Предлагаем в качестве “картинок к размышлению” два отрывка из книги Быстролетов Д. А. В старой Африке. М., “Сов. Россия”, 1976. 304 с.

В особых комментариях они вроде бы не нуждаются. Книга для детей. До "перестройки" еще лет десять. Но ...

I

(Cтр. 178-185)…Ни ожерелья, ни ткани, ни деньги — ничто не помогло. Негры стояли сплошной толпой и молчали, опустив головы и глядя в землю.

— Это вам урок, господин ван Эгмонд. Этакие скоты. Процветание колонии, успехи науки для них пустые звуки. Заметили, когда я сказал, что сам господин губернатор желает успеха экспедиции, то ни одно животное не подняло головы. Гнать силой нельзя, они разбегутся. В условиях леса сила будет не на вашей стороне, там нужна сознательность, знаете ли...

— Что же мне делать? Сержант посмотрел куда-то вбок.

— Вот наши коммунисты болтают, что колониальные власти и колонисты спаивают туземцев. “Активная алкоголизация”. Эх, слышите, господин ван Эгмонд, мы проводим якобы “активную алкоголизацию”, а ведь эти тунеядцы сами нас заставляют прибегать к алкоголю, покупать их услуги.

Принесли бидон спирту.

— Алугу! Смотрите — алугу! Кто желает записаться в носильщики?—чуть погромче выдавил из себя сержант.

И все подбежали к столику Гая с криком “муа алугу”. Согнанная на двор группа старых рабочих, наиболее надежных, по мнению сержанта, и молодые новобранцы, отдыхавшие после длительного этапа до выхода на работу в лес, и случайные жители деревни — все бросились к заветной кружке. Проковыляли даже две хромые поварихи; они еще издали заорали: “Муа!”

Люди галдели и напирали со всех сторон. Потом за дело принялся капрал Мулай. Суровый служака поправил медаль на груди и строго по уставу посадил на голову высокую феску. И через три минуты перед Гаем стояли рабочие —самые молодые и хорошо сложенные, по выбору капрала. Остальные сгрудились поодаль, наблюдал за раздачей спирта.

Фельдшер осмотрел кожные покровы новых носильщиков, слегка покрутил им руки и ноги и долго и внимательно выслушивал сердца через замусоленную трубку. Потом бодро икнул и сказал:

— Поздравляю! Товар высшего качества! Такие молодцы не подведут!— И удалился, пригласив зайти в гости вечером с полным списком завербованных. Потом Гай подобрал случайно оброненную трубку и обнаружил, что она давно забита грязной бумагой и какими-то семечками.

По распоряжению Гая носильщикам организовали особо сытное питание. Перед едой каждый из них стал получать порцию витаминов и горсть яично-молочного порошка. Все были вымыты и одеты в новую одежду — куртки и короткие брюки защитного цвета. Вечером Гай случайно заглянул во двор и довольно усмехнулся: капрал выстроил людей и что-то разъяснял им.

— Вот вы сказали, господин сержант, что силой набирать людей нельзя, потому что в лесу они разбежались бы. А какое значение имеет кружка спирту?

— Символическое. Негры любят выпить, но не в этом дело. Спирт заставил их дать добровольное согласие, а от слова своего они никогда не отступят...

— Ну, кажется, все. Могу выступать!

— А пропуск до Большого леса?

— Какой еще, господин сержант? Опять пропуск? Ведь я вам сдал столько бумаг!

— Вы меня не поняли. Вам разрешено пройти по территории лесной концессии, затем пересечь Большой лес с выходом на восточные фактории. Не так ли? Между концессией и Большим лесом дорога проходит еще через одно частное владение. Нужно разрешение владельца мсье Чонга.

— Кого?

— Мсье Наполеона Чонга.

— Кто это?

— Туземец, богач. Не так давно крестился и принял это имя. Мсье Чонга знают в Стэнливиле и даже в Леопольдвиле. Его частные права нужно уважать — не так ли? Жаль, что разрешение не получено заранее, но дело это поправимое: он вчера приехал из Стэнливиля и сегодня осматривает свои плантации. Здесь будет с часу на час. Видели большой дом около магазина и склада? Эго его.

— Негр?

