22 февраля 2006 года принят во втором, а 26 февраля – в третьем чтении Федеральный закон (проект № 115259-4) «О противодействии терроризму», внесенный депутатами Борисом Грызловым, Владимиром (Абдуалиевичем) Васильевым, Анатолием Куликовым, Аркадием Баскаевым, Валерием Дятленко, Игорем Бариновым, Михаилом Гришанковым, Алексеем Волковым, Виктором Войтенко, Сергеем Широковым (ЕР), членами Совета Федерации Виктором Озеровым, Василием Ключенком, Владимиром Мельниковым, Анатолием Лысковым, Валерием Федоровым, Алексеем Шишковым.

1 марта закон одобрен Советом Федерации. 6 марта подписан Президентом РФ (№ 35-ФЗ). 10 марта опубликован в «Российской газете».

Первоначальная редакция нового закона, принятая Думой в первом чтении более года назад – 17 декабря 2004 года, призвана была сыграть уже ставшую традиционной для российского законотворчества роль «страшилки».

Поскольку многими принимаемыми в последнее время законами права человека ограничиваются, а полномочия органов расширяются, власть – имея в виду власть исполнительную и прислуживающую ей законодательную – преследуя цель провести необходимый ей закон, выкатывает вначале чрезмерный, чудовищный проект, отдавая его на растерзание оппозиции, журналистам, правозащитникам, международным экспертам.

Затем во всеуслышание объявляют, что критика принята во внимание, замечания учтены, и демонстрируют текст, подготовленный ко второму чтению, который, конечно, плох, но не настолько. Одно, другое, третье пугающие положения, действительно, оказываются исключены.

Оппозиция, правозащитники, международные эксперты удовлетворены: их замечания, действительно, учтены (частично, конечно, но и то слава богу), многого удалось добиться, могло быть и хуже.

Последним заметным спектаклем такого рода стало принятие закона об НПО. Теперь вот – о терроризме.

Чего только не было в тексте первого чтения. И «особый правовой режим» террористической опасности с широкомасштабными ограничениями прав, вводимый по оперативным соображениям, и сверхжесткие цензурные ограничения, и некие «особенности уголовного и гражданского судопроизводства по делам о террористической деятельности».

Возможно, кому-либо в ФСБ действительно представлялось возможным все это узаконить. И наверняка усилия гражданского общества не были напрасны. Хотя, похоже, разработчики вредных проектов, приученные к протестам, просчитывают издержки заранее.

Но в данном случае события развивались не столь примитивно и привычно. Особенностью законопроекта «О противодействии терроризму» оказалось возникновение вокруг него не только оппозиции «власть – общество», но и внутривластного конфликта, связанного с перераспределением полномочий силовых структур.

Закон «О борьбе с терроризмом» 1998 года не отдавал предпочтение в этой борьбе ни ФСБ, ни МВД, ограничивая антитеррористические полномочия обоих ведомство пределами их компетенции. Непосредственное управление контртеррористической операцией, по закону 98 года, могло быть поручено как МВД, так и госбезопасности «в зависимости от того, компетенция какого федерального органа исполнительной власти будет преобладающей».

Проектом же, принятым в декабре 2004 года, «основным субъектом, осуществляющим борьбу с терроризмом» было названо ФСБ. Разобраться между собой правоохранителям оказалось не в пример сложнее, чем с гражданским обществом. Проект завис.

Чья взяла, видно из Указа Президента РФ от 15 февраля 2006 года № 116 «О мерах по противодействию терроризму». Понятно, что пробивавшие его бывшие сослуживцы г-на Путина меньше всего думали о приоритетах Парламента. Они думали о своих полномочиях, и добились-таки признания верховенства ФСБ и ее директора как председателя Национального антитеррористического комитета, подконтрольности ему всей антитеррористической работы – от МВД до органов местного самоуправления, - а заодно увеличения штатной численности центрального аппарата ФСБ на 300 единиц.

Новый закон призван был закрепить это важное завоевание. Для чего в указе появилась завершающая строчка о вступлении его в силу «со дня вступления в силу Федерального закона "О противодействии терроризму"».

Такое возможно в Туркменистане, в Беларуси, где Конституция наделяет президента правом издавать декреты, имеющие силу закона. В России такого еще не было.

Не указ был принят в соответствии с законом, как это следует из статьи 90 Конституции РФ, а закон принимался по указу и «под указ». Между тем, никакой обязанности принимать закон «О противодействии терроризму» у Государственной Думы и Совета Федерации не было и быть не могло. Такого закона вполне могло бы и не быть.

