НОВОСТИ
Информацирнная война
Запретные темы
Архив-zip
Ссылки в Internet
Приложения
Гостевая книга

Горе народу, коим правят те, кто должен ходить в лакеях!

Аналитическая группа
Чувашского регионального отделения
Общероссийской политической организации
Союз офицеров


ЭВОЛЮЦИЯ

 

“И я много плакал о том, что никого не нашлось
достойного раскрыть и читать эту книгу,
и даже посмотреть в нее”.
Иоанн,

“Откровение”, гл. 5, ст. 4.

I.

Не очень давно интеллектуальные круги Запада совершили не то открытие, не то деяние, касательно которого автор данного текста на самом деле не знает, к чему сей акт может быть отнесен, хотя само содержание данного поступка достаточно просто. Какие-то люди не то пересмотрели тот статус человека, который принято считать научно-естественным, не то сочли такое необходимостью. “Человек разумный” оказался возведенным в статус “человека разумно-разумного”, либо подобное должно быть каким-то образом сделано, что, по меньшей мере, позволяет подозревать, что до этого момента времени человек был человеком неадекватным или кто-то возомнил о себе слишком много, если понимать подобное – как необходимость.

Данное не то открытие, не то пожелание, по меньшей мере, ставит под сомнение не только разумность “бывшего” человека, но вдобавок позволяет полагать, что некая эволюция была ошибочной, причем устанавливается данный факт задним числом. Как бы то ни было – наиболее значительным итогом эволюции человека можно считать превращение примата в современного напичканного всевозможной информацией интеллигента.

Слово “эволюция” с латинского (evolutio) переводится как “развертывание”, но с легкой руки Ч. Дарвина чаще всего толкуется как изменение видов, совершающееся в пространстве и времени. Применительно к человеку данное понятие обогащается неким оттенком, следующим из факта разумности человека и факта его способности к производительному творчеству.

В силу разумности человека – его эволюция отличается от эволюции животных, и вряд ли нужно много слов для того, что отметить, что более или менее точно известный нам период человеческой эволюции является историей развития некоторого явления, называемого словом “культура”, что само собой противоречит дарвинизму, поскольку “культура” - это не совсем то, что есть биология.

Дарвинистское понятие “эволюция” является уникальным понятием в том смысле, что предполагает сознательное обращение человека к прошлому, предполагающее способность человека охватить сознанием колоссальные промежутки времени, как правило, несоизмеримые с более или менее известной историей. При этом наблюдатель, апеллируя к каким-то костям, следам, оставленным на местах чьих-то стоянок и тому подобному - внутри собственного сознания реконструирует некую картину, имевшую место за миллионы лет до реального момента времени.

Касательно всех представителей мира животных за исключением человека - всякое наблюдение позволяет обнаружить бесконечное повторение одних и тех же событий, причем без всяких раскопок и анализа археологического материала. Всякое существующее животное какое-то время в течение суток уделяет сну, а остальное проводит либо в поисках пищи, либо в пустовремяпровождении, для установления чего вовсе не надо копаться в костях животных вымерших. Подобное повторяется из дня в день, и данную особенность животного мира можно расшифровать таким образом, что время для представителей фауны существует как бесконечная сумма неких неизменных и замкнутых циклов с продолжительностью, равной суткам.

Внутри одного такого цикла и в абстракции от всевозможных природных катаклизмов - бесконечно повторяются одни и те же события. Причем бесконечность повторения одних и тех же событий – бывает характерным для всех представителей фауны, тогда как изучение человеком вымерших видов животных – уже предполагает видение не циклического, а некоторого линейного времени, в течение которого одно виды уступали свое место другим.

Всякая линия представляет собой последовательность точек, из которых в контексте понимания линии как символа некоего “пространственного” времени - всегда одна единственная точка – является реальной сиюминутностью. Пространство “знает” только одну категорию времени – сиюмгновенную, и это обстоятельство – свойство самого пространства. Но, следуя из данного и вполне бесспорного соображения - далее мы можем утверждать, что когда для “неразумных” животных время представляет собой некое циклическое и замкнутое множество “сиюмгновенных” точек, образующих цикл как одну “большую точку”, включающую в себя все, что необходимо для выживания вида – для разумного человека реальность суживается в формат одной единственной точки, обогащенной” некоторой иллюзией продолжения этой точки как в направлении к некоторому иллюзорному прошлому, так и в направлении к столь же иллюзорному будущему, причем животные не оказываются перед данной проблемой в силу собственной “неразумности”.

В то же самое время в пространстве должно находиться нечто, “доказывающее” собой линейность времени. Таковым “нечто” в пространстве человека разумного с определенных пор являются какие-то искусственные образования, созданные самим человеком в прошлом и собой вполне явно подтверждающие, что прошлое – объективно. Подобные образования позволяют считать, что время именно линейно, но в этом случае мы не можем как-то определиться с вопросом – а что есть время циклическое?

Выводы, сделанные на основании умозрительного изучения каких-то останков или кем-то оставленных следов нам кажутся бесспорными ввиду нашей уверенности в том, что человек мыслит безошибочно всякий раз, когда его слова нельзя оспорить путем обнаружения в них логического абсурда.

Подобный же способ позволяет утверждение, что человеческий разум – категория естественная, однако если бы это было бы так – человек был бы разумным изначально, но именно это и отрицается останками и следами самого человека, оставленными им сотни тысяч лет тому назад.

Однако в любом случае подобное суждение приглашает человека самым внимательным образом изучить самого себя, прежде чем заняться изучением динозавров, вымерших за миллионы лет до настоящего времени, что позволяет нам ограничивать понятие “эволюция” - эволюцией человека, а само это выражение понимать как культурную эволюцию.

Далее, чтобы не морочить читателя пустопорожними рассуждениями, автор ограничится утверждением, что разумность человека позволяет отличать эволюцию человека - от эволюции видов. Это отличие может конкретизироваться как способность человека, оглядываясь назад во времени – сознательно “видеть” прошлое, своеобразно подтверждаемое наличием каких-то конкретных и созданных в прошлом искусственных образований, “доказывающих” в настоящем, что прошлое - реально. Иначе об этом можно высказаться таким образом, что эволюция человека отличается от эволюции животных свойством человека создавать и передавать по наследству какие-то искусственные предметы. Но в этом случае оказывается так, что лишившись данной способности – человек тут же начинает превращаться в животное, и время человека принимает циклическую форму?

Если обратиться от абстрактных рассуждений к исторической науке, будет довольно несложно обнаружить, что культурному, то есть линейному времени – свойственна определенная цикличность, которая самовыражается фактом некоей “эпохальности”. Известно, что культурная эволюция знает периоды общинный, “догреческий”, если автору будет позволена такая вульгарность, античный период, период новой эры, завершение которой также было провозглашено западными мудрецами на рубеже двух тысячелетий; было объявлено, что завершилась эра Рыб и началась эпоха Водолея.

Сам факт пользования астрологическими символами для обозначения очень значительных пластов исторического времени – сам по себе не очень предрасполагает к уважительному отношений к постановщикам спектакля, зашифрованного под многозначительным термином “миллениум”, поскольку прошлую эпоху, если даже считать ее завершенной – принято связывать с именем Иисуса Христа. И дело не в том, что под этим символом зашифровано нечто очень значительное, а в том, что именно философия иудаизма, раскритикованная в свое время самими иудеями посредством символа Христос – к теме культурной эволюции и смены эпох – имеет самое непосредственное отношение. И уж если западные кукловоды провозгласили себя наследниками древнего иудаизма, причем во всеуслышание нынешний придурковатый руководитель США объявлял, что сам “творец” зашифровал в книгах Моисея некое послание, где даже можно найти упоминание об одном известном американском президенте, который делил одну известную пышногрудую голливудскую шлюху с своим собственным братом и имел привычку расслабляться кокаином.

Первая попытка каким-то образом увязать эволюцию человека разумного и эволюцию культуры как раз и была предпринята в древней Иудее и в отличие от исторической науки - самый древний иудаизм умудрился даже расчленить одну эпоху на периоды, некоторое “гуманитарное” содержание которых раскрывается четырьмя заглавными словами книг Пятикнижия Моисея. Словами Исход”, “Левит”, “Числа” и “Второзаконие” (в оригинале звучит - “Повторение”).

