контраст, я употребляю термин "открытое общество". Общество этого типа скорее всего будет открытым и в более распространенном- смысле — в том смысле, что люди могут становиться его членами и покидать его по собственному желанию, но это непринципиально для моего понимания.

В цивилизованном обществе люди участвуют во многих отношениях и связях. В то время как в органическом обществе эти отношения регулируются традицией, в открытом обществе их определяют решения индивидов: они регулируются писаным и неписаным договором. Договорные обязательства заменяют традиционные.

Традиционные отношения закрыты в том смысле, что их условия не поддаются контролю заинтересованных сторон. Например, наследование земли предопределено; также предопределены отношения между крепостным и помещиком. Отношения закрыты также в смысле, что они относятся только к тем, кто непосредственно связан с ними, и не касаются никого больше. Договорные отношения открыты в том смысле, что условия обсуждаются заинтересованными сторонами и могут быть изменены по взаимному согласию. Они также открыты в том смысле, что договаривающиеся стороны могут быть заменены другими. Договоры часто известны общественности, и в случае возникновения сильных расхождений между различными однотипными договоренностями они корректируются конкуренцией.

В некотором смысле различие между традиционными и договорными отношениями соотносится с различием между конкретным и абстрактным мышлением. Тогда как традиционные отношения включают только тех, кто с ними непосредственно связан, договорные условия можно считать универсальными.

Если отношения определяются участниками, тогда принадлежность к различным институтам, составляющим цивилизованное общество, также должна быть предметом договора. Именно эта линия рассуждений привела к концепции общественного договора. В том виде, как эта концепция была первоначально изложена Руссо, она не имеет ни теоретической, ни исторической обоснованности. Было бы заблуждением определять общество как договор, свободно заключаемый совершенно независимыми индивидами, и было бы анахронизмом приписывать исторический генезис цивилизованного общества подобному договору. Тем не менее концепция Руссо схватывает сущность открытого общества так же четко, как аллегория Менениуса Агриппы раскрывает сущность органического общества.

Открытое общество может рассматриваться как теоретическая модель, в которой все отношения имеют договорный характер. Существование институтов с обязательным или ограниченным членством ни в коем случае не перечеркивает эту интерпретацию. Индивидуальная свобода существует до тех пор, пока есть несколько различных институтов с приблизительно одинаковым статусом, открытые для каждого так, чтобы он мог выбирать между ними. Это истинно, даже если некоторые из этих институтов, такие, как государство, предполагают обязательное участие, а другие, как социальные клубы, открыты только для избранных. Государство не имеет возможности подавлять индивидов, потому что они могут разорвать договор, эмигрировав, а если человека не принимают в один клуб, он всегда может пойти в другой.

Открытое общество не дает всем равных возможностей. Напротив, если капиталистический способ производства соединяется с частной собственностью, непременно возникает большое неравенство, которое, будучи предоставлено само себе, имеет тенденцию увеличиваться, а не уменьшаться. Открытое общество не обязательно бесклассовое: собственно, почти невозможно представить его таковым. Как же примирить существование классов с идеей открытого общества? Ответ прост. В открытом обществе классы — это просто различные социальные слои. При наличии высокого уровня социальной мобильности не может быть классового сознания того типа, о котором говорил Карл Маркс. Его концепция верна только для закрытого общества, и я более подробно рассмотрю ее в соответствующей главе.

 

Этот прекрасный новый мир

Позвольте мне довести'понятие открытого общества до его логического завершения и показать, как будет выглядеть общество предельной изменчивости. Альтернативы будут доступны во всех областях жизни: в личных отношениях, в области мнений и идей, производственных процессов и материалов, социальной и экономической организации и т. д. При этом индивид будет занимать ведущее положение. Члены органического общества не обладают совсем никакой индивидуальностью: в обществе, не обладающем предельной степенью изменчивости, общепринятые взгляды и установленные отношения все еще ограничивают проявление человеческой индивидуальности, но в открытом обществе ни одно из существующих отношений или обязательств не является абсолютным, и отношение человека к нации, семье и окружающим людям полностью зависит от его собственных решений. Обращаясь к противоположной стороне медали, можно видеть, что постоянство социальных взаимоотношений исчезает: органическая структура общества разрушается до того предела, когда составляющие ее атомы, отдельные индивиды, могут беспрепятственно передвигаться по собственному желанию.