Получилось же так: мы тут в Кремле решили, а вы там в своей Думе будьте добры принимайте. Конечно, начиная с 2000 года и нижняя, и верхняя палаты так и работают – это научный факт. Но все же происходило это всегда кулуарно, через пропрезидентское депутатское большинство, посредством совещаний, кураторства Думы со стороны администрации, вызовов на ковер.

В третьей Думе, где не все проходило гладко, использовались «мальчики» со Старой площади, бегавшие в критические моменты по залу и подсказывавшие депутатам («посторонние в зале!» – кричали коммунисты). Официальным образом, публично, через указ Президент скомандовал Думе впервые.

Факт недопустимого давления Президента на Парламент признал и докладывавший проект от Комитета Госдумы по безопасности депутат Анатолий Куликов (ЕР), – правда, он не нашел такое давление недопустимым. «Указом от 15 февраля, – заявил Куликов – Президент придал необходимое ускорение законотворческому процессу, так как этот акт своей содержательной стороной и сроком ввода в действие напрямую связан с принятием рассматриваемого сегодня законопроекта».

За этим стоит не только победа ФСБ над МВД, не только укрупнение и усиление спецслужбы.

Законом «О противодействии терроризму» осуществлена более вредная операция: закон подведен под практику – под практику зачисток, танковых операций в жилых кварталах. Новый антитеррористический закон принят для того, чтобы узаконить то, как оно есть, не заморачиваясь особо насчет того, так ли оно, как должно быть в правовом государстве.

Президент распорядился принять плохой, общественно опасный закон.

Каковы же основные отличия нового закона от прежнего?

1. Понятия терроризма и террористической деятельности

Определяя терроризм, Федеральный закон от 25 июля 1998 года № 130-ФЗ «О борьбе с терроризмом» признавал таковым насилие или угрозу его применения, уничтожение или угрозу уничтожения имущества, могущие повлечь общественно опасные последствия, в случае совершения такого рода преступлений в целях нарушения общественной безопасности, устрашения населения, или оказания воздействия на принятие органами власти решений, выгодных террористам, или удовлетворения их неправомерных интересов.

В понятие терроризма прежним законом включались также посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля, совершенное в целях прекращения его политической деятельности либо из мести за такую деятельность; нападение на представителя иностранного государства или сотрудника международной организации, пользующихся международной защитой, если это деяние совершено в целях провокации войны или осложнения международных отношений.

Диспозиция статьи 205 УК РФ в ее действующей редакции содержит не столь развернутое, но концептуально схожее понятие терроризма: совершение взрыва, поджога или иных действий, создающих опасность гибели людей, причинения значительного имущественного ущерба либо наступления иных общественно опасных последствий, если эти действия совершены в целях нарушения общественной безопасности, устрашения населения либо оказания воздействия на принятие решений органами власти, а также угроза совершения указанных действий в тех же целях.

То есть и по закону 1998 года, и по УК терроризм – это определенным образом мотивированные общественно опасные действия.

Новый закон предлагает иное и куда более широкое определение. Терроризмом предлагается считать не только практику «воздействия на принятие решения органами государственной власти, органами местного самоуправления или международными организациями, связанные с устрашением населения и/или иными формами противоправных насильственных действий» (что соответствует прежнему подходу), но и любую «идеологию насилия» (статья 3).

А значит, под «терроризм» без труда можно подвести теперь при желании не только маркиза де Сада или Маркса с Лениным, но и любую социальную философию, признающую возможность восстания, независимо от того, поддерживается ли этой «идеологией» именно вооруженное восстание.

Под сомнение может быть поставлен и весь правозащитный дискурс, поскольку определяющая его Всеобщая Декларация прав человека говорит в своей преамбуле о восстании как о последнем средстве против тирании и угнетения.

Несомненно, что до внесения изменений в Кодекс возникшее расхождение между антитеррористическим и уголовным законом при производстве по уголовным делам будет разрешаться в пользу статьи 205 УК. Но продлится это, судя по всему, недолго.

В Думе уже заявляется, что дефиниция статьи 205 должна быть приведена в соответствие с новым законом. А это приведет к реальным срокам, и весьма серьезным (до двадцати лет!) за одну лишь «идеологию насилия».