Первое из этих понятий – “исход” - подразумевает выделение иудеев из разнородной массы египтян, который факт символизирует не отличие иудеев от прочих “народов”, а необходимость вырваться из пут закономерностей эпохи.

Как бы то ни было – все философии прошлого сочинялись людьми, и довольно несложно заметить, что в конечном итоге интерпретировались как некое обращение к человеческой “духовности”. Реальная же эволюция совершалась в материальном мире, то есть в качественно иной системе мер.

Естественная материальность мира обязывает нас отслеживать эволюцию как некий процесс, решающее значение для которого имела категория “масса вещества”, поскольку иначе этого быть не могло вообще, раз мы полагаем, что эволюция совершалась в реальном пространстве, и в таком ракурсе наша подчиненность или приверженность идеям “гуманизма” или каким-то прочим идеям – может оказаться способом искажения реальности и больше ничем. По этой причине тема эволюция человека может рассматриваться в ракурсе, позволяющем избавиться от противоречий, которые могут быть установлены в связи с категорией разумности, что предполагает отслеживание эволюции от темы происхождения человеческого вида, то есть с времен, когда не было ни разума, ни культуры.

Эволюция человечества как биологического вида начинается от его происхождения, который факт состоялся в Африке. Главным же человечным фактом временного периода между обстоятельством абсолютной “животности” и сегодняшним днем – оказался факт роста человеческой массы, и факт распространения человека по всей территории земной суши. Данное обстоятельство позволяет понимать тему эволюции человека как тему его количественного роста от некоторой величины, сначала незначительной именно в силу того, что территория проживания первоначального человека была ограничена частью Африки.

Реальная эволюция как изменение человека во времени в направлении от состояния абсолютной и материальной естественности (дикости) - к состоянию неопределенной разумности - предполагает некий движущий фактор, который при обстоятельстве материальности мира должен быть материальным, однако каким-то образом привести к появлению разума.

Поскольку такой фактор должен был наличествовать еще при “неразумном” человеке – то таким движущимся фактором объективно мог быть движущийся человек, но находящийся в состоянии какого-то специфического движения.

Установлению данной движущей силы иудейская философия также противоречит, кладя начало данной теме тезисом о временной первичности сознательного или разумного начала в природе. Согласно иудаизму некий Разумный Абсолют внутренним усилием внес в материальный мир нечто для приведения к порядку некоторого изначального “бессловесного” и хаотичного содержания пространства, тогда как данное хаотичное содержание, по существу, и может пониматься как то самое явление, которое и находится в состоянии естественного равновесия. Внесение в это равновесие некого нового содержания, коим в реальности оказался человеческий разум – могло привести не к установлению равновесия, а наоборот. Не удивительно, что, в конце концов, иудеи растолковали идею бога как свидетельство собственной исключительности, то есть как раз и добились отрицания естественного равновесия.

Никакой Абсолют не может отрицать свойство природы быть материальной в силу последовательного (временного) порядка прохождения событий. А с этой точки зрения нам приходиться отрицать весь благожелательный словесный мусор, которым философия забросала эволюционную тему, что весьма и весьма значительная проблема, учитывая неудержимое желание людей поживиться ну хоть за счет бога и то влияние, которое в течение столетий оказывали некие философы, занимавшиеся феноменизацией “духа”.

В связи с фактом разумности, который фактор не является чем-то материальным - можно утверждать, что с определенного времени природа обогатилась “духом”. В этой связи период эволюции человека как биологического вида предполагает деление себя на время существования человека неразумного и время существования человека разумного.

Поскольку понятие “разум” предполагает способность к абстрактному мышлению, чему человека учат – более или менее естественным “разумом” можно считать свойство человека ощущать и помнить, однако в любом случае данная “разумная природа” была образована материальными факторами, раз до какого-то времени “духа” не было. “Разумный” период эволюции человека в любом случае мог стать всего лишь продолжением предшествующего времени, то есть продолжением времени сугубо материального бытия, поскольку все новое, что образуется в реальности – образуется последовательно из комбинации и взаимодействия предшествующих явлений и обстоятельств.

Первоначальное отсутствие “духа” и его нематериальность позволяет высказать соображение, что разум произошел ни из чего, однако подобное соображение провоцирует вполне резонный вопрос – а почему кошки или бегемоты не стали разумными, а человек – стал? Для ответа на этот вопрос нам придется начинать наш обзор с поиска причин, вынудивших человека покинуть свою прародину, поскольку данный факт сам по себе оказался весьма существенным изменением, которое со временем могло бы самовыразиться рождением “духа”.

II.

Всесильная наука полагает, что человек как вид произошел около двух миллионов лет тому назад, состоялось это на территории Африки, и произошел человек от приматов. В промежутке от 500 до 200 тысяч лет назад в эпоху раннего палеолита (раннего каменного века) человек, ставший к тому времени “питекантропом” - гипотетически уже обладал способностью изготавливать примитивные изделия из камня либо осмысленно использовал подручные средства, хотя внешностью походил скорее на орангутанга, чем на Аполлона Бельведерского, и располагал мозгом объемом в 700 кубических сантиметров, тогда как объем мозга самого обычного орангутанга равняется 1600 куб. см.

В промежутке от 200 до 35-ти тысяч лет назад – человек вроде как стал “неандертальцем” и уже проживал на территории Европы. Между последней датой и 10-м тысячелетием до новой эры – он возвысился до “кроманьонца”, который мало чем отличался от современного человека. При этом остается открытым вопрос – кем был тот тип, который существовал целых 1,5 миллиона лет до того, как стал питекантропом, если утверждается, что человек произошел 2 миллиона лет тому назад?

Та же всесильная наука устами каких-то прочих ученых полагает, что эволюция человека совершалась в течение не двух, а 20 миллионов лет, неандертальцы появились 300 тысяч лет тому назад, а кроманьонцы – 80 тысяч лет назад. Но, как бы то ни было, характеристика “человек разумный” как безоговорочная - адресуется именно тем людям, которые жили в бронзовом веке, начавшемся около 12 тысяч лет назад, поскольку эти люди называются именно людьми. Но уже питекантропа по факту осмысленного использования тех или иных подручных средств можно считать существом разумным, а уж неандерталец в сравнении с нынешними “звездами шоу бизнеса” точно смотрится если уж не академиком, то кандидатом технических наук.

Наконец, можно привести выдержку из сочинения одного российского ученного, который пишет, что “Род человека Homo начинается от восточно-африканского вида Хомо хабилис - Человека умелого. Древнейшие его представители жили 42 миллиона лет назад. Это самый древний предок человека”. Тот же ученый пишет, что “Шимпанзе способны изобретать свои собственные примитивные орудия труда”, что позволяет такой вывод, что человек был разумным всегда, если уж обезьяна способна изобретать.

Чтобы как-то отдалить себя от достижений всесильной науки, мы отметим, что люди изначально жили более или менее большими группами, а изначальный коллективизм обладал таким свойством как “матриархат”.

Принято считать, что “матриархат” возник по той причине, что при обстоятельствах полного полового беспредела установление родства по отцу было невозможно. Но обезьянам матриархат неизвестен, хотя у приматов с половым беспределом ситуация ничуть не хуже, чем у нынешней богемы.

Таковы наиболее общие представления о теме начальной эволюции человека, и данная информация позволяет считать, что образование того фактора, который мы обозначаем словом “разум” - заняло ни много, ни мало – от полутора до сорока миллионов лет.

Ф. Энгельс считал, что наиболее значительный вклад в превращение обезьяны в человека внес фактор труда, причем значимость в эпоху собирательства именно женского труда – позволяет еще одно соображение о происхождении явления матриархата. Собирательство, чем занимались женщины, по мнению ряда исследователей данной темы, приносило более значимый “доход”, чем охотничий промысел, составлявший главную форму мужского труда, а потому женщина обладала неким преимуществом.