Каким образом индивид осуществляет выбор из имеющихся возможностей, является предметом экономики. Экономический анализ, таким образом, дает удобный исходный пункт — остается только продолжить его. В мире, где каждому действию предшествует процедура выбора, экономическое поведение характеризует все сферы деятельности. Это не значит, что люди непременно придают большее значение материальным вещам, чем духовным, художественным или нравственным ценностям, а значит лишь то, что все ценности могут быть переведены в денежное выражение. Это распространяет принципы рыночного механизма на такие удаленные сферы, как искусство, политика, общественная жизнь, секс и религия. Не все, что ценно, может продаваться и покупаться, поскольку существуют ценности сугубо личностные и поэтому не подлежащие обмену (например, материнская любовь);

другие теряют свою значимость в процессе обмена (например, репутация); и третьи, которыми невозможно торговать либо физически, либо потому что это незаконно (например, погода или политические назначения), но объем рыночного механизма расширяется до предела. Даже там, где действия рыночных сил регулируются законодательством, само это законодательство будет складываться в результате процессов, сходных с процессами рыночного выбора.

Появляются возможности, которые раньше нельзя было и вообразить. Эвтаназия, генная инженерия, воздействие на человеческую психику перешли в практическую плоскость. Стало возможным разбивать на составляющие элементы и воспроизводить искусственно самые сложные человеческие функции. Такое ощущение. что все возможно, пока не доказано обратное.

Вероятно, самой поразительной чертой общества предельной изменчивости является упадок межличностных отношений. Межличностные человеческие отношения связаны с привязанностью к определенному человеку. В таком обществе друзья, соседи, мужья и жены станут если не взаимозаменяемыми, то по крайней мере легко заменяемыми на практически равноценные альтернативы; они будут выбираться на основе

 

 

Дефицит цели

Когда мы выходим за рамки непосредственного удовлетворения индивида, мы видим, что открытое общество страдает от "дефицита цели". Я вовсе не хочу сказать, что нельзя найти совсем никакой цели, но только то, что каждый индивид должен искать и находить свою цель в себе и для себя.

Это та самая обязанность, которую я подразумевал, когда говорил о бремени, которое несут люди в открытом обществе. Они могут пытаться найти себе большую цель. 'присоединившись к какой-то группе или посвятив себя служению какому-то идеалу. Но добровольные организации не обладают таким же уютным и успокоительным свойством однозначности и стабильности, как органическое общество. Ведь в случае открытого общества человек принадлежит к какой-то группе в результате сознательного выбора, а разве не трудно быть беззаветно преданным какой-то одной группе, когда столь велик выбор других? Даже если человек и предан группе, это не значит, что группа предана ему: существует постоянная опасность, что тебя отвергнут.

То же самое касается идеалов. Религиозным и общественным идеалам приходится конкурировать друг с другом, поэтому им и не хватает этой всеобъемлющей завершенности, которая позволила бы людям принимать их безоговорочно. Приверженность какому-либо идеалу становится точно таким же вопросом. выбора, как и принадлежность к какой-либо группе. Индивид остается обособленным и самостоятельным. Его приверженность определенному идеалу означает не жесткое подчинение выбору, а лишь факт сознательного выбора. То, что этот выбор осуществляется сознательно, определяет характер взаимосвязи между индивидом и принятым идеалом.

Потребность найти цель для себя и в себе самом ставит индивидов в затруднительное положение. Очевидно, что человек — самая слабая единица из всех составляющих общество и имеет более короткую продолжительность жизни, чем большая часть институтов, зависящих от него. Сами по себе люди — очень непрочный фундамент для того, чтобы строить на нем систему ценностей, достаточную для поддержания структуры, которая их переживет и которая"должна представлять большую ценность в их глазах, чем их собственная жизнь и благосостояние. Однако подобная система ценностей нужна для того, чтобы поддерживать открытое общество.