Еще объемнее определение «террористической деятельности», восполняющее понятие «терроризм». К такого рода деятельности отнесены новым законом пропаганда идей терроризма, распространение материалов или информации, призывающих к осуществлению террористической деятельности либо обосновывающих или оправдывающих необходимость осуществления такой деятельности, а также «информационное или иное пособничество в планировании, подготовке или реализации террористического акта» (статья 3).

Что есть последнее, как ни потенциальная угроза любому распространению информации о терактах? Передача в эфир требований террористов или, например, сообщение о настоящем числе заложников, скрываемом официальным штабом, вполне может быть расценена как террористическая деятельность.

Ответственная работа репортера грозит ему обвинением в особо тяжком преступлении. При этом узнавать, где, собственно, начинается «информационное пособничество», журналистам (да и не только им) придется задним числом. Является ли таковым, например, публикация интервью с лидерами ХАМАС в правительственной «Российской газете»?

И допустимо ли уравнивать террористическую деятельность и пропаганду идей? Согласно статье 29 Конституции, изъятием из общих гарантий свободы мысли и слова признаются «пропаганда или агитация, возбуждающие социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть или вражду».

Ограничение принципа идеологического многообразия предусматривается Конституцией (статья 13) лишь в отношении деятельности общественных объединений, «цели или действия которых направлены на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности РФ, подрыв безопасности государства, создание вооруженных формирований, разжигание социальной, расовой, национальной или религиозной розни».

Таким образом, террористической деятельностью можно признавать пропаганду соответствующих действий, но не пропаганду «голых» идей, каковую можно обнаружить в многочисленных литературных источниках, например, в сочинениях Бориса Савинкова.

Но даже если считать, что пропаганда идей терроризма подпадает под конституционный запрет пропаганды, возбуждающей ненависть, запрет пропаганды и приравнивание ее к терроризму – разные вещи.

Очевидно, что, приравнивая идеи к терроризму, заинтересованные в этом силы добиваются придания тексту расплывчатости, необходимой для его свободной интерпретации. Необходимой потому, что настоящей мишенью закона (во всяком случае, одной из его целей) являются политические противники режима.

«Как мы будем при реализации этого закона толковать понятие "пропаганда идей терроризма"? – спрашивал при обсуждении проекта во втором чтении депутат Сергей Бабурин («Родина»). – Означает ли это, что за хранение литературы, в том числе классиков политической мысли за многие века, которые выступали с радикальных позиций, людей можно будет привлечь к уголовной ответственности, ибо это входит в понятие террористической деятельности? И вообще, приравнивание идей к террористической деятельности, на мой взгляд, совершенно ошибочно и опасно. Достаточно будет, если мы снимем эти слова – "пропаганда идей терроризма" – и запишем, что к террористической деятельности относится "распространение материалов или информации, призывающих к осуществлению террористической деятельности либо обосновывающих или оправдывающих необходимость осуществления такой деятельности". Это более точная формулировка, позволяющая уйти от некоего объективного вменения и переноса понятия террористической деятельности на сферу мировоззрения».

Говорил об этом, равно как и о недопустимости неограниченных сроков введения режима контртеррористической операции, один лишь вице-спикер Бабурин. Уклончиво, но критически высказался о законе перед третьим чтением еще и Виктор Илюхин (КПРФ). Больше – никто.

Немногочисленные представители «демократической оппозиции», называемые «независимыми депутатами», предпочли промолчать, как молчали они и в декабре 2004 года, при первом чтении проекта, представленного в еще более непотребном виде.

2. Правовой режим контртеррористической операции

Хотя ко второму чтению режим контртеррористической операции утратил зловещее определение «особый», сути это не изменило. Взамен предусмотренных законом 1998 года ограничений в локальной зоне контртеррористической операции вводится возможность упрощенного установления спецрежима в пространстве любой протяженности.

Конституция РФ (статья 56) допускает отдельные ограничения гарантированных ею прав и свобод в условиях чрезвычайного положения (или военного положения, объявляемого, как это следует из статьи 87 Конституции, в случае агрессии против РФ или непосредственной угрозы агрессии).

ЧП вводится в соответствии с Федеральным конституционным законом «О чрезвычайном положении», военное положение – по Федеральному конституционному закону «О военном положении», которыми определяются пределы и сроки действия ограничений прав и свобод граждан в чрезвычайных условиях.