Однако известно, что тот же волк, иногда рыскающий в поисках добычи сутками – также в каком-то смысле трудится, а муравьи, как известно, трудятся непрестанно, шимпанзе способен сбивать с веток бананы палкой, но способность к творческому мышлению во всех случаях кроме человека ни у кого не отмечается.

Определенно по поводу эволюции человека можно отметить три обстоятельства, кажущиеся нам бесспорными.

1. Эволюция обезьяны в человека и дальнейшая эволюция человека совершалась не столько как развитие одной отдельно взятой особи, сколько как некое явление, совершающееся в рамках устойчивой в течение очень длительного времени коллективной формы, поскольку иначе человек не смог бы выработать речь. Но поскольку способность к речи является способностью одной отдельно взятой особи – коллективная форма бытия должна была вызвать нечто, что приобреталось именно индивидуумами. При этом это “нечто” должно было не так разительно контрастировать с предыдущим свойствам данной особи, как умение разговаривать, но одновременно дать импульс к появлению и развитию у предка человека свойства разумности. То есть то, что должно было стать предпосылкой к разуму – должно было быть свойством животного, но таким свойством, которое позволило выработать совершенно новое свойство – свойство абстрактного ощущения. Наконец, данное свойство должно было обладать способностью к воображению сугубо научного знания, поскольку именно данное знание образует совершенно радикальное отличие человека от шимпанзе, некоторые особенности которого позволяют соображение о примитивной разумности точно так же, как поведение некоторых примитивно разумных “деятелей культуры” в нашем времени позволяет отождествлять их с мартышками.

2. Первоначально эволюция обезьяны в человека могла происходить там, где состоялось происхождение знаменитого прародителя человека, но это вовсе не значит, что при этом человек обязательно становился разумным.

3. Все когда-либо существовавшие “народы” состоялись благодаря некоему исходу первобытного человека из пространства Африки, для чего должна была быть какая-то причина.

Наиболее существенным обстоятельством, связанным с последним фактом – нам представляется то, что подобный исход мог совершаться именно в коллективной форме. Если бы люди сбегали поодиночке – это вряд ли могло привести к тому, что сегодня человечество заселяет все земное пространство. Моногамная семья возникла уже тогда, когда человек более или менее окультурился, так что какой-то парный исход так же не может обсуждаться, но не может обсуждаться и культурный исход, когда люди заранее выбирают маршруты и средства передвижения.

Явным отличием человека от животного является умение разговаривать. Для того, чтобы люди научились говорить – им было необходимо жить в коллективе еще до того, как люди стали людьми, и жить очень долго. Но коллективизации подлежал не человек, а обезьяна, которой подлежало со временем стать человеком, а для обезьяны территория Африки является наиболее “родной”. В то же время большинство обезьян и по сей день живут коллективами, так что объяснять разумность человека одним этим фактором невозможно.

Наиболее значительным обстоятельством, связанным с образованием “духа” или “души” - нам представляется именно тот факт, что данное явление, не располагающее явными поводами к своему рождению ввиду своей собственной нематериальности – могло состояться в рамках некоторой экологической системы, которая могла бы сыграть очень существенную роль для рождения “духа”. В этой связи можно отметить такое обстоятельство, что и древние иудеи “породили” Адама не на земле, а при неких идеальных обстоятельствах, образующих идеальную экологическую систему, в которой, тем не мене, Адаму вменялось в обязанность не отличаться от остальных животных. Как только он отличился – его тут же изгнали прочь.

В то же время подразумевая коллективизм или первобытное стадо - как некий специфичный для дикого человека способ существования – мы оказываемся перед необходимостью объяснения данного обстоятельства.

Что могло объединять “долюдей” и обуславливать коллективные поступки во времена, когда они, если рассуждать строго – люди еще не были людьми? На этот вопрос мы обнаруживаем один единственный ответ – инстинкты, в первую очередь самосохранения и продолжения рода.

По поводу второго фактора (полового инстинкта) известный француз К. Леви-Стросс даже соорудил целую теорию, согласно которой образование цивилизации имеет некий фаллический, если будет позволено, корень.

Сначала, мол, люди объединялись в семью половым инстинктом, затем задача исключения инцеста для получения полноценного потомства – обусловила браки между разными семьями и так далее, пока не образовались “народы”.

Очень любвеобильная и прогрессивная теория, вполне закономерная особенно для французского общества, которое даже в условиях средневековой инквизиции умудрялось выворачиваться таким образом, что инцест отнюдь не считался преступлением даже в королевских семьях.

Веселая теория.

При обстоятельствах абсолютного бескультурья можно полагать, что первые коллективы образовывались по “семейному” принципу точно так, как это наблюдается у ряда животных, и по сей день. Поэтому вопрос ставится не так – что объединяло людей в коллективы, а так – что препятствовало тому, чтобы коллективы распадались, что, в общем, и должно было быть одним из условий того, чтобы человек сумел выработать свойство разговаривать. Коллективная форма для этого должна была существовать в течение сотен тысяч лет в неизменном состоянии, что как раз и предрасполагает к отождествлению понятия “культура” с понятием “речь”.

Обезьяны, как правило, отличаются привычкой к “космополитизму”, весьма напоминая этим современную “демократическую” интеллигенцию. То есть вечные коллективы большинству обезьян не свойственны; они скорее имеют привычку переходить из одного коллектива в другой, почему человек изначально должен был отличаться от обезьян таким образом, чтобы это отличие гарантировало продолжительную стабильность и постоянство коллектива.

Поскольку читателем данного текста может оказаться человек, более далекий от вопросов биологии, чем даже автор настоящего текста, мы кратко обратимся к теме экологической системы. Таковой системой объективно является некое условно замкнутое пространство, где имеет место равновесие между свойствами почвы, климатическими условиями, множеством растительных и животных видов и конкретных особенностей самих видов, позволяющих этим видам оставаться в пространстве в течение очень продолжительного времени. Конкретные свойства тех или иных видов животных является таким же условием существования биологического равновесия, как, например, наличие источников воды, причем все свойства тех или иных живых существ вносят в это равновесие собственный вклад.

Если допустить, что десяток миллионов лет тому назад львы стали бы размножаться как кролики или жить по 200 лет – сегодня Африка являлась бы безжизненной пустыней, и никакого человека не было бы вообще.

Продолжительность жизни того или иного вида, время взросления детенышей, правило ведения одиночного либо группового существования и даже отличия между дневным и ночным образами жизни – являются элементами поддержания экосистемы в таком состоянии, когда все существующие виды получают шанс на выживание, данным фактом предоставляя подобный же шанс другим видам, для которых являются пищей.

Давно уже установлено, что максимальная продолжительность жизни того или иного животного равняется времени его жизни в состоянии дикой свободы. Животные, помещенные в клетку, как правило, живут меньше, чем их же дикие собратья, и нередко после изоляции их от привычной среды – перестают воспроизводиться.

С позиции сегодняшнего дня касательно этой особенности животных - вполне можно утверждать, что человек выявляет совершенно противоположную тенденцию. История позволяет утверждение, что средняя продолжительность жизни человека бывает тем большей, чем больше человек урбанизируется, однако относить подобную закономерность к одному отдельно взятому человеку – невозможно, поскольку градостроительство является делом коллективным.

Объяснять неспособность человека миновать коллективную форму жизни можно таким образом, что человек в индивидуальном отношении и по сей день куда слабее гориллы или орангутанга. Автор даже не постесняется утверждать, что если в современности собрать группу из лиц в возрасте 20 лет, полностью состоящую из представителей силовых видов спорта, лишить их всех знаний и поместить в те условия, в которых совершалась эволюция дикого предка современного человека – вряд ли кто-то из членов этой группы дожил бы до 40 лет.

В то же время мы полагаем, что основные биологические характеристики предка современного человека мало чем отличались от естественных особенностей, которые свойственны человеку и по сей день. Подобное соображение позволяет считать, что еще первым предкам человека был свойственен жизненный ресурс, значительно превосходящий реальную продолжительность жизни, величина которой определялась конкретикой экологической системы. Основанием для подобного соображения может быть, например, такой факт, что эволюция человека никак не могла изменить некоторые сугубо биологические параметры, заложенные в человеке. И по сей день 99% белков человека ничуть не отличаются от белкового материала шимпанзе.