Неадекватность человека как источника ценностей может находить различное выражение. Одиночество, чувство неполноценности, вины, пустоты и тщетности могут быть прямо связаны с отсутствием цели. Такие психические расстройства обостряются человеческой склонностью считать себя лично ответственным за эти ощущения вместо того, чтобы помещать свои личные трудности в общественный контекст. Психоанализ бессилен в этом отношении: каково бы ни было его терапевтическое значение, его избыточное сосредоточение на личности скорее обостряет проблемы, которые пытается вылечить.

Чем большим богатством и властью обладает человек, тем сложнее у него проблемы. Люди, которым приходится сводить концы с концами, часто не могут себе позволить остановиться и задаться вопросом о смысле жизни. Но то, что я назвал "положительным аспектом неточного знания", способно сделать открытое общество обществом всеобщего благосостояния, что и поставит проблему со всей остротой. Может настать момент, когда даже принцип удовольствия окажется под угрозой: люди вдруг перестанут получать достаточно удовольствия от результатов своего труда, так что приложенные для достижения этих результатов усилия не будут больше казаться им оправданными. Конечно, создание богатства само по себе может быть правомерно как форма творческой деятельности; но когда дело доходит до наслаждения плодами, начинают проявляться признаки гиперемии.

Тех, кто не способен найти цель в самих себе, может привлечь догма, которая дает человеку готовый набор ценностей и обеспечивает ему определенное место в мире. Один из способов избавиться от проблемы дефицита цели — отказаться от открытого общества. Когда свобода становится непереносимым бременем, закрытое общество может прийти как спасение.

Догматический тип мышления

Мы видели, что критический тип мышления возлагает бремя определения того, что правильно, что неправильно, что истинно, что ложно, непосредственно на человека. Так как человеческое понимание несовершенно, встает масса крайне важных вопросов, особенно тех, которые касаются человеческого отношения к миру и его места в обществе, на которые он или она не могут дать окончательного ответа. Неопределенность трудно выносима, и человеческий разум скорее всего пойдет на все что угодно, лишь бы избежать ее.

Такой способ избежать неопределенности существует: это догматический тип мышления. Здесь главенствующей становится доктрина, которая, как считается, исходит не из личностного источника. Таким источником может быть традиция или идеология,, победившая в конкуренции с другими идеологиями. "В любом случае она провозглашается в качестве верховного арбитра для враждующих взглядов: те, которые согласуются с ней, — принимаются, противоречащие ей — отвергаются. Нет необходимости взвешивать альтернативы: выбор уже сделан. Не остается ни одного вопроса без ответа; пугающий спектр неопределенности больше не существует.

Догматический тип мышления имеет много общего с традиционным типом. Постулируя авторитет, который является источником всякого знания, он пытается сохранить или воссоздать восхитительную простоту мира, в котором господствующая точка зрения не подвергается сомнению. Но именно недостаток простоты отличает его от традиционного типа. При традиционном типе неизменность является общепризнанным фактом; при догматическом типе это постулат. Вместо единственного общепринятого взгляда существует много различных интерпретаций, но только одна из них согласуется с постулатом. От других надо отказаться. Ситуация осложняется тем, что догматический тип не может признать, что он пользуется постулатом, потому что это подорвет непререкаемый авторитет, который он стремится установить. Чтобы преодолеть эту трудность, могут потребоваться невероятные умственные ухищрения. Как бы он ни пытался, догматический тип не может воссоздать условия, в которых существовал традиционный тип. Существенным пунктом различия является следующее: подлинно неизменный мир не может иметь истории. Как только появляется осознание прошлых и настоящих конфликтов, объяснения теряют свою силу неизбежности. Это означает, что традиционный тип мышления ограничивается ранними этапами человеческого развития. Возврат к традиционному типу мышления будет возможным, только если люди забудут свою историю.