Правовой режим, определенный законом о ЧП, включает порядок принятия решения о введении чрезвычайного положения (с утверждением указа Президента Советом Федерации и информированием Государственной Думы), ответственность граждан и должностных лиц за нарушения режима, а также обязательное срочное уведомление Генерального секретаря ООН и Генерального секретаря Совета Европы о временных ограничениях прав и свобод граждан, составляющих отступления от обязательств по международным договорам, об объеме этих отступлений и о причинах принятия такого решения.

Т.е. введение ЧП (как и его разновидности – военного положения) обставлено многими сдерживающими и контрольными процедурами, в том числе строгой отчетностью перед международным сообществом. И Международный пакт о гражданских и политических правах (статья 4), и Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод (статья 15) допускают ограничения защищаемых ими прав и свобод только при условии официального объявления чрезвычайного положения.

Действительно, отменяемый новым законом Федеральный закон «О борьбе с терроризмом» предусматривал некоторые (и довольно существенные) ограничения прав и свобод, а также наделял лиц, проводящих контртеррористическую операцию, особыми полномочиями.

Но между прежним и новым законом есть принципиальное различие. Состоит оно не столько в том, что ограничения прав и свобод по закону 1998 года были допустимы все же в меньшем наборе и при подчеркнуто исключительных обстоятельствах.

Важнее другое: закон «О борьбе с терроризмом» разрешал отступления от обычного правового режима только «в зоне проведения контртеррористической операции», закон же «О противодействии терроризму» уходит от понятия «зона контртеррористической операции», определяя спецрежим контртеррористической операции как таковой.

По закону 1998 года зона проведения контртеррористической операции определялась как «отдельные участки местности или акватории, транспортное средство, здание, строение, сооружение, помещение и прилегающие к ним территории или акватории, в пределах которых проводится указанная операция» (статья 3).

При таком ограничительном, точечном описании «зоны» режим ограничения прав и свобод может быть оправдан (так не вызывают возражений ограничения прав и свобод, например, в зоне тушения пожара).

Только то, что власть вот уже скоро семь лет называет «контртеррористической операцией», никак не вписывается в определенный для нее законом 1998 года локальный участок. Целому субъекту Федерации – Чеченской Республике, целому региону – Северному Кавказу описание «отдельный участок местности» не подходит.

Вместо единственно правового разрешения этого противоречия – введения чрезвычайного положения там, где операция вынужденно выходит за пределы ограниченного участка местности, закон «О противодействии терроризму» предлагает режим контртеррористической операции – фактически тот же режим ЧП, но без его официального объявления, без контроля, без налагаемых законом о ЧП ограничений.

Для этого новый закон избавляется от основного понятия «зона контртеррористической операции», допуская в то же время, что таковая может охватывать «территорию, на которой проживает значительное число людей» (статья 12).

Никаких, даже самых приблизительных, ограничений протяженности этой территории закон не предполагает. Более того, в статье 13 устанавливается, что территорию, в пределах которой вводится правовой режим контртеррористической операции, определяет ее руководитель, назначаемый неизвестно кем и подотчетный только директору ФСБ.

Если конституционный режим ЧП вводится на строго определенное время (на всей территории РФ – не более 30 суток, а в отдельных местностях – не более 60 суток) и продлевается по столь же усложненной процедуре, срок режима контртеррористической операции законом не ограничен: он устанавливается «на период ее проведения» (статья 11).

При этом ограничения прав и свобод, предусмотренные для режима контртеррористической операции, в значительной степени идентичны ограничениям, свойственным режиму чрезвычайного положения.

Спецрежим контртеррористической операции, в частности, предусматривает:

проверки у граждан документов, удостоверяющих личность;

веерный контроль переговоров, почтовых и иных сообщений, а также «осуществление поиска на каналах электрической связи и в почтовых отправлениях»;

приостановление деятельности отдельных предприятий;

приостановление оказания услуг связи юридическим и физическим лицам или ограничение использования сетей связи и средств связи (т.е. полную информационную блокаду), – такая мера не допускается даже в условиях чрезвычайного положения;

ограничение движения транспорта и пешеходов (т.е. слегка завуалированный комендантский час);

беспрепятственное проникновение лиц, проводящих контртеррористическую операцию, в жилые и иные принадлежащие физическим лицам помещения и на принадлежащие им земельные участки, на территории и в помещения организаций независимо от форм собственности для осуществления мероприятий по борьбе с терроризмом;

проведение досмотров при проходе (проезде) на территорию, на которой введен спецрежим;

ограничение или запрещение продажи разного рода товаров, в том числе алкогольной и спиртосодержащей продукции.