Отличительной особенностью человека от подавляющего большинства приматов, к коим человек причисляется - является очень значительная продолжительность времени между моментом рождения человеческого детеныша и моментом достижения им половой зрелости, отнесенная к продолжительности жизни, когда стандарт этой продолжительности равняется не 55-70 годам, как сегодня, а, например, 25-ти годам, как это могло быть миллионы лет тому назад.

Иначе по данному поводу можно высказаться так, что для каждого вида млекопитающего - природа устанавливает конкретную продолжительность жизни и некие пропорциональные отношения между продолжительностью полового созревания и продолжительностью жизни, позволяющую данному виду не противоречить равновесию экологической системы и в то же время выживать. Гиббоны живут около 30-36 лет, детеныши их достигают половой зрелости к восьми годам, так что отношение продолжительности жизни к времени созревания образует коэффициент от 4 до 5. Мы полагаем, что подобные данные были свойственны этому виду и 2, и 20 миллионов лет тому назад.

Человеку для достижения половой зрелости требуется лет 14-15.

Соответственно, чтобы человек мог уравняться с гиббоном как представителем класса приматов, к которым он относится – ему бывает необходимо жить от 60 до 75 лет; именно в этом случае можно рассуждать о соблюдении естественного равновесия внутри класса приматов.

Продолжительность жизни первобытных людей была в разы короче продолжительности жизни современного человека; с подобным суждением, наверное, согласятся все научные деятели. При продолжительности же жизни в 25 лет самка предка человека умирала до достижения ее первенцем половой зрелости и то при условии, что первенец выживал обязательно, но оставляя остальных детенышей без особых шансов на выживание вообще из-за отсутствия матери.

Современная наука, насколько это известно автору данного текста, считает, что величина времени, необходимого для полноценной смены поколений, то есть такой, которая позволяет сохранение человеческого вида составляет 26,3 года. Обладая меньшей продолжительностью жизни в условиях ареала собственного происхождения и первоначального бытования - те приматы, которые развились в человека – оказались не “избранными”, а дефектными относительно остальных представителей своего класса, о чем свидетельствует и первоначальный объем мозга данных существ, уступающий своей массой ряду более мелких представителей класса приматов. То есть получилось так, что если для появления предка человека африканская экосистема оказалась благоприятной, то для продолжительного существования данного вида – нет. Для того, чтобы вид мог выжить – предку человека надо было приобрести не превосходство, а достичь равенства прочим представителям собственного класса именно касательно темы продолжительности жизни как в связи с задержкой взросления, так и в связи с гипотетически чрезвычайно высоким уровнем детской смертности, следующим из обстоятельства низкой продолжительности жизни родителей.

“Запаздывание” человеческого детеныша во взрослении относительно параметра продолжительности жизни, связанное с непрерывным производством этих же детенышей, да еще при обстоятельствах, когда самки умирали, не успев лишиться способности к деторождению – не могло не приводить к тому, чтобы самки данного вида каким-то образом миновали необходимость “кучковаться” ради выживания вида. Самцы в этом случае регулярно должны были возвращаться к месту кучкования самок как для того, чтобы приносить им пищу, так и для удовлетворения своих “сексуальных потребностей”.

Матриархат сложился не как господство женщины, а как средство выживания вида, но при этом некий дополнительный человеческий материал, ставший эффектом подобного способа – занимал некое промежуточное положение между поколениями во времени, и уплотнял население в пространственном плане.

То есть подобный коллективизм давал эффект, образно напоминающий способ укладки черепицы, когда каждая следующая пластина частично перекрывает предыдущую.

Мы полагаем, что за счет коллективной формы обитания еще при самом первом матриархате прародителям человека удалось добиваться продолжительности жизни не как индивидуальной характеристики, а некоторой ее групповой имитации за счет получения некоего “прибавочного” эффекта, непосредственно выражающегося ростом численности представителей данного вида именно благодаря тому, что группа самок принимала на себя ответственность за сирот, которые в противном случае бывали обреченными на вымирание. Не располагая возможностью прийти к равновесию прочим представителям своего класса путем роста индивидуальной продолжительности жизни – предки человека добивались этого коллективно, ростом численности и наращиванием плотности населения какой-то территории. В итоге вместо одной особи, живущей 70 лет – в пространстве появлялись 3 особи, живущие по 25 лет, периодичность существования которых позволяла такое распределение данного материала во времени, который исключал вероятность разрыва между поколениями, ведущее к исчезновению вида. Но это значит, что тем самым начиналось экстенсивное расширение человеческой массы относительно единицы пространства.

Подобное же обстоятельство в своем развитии должно было вести ситуацию к кризису, итогом которого, по-видимому, и стало распространение человека по всему земному пространству.

Массовое переселение приматов позволяет наблюдать такое противоречивое проявление инстинктивного, когда они покидают привычные пространства и отдают предпочтенье незнакомому, а потому - более опасному пространству.

Данный факт можно комментировать таким образом, что инстинктивное, предопределившее исход предков людей из Африки – было куда сильнее инстинктивного, обязывающего их этого не делать. Первоначальное же инстинктивное загоняло людей в пещеры или какие-то прочие укрытия, которые, по-видимому, со временем переставали быть надежными убежищами, раз человек покидал их и предавался неизведанному пространству.

В связи с исходом предка человека с пространств Африки, которое явление должно было совершаться довольно продолжительное время, раз человек заселил все мировое пространство, более или менее пригодное к обитанию – приходиться полагать, что коллективизация и матриархат позволили взрывной рост человеческого материала, который во времени оформлял совершенно новый тип угрозы, заставляющей предка современного человека бежать, куда глаза глядят. Но изменением, происходящим в пространстве первоначального появления нашего пращура - со временем становился рост параметров самого человека, в чем и самовыражалось достижение коллективизма, со временем обращавшееся против самого человека.

Расселение людей по всей поверхности Земли может толковаться таким образом, что то естественное правило, когда величина популяции тех или иных животных неким образом “саморегулируется” - со временем востребовало в роли регулятора самого человека, что обусловило необходимость изменения места жительства, чтобы не стать кормом для представителя собственного вида. Изменение же ареала обитания предками человека вело к тому, что они в своем перемещении обнаруживали некое новое пространственное обстоятельство, чем мы и объясняем происхождение сознательности или “духа”, как это было названо в стародавние времена - следующим образом.

Удаляющиеся из Африки предки человека двигались, преимущественно, по направлению к Средиземноморью и в сторону Индии - оказывались в условиях, более благоприятных для обитания, чем Африка. При более благоприятных же обстоятельствах тот внутренний ресурс к более продолжительной жизни, который до того, по-видимому, подавлялся состоянием той окружающей средой, где предки людей появились изначально – в связи со сменой экосистемы должен был проявиться соответствующим образом. Попав в более благоприятную среду – человек сохранял приобретенное свойство к экстенсивному росту в силу коллективизма, но вдобавок приобретал и способность к удлинению продолжительности жизни, что значит, что плотность данного материала в пространстве возрастала еще больше. Однако величина данного удлинения оказывалась прибавочной к той величине продолжительности жизни, которая для человека до этого была естественной нормой, обусловленной не внутренними ресурсами, а суммой естественных обстоятельств, среди которых состоялось происхождение человека.

Мы полагаем, что избыточное время жизни, приобретенное прародителями человека – оказалось явлением сверхъестественным из-за того, что не являлась нормой ни для одной экологической системы. Та система, которая оказалась способной произвести данный вид – противоречила избыточной продолжительности жизни и со временем выразила данное свое свойство изгнанием человека руками другого человека. Система же, позволившая человеку большую продолжительность жизни – изначально (в силу собственных свойств) не предусматривала данный вид вообще в силу значительности времени, необходимого для полового созревания. То есть человек не должен был добраться до каких-то новых мест, поскольку должен был исчезнуть как вид. В итоге тот временной прибавок к жизни, который человек приобрел благодаря изменению места обитания – оказался следствием пространственного противоречия, которое противоречие выявилось именно как временное содержание или прибавочная продолжительность жизни. Далее в самом себе человек выработал некий иллюзорный фактор, который оказался некоей копией “прибавочной жизни, обращенной внутрь человека по той причине, что в реальном пространстве подобное не было предусмотрено вообще. Говоря иначе – время придумалось само собой благодаря тому, что человек приобрел дополнительное время жизни. Точно так, как в сознании всякого животного отображается картинка увиденного – способностью к ощущению времени и ощущению самого себя – человек “увидел” ту прибавочную жизнь, которую он приобретал в коллективном движении.