Таким образом, прямой переход от критического к традиционному типу не может быть полностью исключен. Если бы догматический тип был господствующим на протяжении неопределенного периода времени, история могла бы постепенно сойти на нет и закончиться, но в настоящий момент это не заслуживает рассмотрения в качестве практической возможности. Выбор может быть только между критическим и догматическим типами.

В сущности, догматический тип мышления переносит предположение о неизменяемости (которое допускает точное знание) в мир, который уже не является совершенно неизменяемым. Это совсем не простая задача. Принимая во внимание человеческое неточное знание, ни одно объяснение не может полностью соответствовать действительности. Если то, что считается неопровержимой истиной, подвергается хоть какому-то наблюдению, обязательно должны возникнуть некоторые расхождения. Единственным действительно эффективным решением будет убрать истину из царства наблюдения и оставить ее для более высокого уровня сознания, на котором она сможет царствовать без помех со стороны противоречащих фактов.

Догматический тип сознания, таким образом, склонен обращаться к высшему авторитету вроде бога или истории, которые являют себя человечеству в том или ином обличье. Откровение, таким образом, является конечным источником истины. Пока люди, с их несонершенным . интеллектом, бесконечно спорят о способах применения и возможных смыслах доктрины, сама доктрина продолжает сиять в своей царственной чистоте. В то время как наблюдение фиксирует постоянный поток перемен, владычество высшего авторитета остается неизменным. Это поддерживает иллюзию вполне определенного неизменного мирового порядка, несмотря на большое количество фактов, разрушающих эту иллюзию. Иллюзия усиливается тем фактом, что догматический тип мышления в случае своего успеха обычно поддерживает социальную стабильность. Однако даже в своем самом успешном варианте догматический тип не обладает той простотой, которая была столь подкупающей чертой традиционного типа.

Традиционный тин мышления рассматривал только конкретные ситуации. Догматический тип строится на доктрине, которая применима ко всем мыслимым ситуациям. Ее положения — это абстракции, которые существуют вне и часто независимо от непосредственного наблюдения. Использование абстракций влечет за собой все те осложнения, которыми не страдал традиционный тип. Догматический тип никак нельзя назвать простым, более того, он может быть более сложным, чем даже критический тип. Это неудивительно. Ведь неизбежно искажение действительности для того, чтобы поддерживать постулат о неизменности в условиях, которые не соответствуют ему, причем не признавая того. что это всего лишь постулат. Приходится изобретать немыслимые выверты, чтобы добиться хотя бы видимости достоверности, и это стоит больших усилий и напряжения ума. В самом деле, трудно было бы поверить, что человеческий разум способен на такой самообман, если бы история не давала нам примеры. Получается, что разум — это такой инструмент, который способен разрешить любое порожденное им самим противоречие путем создания других противоречий. Эта тенденция получает свободу действий в рамках догматического типа мышления, потому что, как мы видели, его положения практически не зависят от наблюдаемых явлений.

Так как все усилия направляются на разрешение внутренних противоречий, догматический тип мышления не дает почти никаких возможностей для расширения объема знаний. Он не может признать непосредственное наблюдение в качестве критерия, потому что тогда в случае конфликта авторитет догмы будет подорван. Он должен ограничиться только применением доктрины. Это вызывает споры о значении слов, особенно слов '"изначального откровения" — софистические, талмудистские, теологические, идеологические дискуссии, которые зачастую на одну решенную проблему создают десяток новых. Так как мышление почти не имеет или совсем не имеет связи с действительностью, умозрение имеет тенденцию становиться все более изощренным и ирреальным. Сколько ангелов может танцевать на игольном острие?