В этом перечне особого внимания заслуживают контроль переговоров и «поиск в сетях», а также допустимость неограниченных нарушений неприкосновенности жилища. Ограничение права на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений допускается, в соответствии с частью 2 статьи 23 Конституции, только на основании судебного решения и только в отношении конкретного лица.

Такое ограничение в отношении неопределенного круга лиц не допускается даже во время действия режима ЧП. Кроме того, контроль сообщений по определению касается двусторонней связи. Одна из сторон переговоров вполне может находиться за пределами действия спецрежима. Юридические основания попрания неприкосновенности частной жизни такой стороны вообще неясны.

Описывая режим в зоне проведения контртеррористической операции, закон 1998 года допускал вторжение в жилище и другие приватные помещения только «при пресечении террористической акции, при преследовании лиц, подозреваемых в совершении террористической акции, если промедление может создать реальную угрозу жизни и здоровью людей».

Столь ограниченные возможности не устраивали вершителей «зачисток» – собственно, в Чечне это ограничение специальных полномочий никогда не соблюдалось. Теперь закон фактически упраздняет в России судебную защиту неприкосновенности жилища: режим контртеррористической операции может быть мгновенно введен и столь же быстро отменен в любом городе, любом доме, на пороге любой квартиры.

В отличие от закона «О чрезвычайном положении», в комментируемом законе отсутствует указание на какие-либо пределы применения мер и временных ограничений в условиях режима контртеррористической операции.

В законе о ЧП закреплено, что такие меры «должны осуществляться в тех пределах, которых требует острота создавшегося положения», «должны соответствовать международным обязательствам Российской Федерации, вытекающим из международных договоров Российской Федерации в области прав человека, и не должны повлечь за собой какую-либо дискриминацию отдельных лиц или групп населения исключительно по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также по другим обстоятельствам».

Все это хорошо для неприменяемого закона о ЧП. В более прозаическом законе «О противодействии терроризму» о таких возвышенных материях как международные договоры и недискриминация вспоминать как-то неприлично.

В качестве положительного момента можно отметить включенное в статью 11 требование незамедлительного обнародования решения «о введении режима контртеррористической операции (включая определение территории (перечня объектов), в пределах которой (на которых) такой режим вводится, и перечня применяемых мер и временных ограничений)», равно как и решения об отмене такого режима.

Правда, форма и порядок такого обнародования никак не конкретизированы, в связи с чем исполнение этого важного условия может быть весьма приблизительным. И все же эта норма может послужить неким противоядием против зверского закона.

Ведь если об операции и введении спецрежима не объявлено, все действия «контртеррористов» должны считаться неправомерными.

3. Использование Вооруженных Сил

Закон 2006 года, в отличие от закона 1998 года, со всей определенностью и прямотой закрепил участие Вооруженных Сил в борьбе с терроризмом как на территории РФ, так и за ее пределами.

Использование армии внутри страны полностью легализовано ранее – Федеральным законом от 4 апреля 2005 года № 31-ФЗ «О внесении изменения в статью 10 Федерального закона "Об обороне"». Им было определено, что предназначение Вооруженных Сил – помимо отражения агрессии, направленной против России, и вооруженной защиты ее территории, помимо выполнения задач в соответствии с международными договорами – еще и выполнение разнообразных иных задач в соответствии с федеральными законами.

Так, без особого шума, у армии появилось полицейское предназначение.

Закон «О противодействии терроризму» разрешает использование военной мощи государства против террористов без каких бы то ни было ограничений. Задействованы могут быть не только подразделения и воинские части, но и соединения Вооруженных Сил – т.е. целые армии. Последние – по решению Президента (статья 9).

В принципе, нельзя исключить (закон этого и не исключает) проведение контртеррористической операции в масштабах всей страны.

Возможно применение военной силы и для «пресечения международной террористической деятельности за пределами территории Российской Федерации» (статья 6). По сути, речь идет об американизации российского законодательства, регулирующего теперь и прямые акты агрессии, прикрытые, как фиговым листком, ссылкой на совершение их «в соответствии с международными договорами Российской Федерации».

Статьей 10 закона узаконены обе известных возможности антитеррористической войны: путем нанесения ударов с собственной по чужой территории против находящихся там «террористов и (или) их баз» и путем использования Вооруженных Сил «за пределами» российской территории – т.е. и на территориях других государств, и, наверное, в космосе.

Для борьбы с «международным терроризмом» отныне нет никаких препятствий.