Способность человека ощущать линейное время, собственно говоря, и стало “духом”, причем пустым или “нищим духом”.

Мы понимаем тему изначального происхождения речи, которая в своем происхождении должна была опередить явление “речь” – следствием того, что внутреннее ощущение времени позволило человеку научиться регулировать продолжительность тех или иных звуков, скорее всего – гласных звуков, и отличать один звук от другого в восприятии. Для того, чтобы человек научился произносить согласные звуки – уже потребовалось очень продолжительное время, в течение которого кости черепа приспосабливались под такую способность.

Фактом самоощущения мы объясняем и рост объема человеческого мозга до 1400 куб. см., на что также понадобились сотни тысяч, если не миллионы, лет. Наконец, складывающееся сознание в течение очень длительного времени позволяло выработать совершено иные способы телодвижения, совершаемые при добыче средств существования неким осмысленным способом, а практика применения примитивных орудий труда – обусловило прямохождение.

Наиболее значительным обстоятельством, связанным с образованием “духа” - можно считать такое свойство, как противоречие пространству и времени.

“Дух” был порожден разницей между двумя пространствами, которое оказалось равно времени, и в дальнейшем мог символизировать данный факт.

III

Специфика эволюции человека такова, что весь период времени его существования можно поделить на два больших отрезка – время до появления человека скорее ощущающего, чем разумного, и время после этого. Однако такой принцип далее подразумевает главным содержанием темы эволюции - описание сознательного свойства человека.

В то же самое время мы уже отмечали, что сам факт роста человеческой массы и распространение этой массы по пространству – может быть первичным предметом эволюционной темы, тем более, что, как мы отмечали, в настоящем времени намечается попытка ревизии сознания со стороны весьма влиятельных кругов.

Наиболее значимым изменением в образе жизни людей с какого-то времени после начала их распространения по колоссальному пространству - стало образование оседлого образа жизни с переходом человека от охоты и собирательства к земледелию. По данному признаку время существования человека ощущающего можно поделить на два периода – период кочевой и период оседлости, ведущий в перспективе к образованию цивилизации, причем кочевой образ жизни имел место еще до выработки в человеке сознательного свойства.

Период, когда люди прекратили хаотичное движение в пространстве можно считать временем образования именно первобытного порядка, принципиально отличающегося от первобытного образа жизни чем-то, что не является сознанием, поскольку сознательное свойство должно было опередить переход к оседлости, чтобы позволить оседлую культуру.

Подобное соображение требует дать некое элементарное толкование понятию “культура”, и данное понятие в самом первоначальном смысле и в связи с образованием первобытного порядка можно расшифровать как “осмысленная стабилизация в пространстве”.

В то же самое время, обсуждая предшествующий оседлости коллективный кочевой образ жизни за пределами Африки – мы рассматриваем явление, благодаря которому человеческая масса количественно возросла и утвердилась в пространстве, которое в своей изначальной естественности не предусматривало данный факт. Поэтому сам факт распространения человека и особенно факт его перемещения в пространстве, где приматы не наблюдаются вообще – может считаться уже специфическим культурным явлением, образующим культуру кочевников.

Сугубо культурным обстоятельством предшествующего оседлости - времени – мог быть именно рост продолжительности жизни одного человека, который рост при отсутствии каких-нибудь искусственных стимуляторов - совершался именно благодаря движению в поисках более благоприятной среды. Поэтому пределы культурного развития определялись способностью тех или иных факторов находиться в движении. Остановка такого движения, что происходит при переходе к оседлому образу жизни – предполагает прекращение действия того фактора, который позволял жизнь и рост продолжительности жизни за счет обнаружения более благоприятных условий для существования, но оно же значит начало поиска людьми неких искусственных обстоятельств, которые могли бы заменить движение.

Иначе говоря – чтобы не отставать от кочевого способа жизни – оседлость должна была выработать свою собственную культуру, и таковой стала перспектива перехода к цивилизации. Однако любая перспектива в материальном мире и до самого новейшего времени предопределялась материальными обстоятельствами, почему для образования из культуры оседлости – цивилизации – должна была наличествовать какая-то движущая сила, более конкретная, чем разум человека, если даже и радикально отличающегося от примата, но, тем не менее – первобытного человека.

С момента образования оседлого образа жизни - начинается тот период эволюции человека, который отличается усложнением жизни человека, что также можно понимать как развитие культуры. Далее от данного события, которое, по-видимому, состоялось более 12 тысяч лет тому назад, то есть до начала бронзового века – не столько человек критически пересматривает те способы, благодаря коим он состоялся, а, скорее, подобное совершается в связи с изменением образа жизни и реакцией на данный факт со стороны окружающей среды.

Чтобы не оказаться в плену разнообразных гипотез мы ограничимся изложением двух соображений, кажущихся нам бесспорными. Первое - что при оседлом образе жизни начали складывать те культурные категории, которые обладали решающим содержанием, определяющим поведение человека если и не по сей день, так точно до дня вчерашнего. При оседлом способе жизни появляются производительная культура (земледелие и скотоводство), моногамная семья, соображение о коллективном праве на территорию, недвижимость и сколько-то значимый скарб, ставшие предпосылкой к образованию собственности.

Второе соображение, в историческом плане куда более существенное – заключается в том, что образование оседлого образа жизни должно было состояться при обстоятельствах, когда некая инерция, связанная с ростом и перемещением человеческих масс в пространстве в поисках более благоприятных условий для жизни – приобрела колоссальное значение. Это значит, что оседавшие на одном месте и в наиболее благоприятных местах коллективы – рано или поздно оказывались помехой на путях движения людей, продолжающих вести кочевой образ жизни. Тем самым неизбежно должно было происходить образование еще одного свойства коллективной формы, значение которого переоценить либо недооценить невозможно.

Человек с того момента, как осел на земле – оказался перед перспективой регулярной войны за землю и перед необходимостью готовится к этой войне загодя.

Если при кочевом образе жизни проблемы человека зависели от случая – то факт оседлости образовывал проблему закономерности противоречий именно между группами людей, ведущих отличное существование. Но помимо этого – оседлый образ жизни обнаруживал проблему скорее отсутствия, чем недоразвитости - средств производства.

Прекратив хаотичное движение в пространстве, и занявшись земледелием – люди в одностороннем порядке провозглашали свое право на землю как единственно возможный способ предъявления претензий к тому продукту, который намеревались от земли получить, так что оседлый образ жизни изначально предположил некую тему, позже названную политической.

В базисе этой темы изначально оказалось соображение о неких правах населения какой-то территории на все, что в данной местности обнаруживается.

С естественно-философской точки зрения - культура оседлости стала тем способом, коим человек компенсировал движение в поиске более благоприятных условий для жизни. Земледелие начинало заменять собирательство, а вместо охоты человек приступал к скотоводству. Однако для того, чтобы земледелие состоялось как нечто значительное благодаря накоплению практического опыта и развитию средств производства – требовались, по-видимому, тысячелетия. В то же время препятствием на пути кочевого образа жизни всякий коллектив становился сразу, как только отказывался покидать занимаемой пространство. При подобной перспективе закономерностью оседлого образа жизни становился не прогресс в земледелии, а милитаризация. Примерно при таких обстоятельствах около 12 тысяч лет тому назад состоялась первая “техническая революция”, которая положила начало применению металлов. Начался так называемый “бронзовый век”, положивший начало периоду прогресса орудий убийства.

При подобной закономерности появление зачаточного военного сословия – не только оказывается чем-то, само собой разумеющимся, но и предопределяет тенденцию к компактному проживанию людей недалеко от военных поселений.