— Д-д-да. Туземец. Большой человек. Я говорю вам, контрагент концессии—снабжает продуктами, рабочими и вывозит древесину в порт.

— Как вывозит? Я видел по дороге рабочих, которые катили обрубки по шоссе!

— Он доставляет лес накатом. Прибыльное дело, знаете ли. Очень прибыльное. Кормежка лесорубов, доставка из леса к реке — это мелочи. Концессия не может с этим возиться, но из этих мелочей плывут немалые денежки. Мсье Чонга бывший сельскохозяйственный инструктор из солдат, но его выгнали, он едва устроился здесь поваром на рабочей кухне. Потом стал подрядчиком по закупке продуктов, а где их в такой глуши закупить? Лесные разработки растут, концессия не может ждать. Мсье Чонга получил разрешение на плантацию, рабочих получает от концессии через меня. Открыл магазин, все дома здесь его. Теперь построил деревеньку в лесу. Я хотя все вижу и знаю, да бог с ним. Не стоит связываться! У него в Стэнливиле бывает и мой начальник. Так потихоньку он...

— Не потихоньку, а незаконно?

— Конечно. Словом, он выписал себе лишних рабочих вроде для плантации и поселил их в лесу и гоняет в лес за каучуком. Выгодное дело.

— Еще бы. Рабочих оплачивает концессия?

— Да.

— Ну, такой жулик далеко пойдет. Да и вы за поставку людей получаете?

— Хе-хе-хе, господин ван Эгмонд...— Сержант поежился и промямлил:— Однако не все деньги идут в его карман. Зарабатывает он много, но приходится делиться. Не забывать.

Он сделал выразительный жест рукой.

— Пусть почаще смотрится в зеркало и помнит. Хе-хе-хе., господин ван Эгмонд.

Гай издали увидел щегольскую машину и шофера в белоснежной форме. Слуга-телохранитель выпрыгнул первым и, сняв фуражку, открыл дверцу. Медленно вылез дородный мужчина в безукоризненно сшитом костюме и модной шляпе. Издали блеснули большие синие очки на круглом лице. Мсье Чонга через плечо бросил прислуге несколько слов и медленно взошел по ступеням крыльца. Когда Гай подходил к дому, его широкая спина как раз скрывалась за стеклянной дверью.

Мсье Чонга принял Гая на веранде, выходящей в сад. Подали виски. Гай коротко изложил дело и сослался на документы, которые сдал сержанту.

Чонга небрежно перекинул ногу на ногу, показывая тонкий шелковый носок.

— Да как вам сказать, мсье... Я не особенно горячо приветствую вашу превосходную идею совершить исключительное путешествие через мои совершенно частные—я подчеркиваю: совершенно частные!—владения. Я вас приветствую без всякого огромного энтузиазма, мсье!

— Да, но губернатор...

— Несколько миллионов раз прошу прощения! Я бесконечно уважаю его превосходительство господина губернатора — бесконечно и бесповоротно, мой высокочтимый мсье, вы это прекраснейшим образом сами слышите!—однако я покорнейше прошу всесторонне уважать и мои законнейшие права самым энергичнейшим образом!

Мсье Чонга говорил по-французски очень бегло и витиевато. Не говорил, а изъяснялся, явно любуясь своим красноречием, Слова громоздились одно на другое и теряли в конце концов смысл. Гай потер лоб. Неужели из-за этого Наполеона выступление задержится?

— Все документы у меня в порядке. Остается пройти в глубь леса. Дальше я пойду по карте, уже согласовано.

Мсье Чонга откинулся на спинку стула и величественно захохотал.

— Вы изволили, к моему восхищению, вымолвить прелестнейшее слово—“согласовано”. Согласовано—о, да! О, да!! Я поддерживаю всемерно и почтительнейше всякую категорическую согласованность. Но,— он поднял вверх жирный палец,— все согласовано не со мной!

Он залпом выпил виски, нагло подмигнул и захохотал. — Ну, как, договорились?— вдруг донесся из-за кустов голос сержанта.— Господин ван Эгмонд, через полчаса я жду вас к себе. Мы поедем взглянуть на лесные работы. Вы же просили. Кончайте скорее.

При звуках этого голоса мсье Чонга вздрогнул.