4. Уничтожение самолетов и теплоходов

Закон позволяет при пресечении террористических актов в воздушной среде, во внутренних водах и в территориальном море, сбивать самолеты (в том числе гражданские с пассажирами), топить любые плавательные средства. Позволяет – но при строго определенных обстоятельствах.

В силу броскости этих норм им было уделено много внимания. Однако нельзя не видеть, что между вариантом первого чтения и окончательной редакцией существуют серьезные различия – в пользу последней версии. Право «сбивать самолеты» подверглось глубокой правовой ревизии.

В первом чтении в качестве основания применения оружия и боевой техники в отношении воздушных, морских, речных судов и других транспортных средств с пассажирами называлось устранение «опасности, непосредственно угрожающей охраняемым законом интересам личности, общества или государства, если эта опасность не может быть устранена иными средствами».

Таким образом, сбивать захваченные самолеты или топить суда с пассажирами предлагалось не только в случаях, непосредственно угрожающих жизни других людей, но и при неких неопределенных угрозах государственным интересам. Такое нарушение ценностной иерархии права на безопасность было совершенно нетерпимо.

Итоговый текст закона регламентирует эти ситуации иначе: «В случае, если воздушное судно не реагирует на радиокоманды наземных пунктов управления прекратить нарушение правил использования воздушного пространства Российской Федерации и (или) на радиокоманды и визуальные сигналы поднятых на его перехват летательных аппаратов Вооруженных Сил Российской Федерации либо отказывается подчиниться радиокомандам и визуальным сигналам без объяснения причин, Вооруженные Силы Российской Федерации применяют оружие и боевую технику для пресечения полета указанного воздушного судна путем принуждения его к посадке. Если воздушное судно не подчиняется требованиям о посадке и существует реальная опасность гибели людей либо наступления экологической катастрофы, оружие и боевая техника применяются для пресечения полета указанного воздушного судна путем его уничтожения.»

Аналогичным образом урегулированы случаи, связанные с водными судами.

Представляется, что с предложенными основаниями такого чрезвычайного вмешательства можно согласиться. Из них однозначно следует, что если захватчики угоняют самолет в другую страну, пусть даже в террористических целях, но при этом подвергают риску только находящихся на борту пассажиров, сбивать такой самолет нельзя.

5. Руководство контртеррористической операцией

Организационную сторону противодействия терроризму закон почти не раскрывает. Ясно одно: решение о проведении контртеррористической операции принимает директор ФСБ либо, по его указанию, иное должностное лицо.

Но следом за решением о начале операции возникает фигура ее руководителя, неизвестно кем назначаемого. Об этом наделенном колоссальными полномочиями лице в черной маске говорится по-чекистски скупо: «руководство контртеррористической операцией осуществляет ее руководитель» (статья 13).

6. Коллективная ответственность

Согласно статье 18 закона, «вред, причиненный при пресечении террористического акта правомерными действиями здоровью и имуществу лица, участвующего в террористическом акте, а также вред, вызванный смертью этого лица, возмещению не подлежит».

Данное нововведение вызывает два немаловажных возражения.

Во-первых, кто есть «лицо, участвующее в террористическом акте»? В каком качестве оно в нем участвовало? Какова была его роль? Какова степень вины? Не было ли его участие в теракте вынужденным?

По смыслу статьи 49 Конституции презумпция невиновности не может не распространяться и на случаи пресечения преступления, если в результате силовых действий предполагаемый преступник погиб. Если выжил – оценку обвинению дает суд. Если погиб – убитый не должен признаваться виновным.

Во-вторых, наказанию предлагается подвергать родственников, в том числе детей, погибшего предполагаемого террориста. Их ответственность объяснима только с позиций кровной мести. Иждивенцы террориста сами вполне могут оказаться в числе его жертв.

По сути, речь в законе идет о поражении в правах семей террористов (аналоги чего хорошо известны из советской истории), об установлении коллективной ответственности. Отсюда недалеко и до распространения ее на целые народы.

10 марта 2006 года новый закон вступил в силу за исключением его социальной части (уточнение правил возмещения вреда, причиненного в результате террористического акта, социальной реабилитации пострадавших; увеличение денежных компенсаций и выплат лицам, участвующим в борьбе с терроризмом в случае их гибели, получения ими увечья или ранения). Социальные новеллы заработают с 1 января 2007 года. До этой даты Федеральный закон «О борьбе с терроризмом» 1998 года частично продолжает действовать.