Период “бронзового века”, по-видимому, можно понимать как начало формирования в среде первобытного “коммунизма” именно сословного порядка. В то же время образованию профессиональной военщины как некоего дополнительного человеческого материала – должен был препятствовать низкий уровень производительной культуры. Тем не менее, является фактом, что со временем из первобытной общины выделилось некое военное сословие, которое подчинило себе общину, и данный факт позволяет нам обнаруживать какие-то пути, согласно которым подобное могло состояться.

Понимая оседлый общинный порядок как предпосылку к образованию классовой культуры – мы обнаруживаем в данном порядке три решающих обстоятельства, позволивших переход от кочевого образа жизни – к цивилизации.

Первым обстоятельством можно считать появление оседлого земледелия и скотоводства и провозглашение одностороннего права на территорию. Вторым – образование той категории, которую можно называть “военщиной”. Третьей категорией стала моногамная семья. Взаимодействие этих трех обстоятельств не только положило начало ранней цивилизации, но и предопределяло, по сути, главный смысл раннего классового порядка.

Если касательно образования первых двух обстоятельств мы уже изложили минимальные соображения, то в образовании моногамной семьи обнаруживается некое противоречивое качество.

Изначальный исход людей из Африки мы объясняли тем, что групповая семья, чем являлся первый коллектив – позволял простой рост человеческой массы или рост за счет увеличения численности особой, который далее привел человека или его бессознательного предка к состоянию внутривидового пространственного кризиса и вызвал инстинктивное стремление покинуть пространство. Далее от этого факта рост человеческой массы мы объясняли уже действием двух факторов – фактора коллективности и фактора более благоприятного пространства.

Перейдя к оседлости – человек отказывался от поиска в движении, а отказываясь от коллективной семьи – он отказывался и того фактора, который позволял сугубо количественный рост населения благодаря взаимной помощи. В итоге оказывалось, что равновесие между принципом оседлости, предполагающим ограниченность пространства, и человеком, выработавшим способность к росту своей массы – начинало опираться на отказ коллектива от роста собственной массы населения.

При обстоятельстве ограниченности присвоенного пространства – ограничение роста параметра человеческого материала оказывалось вполне разумным делом в том смысле, что это исключает внутривидовую борьбу за землю, неизбежную при неограниченном росте человеческой массы, живущей земледелием на ограниченном пространстве.

В то же время оседлый образ жизни, как мы уже отмечали, образовывал искусственную преграду на пути миграции человеческих масс, кладя начало такому явлению как война. Эта же тема уже требовала наращивания человеческого материала.

Когда способ жить в движении – встречал насильственное противодействие со стороны оседлого образа жизни – движение либо должно было приостановится, либо должен был исчезнуть оседлый образ жизни. Однако во времена, когда движение было, по сути, способом существования – инерция данного явления должна была быть колоссальной.

При ограниченности территории, при даже не застое развития средств производства, а при полном отсутствии данного явления, требующего для себя, прежде всего – образования значительного ремесленного сословия, при том противоречии, которое образовывалось в связи с противоречием оседлости – кочевому образу жизни – рост оседлого человеческого материала в связи с противоречием между двумя способами жизни - оказывался одновременно и необходимостью, и избыточностью.

По факту военной угрозы и связанной с войнами жертв – всякое оседлое население нуждалось в росте человеческого материала. По факту же ограниченности пространства и примитивности способа землепользования – такой рост со временем выявлял избыточность человеческой массы и тему дефицита средств существования для данной массы. Тем самым образовывалась предпосылка к появлению особой формы, позволяющей некий компромисс между противоречиями, содержание которой (формы) непосредственно могло свестись к обнаружению пространственного места для некоторой ограниченной категории лиц, задачей которой становилась защита оседлого образа жизни от посягательств извне.

В связи с образованием первичной военщины можно отметить и такое обстоятельство, что подобное явление могло вызываться не только противоречием оседлой культуры - кочевому образу жизни. Из-за естественного отличия разных участков земли, одни из которых оказывались более благоприятными для земледелия, чем другие, что становилось поводом к посягательству на землю уже со стороны прочих оседлых племен – такая культура все равно стояла перед проблемой внешних угроз.

Но самым решающим обстоятельством подобного положения вещей мы понимаем то, что при ограниченности пространства и ресурсов – всякая профессиональная военщина оказывалась в положении “лишних” людей, избыточность которых устанавливалось относительно размеров и производительности того пространства, которое данный коллектив считал своим, тогда как в связи же с угрозами извне – данная категория оказывалась необходимостью.

Данное обстоятельство вне темы возможностей человека предлагала культуре оседлости выработать некий подвижный способ регулирования численности населения, когда величина популяции растет или понижается согласно неким обстоятельствам, неподвластным человеку.

Угрозы, образованные оседлым образом жизни, проблема избыточного населения в связи с ограниченностью пространства и необходимость в таком населении в связи с угрозой насилия извне - привели к концу первобытного оседлого порядка и обусловили образование даже не самой примитивной цивилизации, а предпосылки к цивилизации, которая первоначально состоялась как специфическое уплотнение населения.

IV.

Оседлый образ жизни и моногамная семья образовали такое познаваемое явление как “избыточность” населения, которое обстоятельство располагается в фундаменте иудейско-христианской философии. Значение моногамии при этом выразилось обстоятельством конкретизации факта избыточности (детей) относительно факта достаточности (родителей). Когда в предшествующем времени имела место групповая семья – дети являлись общими, и утеря того или иного члена коллектива оказывалось более “приемлемым” с эмоциональной стороны факта.

Знаменитое избиение младенцев царем Иудой объясняется не тем, что среди младенцев должен был быть кто-то, кто со временем “завалить” Ирода; известно, что евреи сами со временем казнили этого младенца. Дело в том, что царь является главой той категории избыточного населения, которое во времена оседлости начинает свое движение в сторону образования класса землевладельцев. А дети имеют такое свойства как рост, по мере чего растут и их потребности в средствах существования, что ведет к конкуренции среди “избыточных” людей, образуя такое колоссальное недоразумение, как общественная необходимость в регулярном сокращении населения средством ведения военных действий – как средство опережения внутренней или гражданской войны. Известно, что основы теоретического иудаизма оформлялись как раз при такой ситуации – когда в древней Иудее полыхали междоусобные войны.

Когда решающей реакцией природы на факт избыточности населения – оказывается непосредственное убийство, оно с древнейших времен определяет – кто конкретно является лишним. Кто погиб – тот и лишний.

Факт же избыточности человека при оседлом образе жизни устанавливался не сравниванием людей между собой или каким-то прочим образом, а отношением существующей массы людей – к производительности пространства или к объему средств существования, которые обнаруживались в пространстве в расчете на одного потребителя. Лишнему человеку соответствовала ситуация “средств существования нет”, а последнему обстоятельству – необходимость устранения “лишнего” человека. Возможно, данное обстоятельство и вызвало обычай принесения человека в жертву богам, духам или каким-нибудь прочим “сверхъестественным сущностям”.

Именно данному принципу и препятствовала потенциальная угроза извне, так что данный факт изначально располагал собственной специфичностью, которая со временем самовыразилась образованием классового деления.

Наблюдая за эволюцией человека на ограниченных пространствах, откуда уйти – было невозможно вовсе, и где общинные отношения имели место вплоть до новейшего времени – можно обнаружить следующее обстоятельство.

В частности, на территории Новой Зеландии и тех островов Тихого океана, которые довольно долго оставались неизвестными “цивилизованному” человечеству благодаря тому, что были отделены огромным водным пространством, наиболее существенным отличием населения этих территорий от прочего человечества – оказались каннибализм и отсутствие классового порядка. Если увязывать эти два обстоятельства между собой – то несложно прийти к выводу, что обычай поедать друг друга – не позволил чрезмерный количественный рост населения, а это обстоятельство - не позволило образоваться классовым отношениям. Добившись роста своей массы в ограниченном пространстве – человек превращался в средство существования для каких-то прочих людей, когда покинуть данное пространство он не мог по естественным причинам. В итоге человек сам оказывался и в роли “санитара природы”, и в роли того существа, от которого природу следует избавить.