— А? Что хочет господин Эверарт? Я согласен! Скажите ему, крикните скорее — ведь я же совершенно согласен! Власти желают, и я поддерживаю обеими руками!

Гай подал написанный им под диктовку сержанта пропуск, и мсье Наполеон, отставив мизинец с двумя золотыми перстнями, торопливо подмахнул свою фамилию.

— Только вот здесь, покорнейше прошу соблаговолить, вставить название моей деревни—Чонгавиль. Гай засмеялся.

— Не извольте смеяться, высокочтимый мсье: на месте нашего славного города и столицы Леопольдвиля когда-то была рыбачья деревушка Киншаса, поменьше моей. Стэнли и Чонга начинают с маленького, Стэнли и Чонга заканчивают великим! Время сделает свое!

Он опять сиял от гордости и самодовольства. И Гай решил поговорить с ним начистоту. Почему бы нет? Он не глуп, это ясно. Он поймет!

— Мсье Чонга, я иностранец, чужой человек в Конго.

Я—турист. Репортер. Все ваши дела меня не касаются. Но я очень интересуюсь людьми.

— Вы изволите писать портреты?

— Да. Но портреты плохо удаются, если художник не понимает человека, с которым имеет дело.

— Вы пожелали написать мой портрет?

— Ваш портрет будет написан на обратном пути из Итурийского леса.

— О,миллион раз благодарю вас, высокоуважаемый мсье художник! Я готов, абсолютно и бесповоротно, я готов! К вашим услугам, уважаемый мсье!

— А пока мне хотелось бы познакомиться с вами как с человеком: я кое-что слышал о вас и вижу, что ваша деятельность уже делает вас человеком в общественном смысле.

— И будет мощно толкать меня далеко вперед и еще гораздо дальше — меня прекрасно знают в Стэнливиле, мсье художник!

— Я это слышал. И хочу задать в этой связи несколько вопросов. Вы знаете, как доставляются проклятые обрубки из концессии в порт?

— О,да. Я отвечаю за это: я связан контрактом.

— И вы видели своими глазами условия труда на шоссе?

— Да. Но я не понимаю, мсье, не понимаю, что вы хотите от меня.

— Я скажу яснее: как вы, негр, можете допустить такое обращение со своими единокровными братьями?

Мсье Чонга качнулся назад, одно мгновение изумленно смотрел на Гая, потом вдруг сообразил что-то и захохотал.

— Вы ложно информированы, мои единокровные братья не работают на шоссе! Я бы, конечно, не допустил этого! Кто-то оклеветал меня, поверьте!

— Нет, вы не поняли, мсье Чонга: я хотел сказать, что негры — ваши собратья и вы знаете условия их работы и не только молчите, но и сами помогаете поддерживать этот дьявольский режим!

Опять мсье Чонга откинулся назад и уставился на Гая в крайнем удивлении. Он ответил не сразу.

— Я христианин, мсье, и не поддерживаю дьявола. Мсье Эверарт, власти в Стэнливиле и даже сам губернатор—все христиане. Я могу ошибаться, мсье, я недавно крещен, но ведь тысячи бельгийцев рождены от христиан и крещены после рождения. Почему же вы сразу обратились не к ним, а ко мне?

— Оставим в покое христианство. Я говорю о культуре, понимаете ли, мсье Чонга, о культуре, которая всегда и обязательно связана с гуманностью!

— Но ведь любой бельгиец, любой белый человек культурнее меня и всегда мне скажет это прямо в лицо. Я не знаю, что такое гуманность, извините, но до прихода в Конго европейцев здесь не было таких способов работы. Это ваша культура и ваша гуманность, мсье, и я тут ни при чем!

Гаи едва сдержался от резких слов.

— Вы все-таки не понимаете меня, мсье Чонга.

— Извините, мсье ван Эгмонд.

— Вдумайтесь в мои слова: вы—конгомани, и эти ваши рабочие—тоже конгомани. Вы сидите в чистеньком костюме и пьете виски, а они катают лес по шоссе. Ну, что же здесь непонятного?

— Это я все хорошо понял, мсье.

— И это вас не возмущает?

Мсье Чонга выпучил глаза и долго молчал, рассматривая Гая.