Конкретное содержание доктрины зависит от исторических условий и не может быть объектом обобщений. Частично материал может быть традиционным, но для этого он должен быть полностью преобразован. Догматическому типу нужны положения универсального применения, в то время как традиция первоначально строилась на конкретике. Теперь ее нужно обобщить и распространить на более широкий спектр явлений. Великолепной иллюстрацией этого процесса может служить рост языков. Одним из способов приспособления языка к изменяющимся обстоятельствам является появление переносных, фигуральных, метафорических значений у слов, которые первоначально употреблялись для обозначения конкретных объектов. У переносного значения сохраняется одна характерная черта конкретного объекта, которая и позволяет ему служить для обозначения других объектов или понятий, имеющих то же отличительное свойство. Точно так же поступают проповедники, строя свои проповеди на отрывках из Библии.

Доктрина может также включать в себя идеи, возникающие в открытом обществе. Каждая философская и религиозная теория, обещающая всеобъемлющее объяснение проблем бытия, обладает чертами доктрины: все, что ей требуется, — это безусловное принятие и всеобщее проведение в жизнь. Создатель такой универсальной философии, быть может, и не хотел, чтобы его доктрина безоговорочно принималась и повсеместно воплощалась, но личные желания и наклонности очень мало влияют на развитие идей. Как" только теория становится единственным источником знания, она приобретает определенные черты, которые становятся определяющими независимо от первоначальных намерений ее творца.

Поскольку критический тип мышления обладает большими возможностями, чем традиционный, более вероятно, что догма будет скорее возникать на основе идеологий, порожденных критическим типом, чем на основе традиции. А когда догма уже возникла, она может рядиться в традиционные одежды. Если язык достаточно гибок, чтобы развивались переносные значения конкретных высказываний, он также способен и на обратное — персонифицировать абстрактные идеи. Бог Ветхого завета — тот самый случай, а в "Золотой зетви" Фрэзера можно найти массу других примеров. В действительности в том, что мы называем традицией, можно обнаружить множество конкретизированных продуктов критического мышления.

Прежде всего догма должна быть всеохватывающей. Она должна служить мерилом для каждой мысли и действия. Если бы нельзя было все оценить и измерить с ее помощью, людям пришлось бы оглядываться вокруг в поисках других методов различения между истинным и ложным, и это подорвало бы догматический тип мышления. Даже если значимость догмы и не подвергалась бы прямым нападкам, один лишь тот факт, что применение иных критериев может привести к другим результатам, мог бы подорвать ее авторитет. Если доктрина — универсальный и единственный источник знаний, ее господство должно утверждаться во всех областях. Возможно, и не надо обращаться к ней все время: можно пахать землю, рисовать картины, вести войны, запускать ракеты — все по своему заведенному порядку. Но как только какая-нибудь идея или действие приходят в противоречие с доктриной, доктрина ставится на первое место. Таким образом, под ее влияние и контроль могут попасть даже самые значительные сферы человеческой деятельности.

Другая основная характеристика догмы — это ее косность. Традиционный тип мышления исключительно гибок. Так как традиция вневременна, любое изменение сразу же принимается не только в настоящем, но и как нечто, что существовало с незапамятных времен. Совсем не так с догматическим типом. Его доктрины служат мерилом для оценки мыслей и действий. Поэтому они должны быть фиксированными и неизменными. Если наблюдается какое-либо отклонение от нормы, его надлежит тотчас исправлять. Сама догма должна оставаться неприкосновенной.

Так как наше знание неточно, мы можем констатировать, что новое может сталкиваться с общепризнанной доктриной или создавать внутренние противоречия непредсказуемыми путями. Любая перемена представляет потенциальную угрозу. Чтобы свести к минимуму опасность, догматический тип мышления стремится препятствовать образованию новых путей и в мышлении, 11 в деятельности. Ок осуществляет это не только путем вычеркивания изменения из своего взгляда на мир, но также путем активного подавления неподконтрольных мыслей и поступков. Как далеко он продвинется в этом направлении, зависит от того, насколько ему угрожают.