При обстоятельствах доклассового времени по сумме естественных обстоятельств - “лишний человек” мог жить только тогда, когда у кого-то что-то отнимал. Однако подобное изъятие решало некую сиюминутную проблему. Отнимая у гипотетического конкурента жизнь - какой-то человек решал собственную потребительскую проблему, но не в долговременной перспективе. Классовое право при подобных обстоятельствах стало такой формой отношений, которое позволило постоянные ограниченные изъятия, но без лишения человека жизни. Подобное право, разумеется, не может не противоречить естественной предпосылке, что люди равны от природы, однако предшествующий обычай решать проблему убийством – безусловно, куда больше противоречил тезису о равенстве.

Когда в пространстве не обнаруживаются условия для бытования каких-то человеческих масс, происхождение и существование которых природой не предусматривается – рассуждения о равенстве превращаются в пустое словоизвержение.

О происхождении права, которое изначально не могло быть ничем, кроме как землевладельческим потребительским правом, можно высказаться таким образом, что право позволило представить естественное обстоятельство в перевернутом или обратном виде. Наблюдая отношения двух человек, один из которых имеет средства для существования, поскольку их производит, а второй – не имеет, но рассчитывает получить их у первого – можно утверждать, что второй человек находится в зависимости от первого.

Землевладельческое классовое право стало таким обстоятельством, когда логика понятий предположила обратный порядок. Тот, кто производит – обязан отдать тому, кто не производит, поскольку второй тип является собственником земли.

Образование военщины и организованного бандитизма стало первым историческим фактом так называемого “социального развития”. Колоссальное значение этого факта заключалось в том, что данный тип развития предполагает абстракцию от темы производства или потребительскую позицию относительно материального мира. Классовый порядок создал не потребительские отношения, а “законную” потребительскую позицию, что далее позволило далее отделение ремесла от земледелия. Но если при этом начать поиск тех отношений, которые можно считать производственными – то таковыми оказались не отношения между людьми, а отношение крестьянина к земле.

Далее и по сей день исследователи экономической темы умудрились или ухитрились развить некую риторику о производственных отношения между людьми, что является совершеннейшим абсурдом по такой причине, что первоначально политический порядок подобные отношения не предусматривал вообще. Отношения между людьми являлись сугубо правовыми и подразумевали одностороннее потребительское преимущество.

Причем даже потребительских отношений как таковых не было, поскольку обязательство крестьянина содержать землевладельца являются отношениями неравенства.

Порядок частного землевладения в своем развитии к нашему дню позволил колоссальный рост человеческого материала, что является безоговорочным фактом. Далее мы станем рассматривать эту тему более подробно, и автор считает бессмысленным обращение к истории до новой эры в силу некоего принципиального отличия последних двух тысячелетий от всего предшествующего времени.

Содержание данного отличия заключается в том, что кочевой способ жизни к середине второго тысячелетия новой эры прекращает свое существование вообще. Последним случаем масштабного самовыражения этой культуры можно считать известное перемещение монголо-татарских племен в сторону Запада, тогда как для времени до новой эры такой образ жизни являлся одним из фундаментальных способом существования, на который во времена поздней античности был выработан способ специфической реакции.

Начиная с определенного времени, Римская империя проводила политику превентивного реагирования на перспективу роста населения на своих перифериях двумя способами. Она регулярно выводила из окружающего пространства массу людей, превращая их в рабов, и она же навязывала окружающим территориям обязательство поставлять Риму средства существования. Подобное в сумме с первым правилом исключало перспективу роста на этих территориях собственного населения и, в конце концов, привело к тому, что пространства эти оказались обезлюженными. Сам же Рим как мировая империя со временем лишился собственного крестьянства, которые превратились в “потребителей” или “плебс”, если угодно, и в конечном итоге весьма ускоренно стал деградировать. Первое же значительное перемещение народов в 4-5-м веках, вызванное, по-видимому, стихийным ростом неких тюркоязычных племен в районе Приуралья (гунны) – привело к окончательному распаду Римской империи и положило начало политической чехарде в Европе, о которой определенно можно высказаться так, что возникло феодальное общество.

Данное общество в своем развитии выделило своим окончательным достижением наиболее значительное обстоятельство нашего времени – так называемый однополюсный мир и более шести миллиардов населения Земли. Так что далее объектом нашего внимания станет феодальный порядок Европы, который предполагает в качестве собственного фундамента феодальную форму частной собственности на землю, что позволяет содержательно отождествлять европейский феодализм нового времени с примерно подобными же образованиями, имевшими место пять или шесть тысячелетий тому назад.

Марксистская теория полагает, что происхождение права частной собственности и классового государства объясняется развитием средств производства. То есть сознательный человек в рамках коллективной формы бытия разумно совершенствует средства производства и додумывается до новых форм хозяйственной деятельности, чем и обуславливает рост производства и вероятность содержания одними людьми каких-то прочих людей, не занятых непосредственным производством. Этим обстоятельством и пользуются какие-то некультурные люди, подминая под себя большинство.

Подобному соображению свойственна некая логическая оплошность или сугубо философское противоречие. Понимая классовый порядок - как некий общественный недостаток, сложившийся на позднем этапе культурной эволюции – марксизм наблюдает не прогресс, а деградацию предшествующего общинного равноправия. Однако объяснение происхождения этой деградации от прогресса средств производства – либо требует понимать развитие средств производства как деградацию, либо искать какой-то иной повод к деградации, либо не понимать частную собственность как деградацию.

По марксизму получается так, что нравственность и моральность были присущи человечеству еще до становления классового порядка, к чему усиленно подводит читателя Ф. Энгельс в своем замечательном сочинении “Происхождение семьи, частной собственности и государства”, но вот частная собственность …и так далее. То есть предшествующие формы отличались более высоким качеством, а затем – деградировали в классовый строй благодаря развитию средств производства. Причиной такой деградации оказалось развитие средств производства. Но дело в том, что развитие средств производства для улучшения быта и удлинения продолжительности бытия – никак не может считаться аморальным и безнравственным фактом, а значит – не может считаться таковым и классовый порядок, если он состоялся благодаря прогрессу этих средств.

Другое дело, что тема прогресса средств производства к образованию классового порядка – могла вовсе не иметь касательство, и такой порядок мог возникнуть еще до сколько-нибудь заметного “прогресса” средств производства.

Феодальный закон, по сути, продолжил сложившуюся еще в предшествующем времени традицию жизни сообща и традицию консервации за некоторой определенной и исторически сложившейся массой людей – конкретной территории, но сузил представление о территории до величины феодального удела, а представление о человеке – до одного лица. Тем самым, если руководствоваться пониманием того, что в пространстве феодального удела землевладелец являлся хозяином жизни всего населения – феодальное право замкнуло на одного человека как суть человеческой индивидуальности, так и содержание коллективной формы. Однако помимо удельного права в пространстве Европы почти всегда наблюдается некий государственный закон, не столько продолжающий предшествующую традицию коллективного существования, сколько провозглашающий это.

Феодальное право позволяет понимать категорию “право” как средство гарантирования каким-то людям наследуемого права на получение средств существования, а “закон” оказывается как средством консервации данных отношений, так и средством симулирования сложившейся при общинном строе практики коллективного землевладения. Само собой разумеется, что между индивидуальным правом на землевладение и этой традицией – образуется явное противоречие, что, по-видимому, и спровоцировало неких евреев еще в глубокой древности к поиску сугубо сознательных категорий, коим надлежало сгладить противоречия между “правами человека” и предыдущим принципом коллективного землевладения. В новом времени функцию симулирования коллективизма стала исполнять церковь, но это в лишний раз показывает, что внутреннее содержание феодального порядка, следующее из обстоятельства полной и безоговорочной зависимости коллектива от одного человека – оставалось, по сути, нераскрытым. Церковь занималась сбором денег и распространением вранья; положила начало современному “гуманизму” в теоретической форме, которое еще более 2 тысяч лет тому назад было объявлено фарисейством.