— Вы очень образованный человек, мсье ван Эгмонд,— медленно начал он,— и я вас очень уважаю. Я окончил только курсы при районном агрономе. Простите меня, многое до меня просто не доходит. Например, почему вас не возмущает, что вы сидите здесь в чистом белом костюме, а ваши братья единjкровники (я говорю о всех белых, мсье!) сейчас обливаются потом в тяжелом и вредном труде?

— Где?

— В судовых кочегарках, мсье. На химических заводах, мсье.

— Где это? Что вы выдумываете?

— В Роттердаме, мсье.

Гай выпучил глаза, точь-в-точь как мсье Чонга.

— Вы были в Роттердаме?!

— Дважды.

Гай с удивлением посмотрел на мсье Чонга. Милые картины далекой родины поплыли перед его глазами.

— Разрешите предложить вам сигару, мсье Чонга! Гай протянул ему пачку.

— Где вы их покупали? Здесь? В моем магазине? Я держу эгу дрянь только для бельгийцев. Не могу курить других сигар кроме гаванских: Панч, Коронас, Партагас — вот мои марки!

Кряхтя, мсье Чонга поднялся и принес несколько коробок.

— Пожалуйста, мсье ван Эгмонд, они только что из Леопольдвиля. В первый раз я попал в Роттердам случайно и работал на нефтеперегонных заводах фирмы “Ройал-Шелл”. Слышали о ней? Да? Ну вот, тем лучше. Тяжелейшая работа, мсье, немногим легче той, что на здешних шоссе!

— Ну, ну, мсье! Без палок, однако!

— С палкой безработицы, мсье!

— Но без лопнувшей от ударов кожи!

— С выхаркиванием легких, мсье! Гай не нашел подходящего ответа.

— Второй раз я заехал в Роттердам, когда недавно был по делам в Антверпене: захотелось взглянуть на старые места и измерить путь своих жизненных достижений.

Гай помолчал и потом сказал упрямо:

— И все же вы не поняли меня. Я хотел сказать, что не следует заимствовать у нас худшее: нужно брать лучшее и крепко держаться за свой народ.

Теперь мсье Чонга окончательно пришел в себя. Он налил Гаю и себе виски, добавил прохладной воды и тщательно обрезал золотистую сигару.

— Я понял вас, мсье ван Эгмонд,— вы похожий на бельгийцев иностранец. Очень хорошо понял. Извините меня в таком случае, если я скажу вам: вы — расист!

Гай качнулся назад и посмотрел на мсье Чонга.

— Что такое?

Мсье Чонга с наслаждением затянулся и насмешливо осклабился в ответ:

— Расисты, мсье,—это люди, утверждающие, что белые лучше черных и поэтому только они должны пользоваться всякими преимуществами. Вы придумали эту культуру и навязали ее нам. При этом вы считаете, что только белые достойны хорошей жизни, а конгомани должны лишь работать и голодать. Не так ли, мсье ван Эгмонд? Вас раздражает, если негр хорошо одет, курит сигары, пьет с вами виски. Это оскорбляет вас, это кажется вам несправедливостью, покушением на ваши природные права?

Гай молча смотрел на толстое черное лицо, синие очки, сигару, наглую усмешку.

— Недавно в газете я читал, что один белый поэт, его зовут... (Мсье Чонга кряхтя полез в карман за записной книжкой.) ...его зовут мсье Гейне,—он сказал: “Они пьют вино, а другим советуют пить воду!” Ха! Хорошо сказано, мсье! Это и про вас, мсье!

Гай тряхнул головой.

— Я не расист, мсье Чонга. Но я полагаю, что в Конго и в Нидерландах люди труда заслуживают лучшей жизни. Вечное неравенство несправедливо.

Улыбка медленно сползла с лица Чонга.

— Оно от господа бога, мсье. Вы против бога?

— Я не о боге говорю, а о властях.

Мсье Чонга положил сигару в пепельницу. Строго:

— Вы против властей, мсье?

— Власти приходят и уходят. Что вы будете делать, если бельгийцы уйдут из Конго?

Мсье Чонга не ожидал этого. Мысль эта глубоко поразила его, и мгновение он сидел недвижим. Потом вскочил и заглянул в сад и в комнаты. Они были одни.

— Бельгийцы не уйдут!

— Могут уйти.