В отличие от традиционного типа мышления догматический тип неразрывно связан с определенной формой принуждения. Принуждение необходимо для того, чтобы обеспечить господство догмы над существующими и потенциальными альтернативами. Каждая доктрина склонна поднимать вопросы, которые не разрешаются простым размышлением; в отсутствие власти, которая устанавливала бы доктрину и защищала ее неприкосновенность, единство догматического взгляда непременно должно разбиваться на противоречащие друг другу интерпретации. Самый эффективный способ решить эту проблему — это уполномочить власть на земле интерпретировать волю сверхъестественной силы, от которой проистекает истинность доктрин. С течением времени интерпретации могут меняться, развиваться, приспосабливаясь, и, при условии наличия способной власти, господствующие доктрины могут идти почти в ногу с изменениями, происходящими в действительности. Но ни одно нововведение, кроме тех, которые санкционированы властью. не принимается. Однако власть должна быть достаточно сильной, чтобы искоренять противоречащие точки зрения.

Могут быть обстоятельства, в которых властям и не придется особенно прибегать к силе. Пока господствующая догма выполняет свою роль по производству универсальных объяснений, люди скорее всего будут принимать ее, не задаваясь вопросами. В конце концов догма занимает монопольное положение: наряду с различными взглядами по различным вопросам существует только один взгляд на действительность в целом. Людей воспитывают под его эгидой, обучают мыслить в его категориях — для них более естественно принимать его, чем подвергать сомнению.

Однако, когда внутренние противоречия развиваются во все более ирреальные дебаты или когда происходят события, которые не укладываются в установившиеся объяснения, люди могут начинать подвергать основы сомнению. Когда это случается, догматический тип мышления можно сохранить только силой. Использование силы непременно должно оказать глубочайшее влияние на эволюцию идей. Мышление уже больше не развивается по своей собственной логике, но сложнейшим образом переплетается с политикой. Определенные мысли ассоциируются с определенными интересами, и победа той или иной интерпретации болыце зависит от относительной политической силы ее защитников, чем от значимости доказательств, выстроенных для ее поддержки. Человеческий разум становится ареной борьбы политических сил, и, наоборот, доктрины превращаются в оружие в руках борющихся группировок.

Господство доктрины, таким образом, можно продлить средствами, которые почти никак не связаны с истинностью доказательств. Чем большее насилие применяется для поддержания догмы, тем менее вероятно, что она может удовлетворить потребностям человеческого разума. Когда, наконец, гегемония догмы разрушена, у людей, как правило, возникает ощущение, что они освободились от ужасного гнета. Открываются новые широкие перспективы, и обилие возможностей порождает надежду, энтузиазм и мощный взрыв интеллектуальной активности.

Очевидно, что догматическому типу мышления не удается воссоздать ни одной черты, которая делала традиционный тип таким привлекательным. Догматический тип получается слишком усложненным, косным и подавляющим. Да, действительно, он устраняет неопределенность, которой страдает критический тип, но только ценой создания условий, которые человеческому разуму должны показаться непереносимыми, если он знает о существовании альтернатив. Так же как доктрина, основанная на сверхъестественном авторитете, может показаться способом избавления от недостатков критического типа, критический тип может показаться спасением тем, кто страдает от гнета догмы.

Закрытое общество

Органическое общество стороннему наблюдателю может понравиться некоторыми своими чертами:

определенное общественное единство, безусловная идентификация каждого члена с коллективом. Члены органического общества вряд ли считают это преимуществом, хоть они и не знают никаких других отношений; только те, кто осознает конфликт между личностью и социальным целым в своем собственном обществе, может рассматривать органическое общество как желанную цель. Другими словами, преимущества органического общества оцениваются более всего тогда, когда условия, необходимые для его существования, больше не существуют.