— Придут англичане, и концессия будет, и Чонга будет. И рабочие будут, мсье ван Эгмонд! Ничего не изменится! Он облегченно вздохнул и протянул руку к сигаре.

— А если никого не будет?

— Как никого?

— Если будут только они?

— Кто?

— Ваши рабочие.

Вот такая мысль уж действительно никогда не приходила в голову мсье Чонга, это было яснее ясного: какая гамма чувств отразилась на оплывшем, но очень подвижном лице! Удивление, волнение, страх — и осталось одно, только одно — злоба.

Мсье Чонга перегнулся через стол и одним духом выкрикнул:

— Сержант Эверарт имеет под командой двадцать стражников-жандармов, капитан Адриаанссенс в Банде—двести, полковник ван ден Борг в Стэнливиле — две тысячи солдат, самолеты, пушки, а генерал Слагер в Леопольдвиле—двадцать тысяч и все необходимое современное оружие. Они защищают культуру, которую Бельгия подарила нашему темному народу и которая нужна теперь нам самим: они защищают и себя, и нас, они не дадут в обиду верных королю конголезских патриотов! Мы все как один человек поднимемся на помощь! Сила за нами! То, что вы сказали, невозможно: этого не должно быть и никогда не будет! Никогда!

Он перевел дух и выпалил в лицо Гаю:

— Заметьте себе: золото связывает людей прочнее железа
 

II

(стр.237-238) …Когда-то долина была покрыта лесом и кустарником. Лес вырубили, а кусты выжгли, однако одно самое крупное дерево снизу обгорело, но все-таки сохранилось. Потом на обгорелом стволе выросла раскидистая шапка ветвей и листьев, и так и осталось это высокое, темное дерево стоять на поляне среди приземистых бананов. Прислонившись спиной к стволу, на земле сидел голый негритянский мальчик лет десяти. На фоне обгорелой коры он издали не был виден, хотя цвет его кожи был не черным, а красноватым, как цвет глиняного горшка. Мальчик был прикован к дереву за ногу. Тонкая ржавая цепь была сначала обернута вокруг ствола и продернута через кольца, а потом плотно закручена вокруг ноги у щиколотки, и последнее звено прикреплено к цепи висячим замком. Обыкновенным дешевым замком очень домашнего вида, какой можно встретить в любой деревенской лавке.

— За что это вы его? — спросил Гай через плечо.— Кто это?

— Это тот, ради которого, как вы нас уверяли, мсье, вы геройски шли через Итурийский лес. Это — король пигмеев, Его Величество Бубу I!

Гай обернулся. Мсье Малик все еще стоял, опершись ногой о камень. Он глубоко и судорожно затягивался. Сигарета в его зубах уже догорела. “Да что с ним делается? — подумал Гай.— У него трясутся руки!”

— Господин полковник лично распорядился вести с Бубу переговоры. Ну, мы и ведем, как видите! Гай опять посмотрел на мальчишку.

— Какие же это переговоры?

— Обыкновенные. Он заложник. Мы заставим его выполнить наше требование и выкурим этот вонючий сброд из леса. Нефть нужна не только администрации: она нужна мне лично, Мне, слышите?

Гай хотел сказать, что это недоразумение, что Бубу старик, а здесь сидит на цепи мальчик, но потом швырнул сигарету и присел на корточки.

— Что это у него за ранка на ноге? Мсье Малик перевел дух и невнятно ответил сквозь зубы:

— Хотел отгрызть себе ногу, чтобы убежать. Но не смог— силы не хватило. От нас так легко не удерешь!

Совершенно оторопев, Гай глядел на сидящего. Конечно, это был старик, с курчавыми седеющими волосами и серой растительностью на морщинистом лице. Вид у него был измученный до предела. Он сидел, прислонившись к дереву, и молча смотрел на Гая. Руки бессильно лежали на траве ладонями вверх. На рваной ране сидела огромная зеленая муха. Из широко открытых глаз по впалым щекам катились мутные слезы. Вдруг Гай увидел то, что заставило его содрогнуться: из замка торчал ключ. Пигмей не умел открыть замок! Он не знал, что один поворот ключа — и он на свободе! Узник пытался перегрызть себе ногу, не смог и теперь плакал от бессилия в ожидании смерти. В ста шагах от леса... С ключом в замке...