Вряд ли можно считать удивительным, что на протяжении всей своей истории человечество так тосковало по своему первоначальному состоянию невинности и блаженства. Изгнание из Эдема — нестареющая тема. Но раз утеряв невинность, ее невозможно вернуть, пожалуй, единственный способ — забыть весь предшествующий опыт. В любых попытках воссоздать искусственно условия органического общества, именно безоговорочная идентификация всех членов с обществом, к которому они принадлежат, труднее всего достижима. Чтобы вновь утвердить органическое единство, необходимо провозгласить главенство коллектива. Результат, однако, будет отличаться от органического общества в одном существенном отношении: вместо того чтобы совпадать с интересами коллектива, личные интересы принимают по отношению к нему подчиненное положение.

Различие между личным и общественным интересом поднимает волнующий вопрос: а в чем же состоит этот общественный интерес? Общественный интерес должен быть установлен, истолкован и разъяснен и, в случае необходимости, навязан противоречащим ему личным интересам. Эта задача лучше всего может быть выполнена живым правителем, потому что он или она могут лавировать, приспосабливая свою политику к обстоятельствам. Организациям труднее справиться с такого рода задачей, так как они громоздки, негибки и неоперативны. Такая организация будет стремиться к тому, чтобы предотвратить перемены, но вряд ли ей это удастся.

Как бы ни определялся общий интерес в теории, на практике он, как правило, отражает интересы правящих слоев. Это они провозглашают главенство целого, и это они навязывают свою волю всячески сопротивляющимся индивидам; если не предполагать, что эти правители совсем лишены эгоизма, именно им это выгодно. Необязательно правители преследую! свои личные корыстные интересы, как это делают простые смертные, но от системы они получают выгоду как класс: по определению, они являются правящим классом. Так как принадлежность к классам четко определена, подчинение личности общественному целому равнозначно подчинению одного класса другому. Закрытое общество, таким образом, может определяться как общество, основанное на эксплуатации одного класса другим. Эксплуатация может проявляться ив открытом обществе, но, поскольку положение личности не закреплено навечно, она не является классовой. Классовая эксплуатация в марксовом понимании может существовать только в закрытом обществе. Маркс сделал ценный вклад в науку, введя понятие классовой эксплуатации, точно так же, как Менениус Агриппа, когда он сравнил общество с организмом. Однако и тот и другой приложили свои концепции не к тому типу общества.

Если общепризнанной целью закрытого общества является обеспечение господства одного класса (расы или группы) над другим, оно вполне может достичь ее. Но если общество стремится вернуть идиллическое состояние органического общества, оно непременно потерпит поражение. Существует разрыв между идеалом социального единства и реальностью классовой эксплуатации. Чтобы преодолеть этот разрыв, необходима целая система сложнейших, тщательно продуманных объяснений, которая, по определению, находится в противоречии с фактами.

Заставить всех подчиняться официальной идеологии — первостепенная задача власти. Чем большим числом людей принимается идеология, тем незначительнее конфликт между коллективным интересом и проводимой политикой, и наоборот. В идеальном варианте авторитарная система может долго идти по пути восстановления спокойствия и гармонии органического общества. Обычно же некоторая степень насилия все же требуется, и этот факт нужно объяснять при помощи фальшивых доказательств, которые уменьшают убедительность идеологии и требуют нового насилия, пока, в худшем варианте, система-не становится полностью принудительной и ее идеология теряет всякую связь с действительностью.

У меня есть некоторые сомнения относительно различения, которое Джин Киркпатрик провела между тоталитарным и авторитарным режимами, потому что она использовала его для различения между друзьями и врагами Америки, но рациональное зерно здесь есть. Авторитарный режим, основной целью которого является удержание власти, может оолее или менее открыто признать, что он из себя представляет. Он может различными путями ограничивать свободу своих подчиненных, может быть агрессивным и жестоким, но ему не требуется распространять свое влияние на все стороны жизни для того, чтобы сохранить свое господство. С другой стороны, системе, которая провозглашает, что она служит какому-то идеалу социальной справедливости, приходится маскировать свою истинную эксплуататорскую сущность. Это требует контроля не только над действиями, но и над мыслями ее подданных. Чем обсуждать подобную систему абстрактно, я лучше проанализирую ее в главе IV.


Назад // Обложка // Вперед
Сайт создан в системе uCoz