Касательно феодального права можно высказать довольно несложное соображение о том, что данное право упорядочило такое явление как преступность. Получилось так, что когда человек в силу необходимости совершает ограбление как единичный акт - это преступление. Когда это же самое совершается, но постоянно - это - “право”. Гарантией права с момента его возникновения стало сосредоточение политической власти как института организованного насилия - в руках тех, кто грабит постоянно, а морально-нравственным обеспечением данного качества - положение о божественном происхождении царской власти. Последнее соображение, в общем, довольно обоснованно в том смысле, что данная власть предоставила каким-то “избыточным” по сумме естественных обстоятельств людям - возможность бытия сверх того, что предоставлялось суммой естественных обстоятельств, однако подобное соображение как раз абстрагируется от противоречия между “правами человека” и “законом”. Дело в том, что “права человека” обусловили распад более или менее централизованных образований; в реальности из этого права вышли феодальные междоусобицы с отрицанием царской власти. Ряд централизованных государств, образовавшихся из кусков бывшей Римской империи или созданные каким-то деятелями своего времени – более или менее ускоренно распадались на удельные образования, которые во времени оказались куда более устойчивыми явлениями, чем крупные государства. Вопрос в том – почему?

При феодальной организации гарантия “прав человека” совершается путем деления земли между отдельными лицами, которые объявляются единоличными собственниками. Подобный принцип не только является некоторой деградацией относительно предшествующей тенденции укрупнения коллективного землевладения, что обнаруживается “от начала мира сего”, но вообще абстрагируется от темы избыточности населения, равно как и всякой прочей темы. Данное обстоятельство мы объясняем тем, что феодальная цивилизация оказалась совершенно новой формой, которая образуется именно темой “лишнего человека” в максимально возможной абстракции от каких-то прочих естественных обстоятельств либо соображений. В итоге этого, во-первых, получился конфликт между правами человека и государственным законом, который продолжил тенденцию коллективного землевладения, хотя и сугубо условно. Еще в первом тысячелетии крупные страны, возникшие вследствие распада римской империи – по мере становления феодального права сначала раскололись на более мелкие территории, а затем превратились в арену междоусобных войн.

Во-вторых, образовав “вертикального” человека с правами – данный способ предложил для роста человеческой массы именно классовый способ, но ограничил такую перспективу составлением так называемых титульных листов, содержащих перечень лиц, коим данный порядок предоставил наследуемое право на владение землей, что должно было гарантировать право на получение средств существования. А поскольку другого способа для роста человеческого материала при существующих обстоятельствах – не обнаруживалось – мы делаем вывод, что феодальный порядок положил конец росту масс населения таким способом, когда появление всякого избытка средств существования – тут же компенсируется ростом преобладающего класса. А развитие данного способа вело к закрепощению крестьян с превращением их в рабов.

Завершая наш краткий обзор свойств феодального порядка можно утверждать, что данный порядок позволил новейшее содержание разницы между частным и общим. До появления классового порядка отличие общего от частного сводилось к отличию между живыми и мертвыми” после появления классового порядка – к разнице между господствующими и зависимыми.

Доклассовый период коллективизма предполагал принесение индивидуумов в жертву во имя выживания коллектива. Классовый способ стал правилом, позволяющим существование ограниченной массы индивидуумов благодаря утверждению их преимущественного потребительского права на ограниченной территории, которой массе и предстояло жертвовать собой не во имя “народа”, а во имя своих собственных преимущественных прав.

В то же самое время естественным содержанием данного порядка может считаться то содержание, которое имеет касательство к масштабному пространству. А уже в этом отношении феодализм поставил заслон на пути экстенсивного роста населений тем, что все пространство оказалось поделенным между представителями военного сословия, жизнь которых оказывалось следствием неприкосновенности их уделов.

Если в предшествующем времени рост человеческой массы объяснялся сначала условным обобществлением поверхности Земли посредством расширения пространства обитания, на место чего при образовании оседлости пришло правило условного деления земли между племенами – феодальный строй предположил новое деление пространства на незначительные в естественном смысле, уделы, которое обстоятельство отстаивалось военной силой. Далее в связи с междоусобными войнами и необходимостью в военной силе – происходило деление более или менее значительных феодальных уделов на еще более мелкие с образованием дворянства, и весь этот порядок нельзя понимать иначе как противоречие росту народонаселения, поскольку чем большим оказывался параметр потребительского населения – тем меньше оставалось средств, позволяющих рост человеческого материала.

Все это мы и понимаем так, что феодализм поставил окончательный заслон на пути роста населений, что нами понимается как естественное содержание “первозакония”.

Парадоксальным явлением в связи с данным правилом оказывается такое обстоятельство, что, начиная с 17-го века, в пространстве состоялся колоссальный рост населения, совершающийся под руководством христианской половины человечества и начало которому могло быть положено именно феодализмом, раз мы считаем, что все события предопределяются прошедшим временем. Наблюдением за этим парадоксом мы и займемся далее, но в связи с данным фактом нам приходится понимать феодальный порядок как предпосылку к цивилизации.

V

В теоретическом иудаизме, сочинение которого совершалось при обстоятельствах внутренней войны в Израиле на рубеже между вторым и первым тысячелетиями до новой эры - вместо понятия “первозаконие” используется слово “левит”. По-видимому, евреям был нужен закон, не обладавший свойствами реального “первозакония”, которые творцы иудаизма имели возможность наблюдать воочию. Однако наиболее любопытным кажется тот выход, который был обнаружен древними мыслителями как способ придать “первозаконию” некую гуманность. Выходом из внутривидовой борьбы была провозглашена политическая централизация с царской властью, тогда как в положении “избыточной” мысы людей – евреи предусмотрели священнослужителей, установив предельную величину их доходов, отнесенную к одному плательщику – десятой частью собственности. Данные лица согласно теории должны были гарантировать соблюдение неких правил, равных для всех членов иудейского общества. В современных понятиях это можно толковать как предложение придать избыточному населению статус интеллигенции при ограниченности параметров этого сословия десятью процентами национального дохода и при возложении на нее обязательства быть гарантом существования “народа”.

В реальности, как известно, за сочинением философии иудаизма последовало вытеснение беднейшей иудейской секты ессеев в пустынные и малопригодные к жизни места, что обусловило появление теоретического христианства, истоки коего обнаруживаются в теории иудаизма лет за 800 до нового времени, что, в общем, показывает, что сочинив идею “творца” - евреи объективно этим не удовлетворились, “народом” не стали и занялись ревизией идеи иудаизма. В итоге, как известно, оказалось провозглашено, что Разумный Абсолют, Абсолютный Разум, “Творец” или кто-то еще – может отстаивать не идею “народа”, а идею “вечной жизни” или идею вечности человеческого вида.

Наиболее значительным не соображением, а реальным итогом нового времени - стал факт колоссального роста человеческого материала, состоявшийся следом за феодальным порядком. В связи с этим фактом мы оказываемся перед необходимостью утверждения, что феодальная цивилизация каким-то образом или чем-то способствовала данному явлению. Для того, чтобы во времени состоялось какое-то явление – предшествующее время должно было выработать зародыш данного явления, и такой зародыш объективно мог родиться в недрах феодализма, поскольку в недрах общинного землевладения этого не могло быть никак. В противном случае – не появился бы сам феодализм.

По состоявшемуся факту роста народонаселений от феодального порядка как диктатуры землевладельцев - можно считать, что сам феодальный элемент каким-то образом взбунтовался против консерватизма феодальной цивилизации и феодального закона развитием ее же опорных положений в сторону абсурда. Иначе говоря – состоялось развитие индивидуального феодального “права человека” - противно содержанию “первозакония”, что в каком-то времени привело к образованию централизованных монархий.

В то же время уже на уровне удельного землевладения можно установить ряд путей, согласно которым феодальный порядок мог двинуться к своему концу. В частности, когда феодальное право предполагало деление земли на феодальные уделы – последнее предполагало способность защищать удельное право и необходимость в военной дружине. Содержание личных гвардий вполне могло бы совершаться путем деления уделов между дворянами, которые далее передавали землю неким арендаторам, которые в свою очередь передавали землю в аренду крестьянам. Подобное выглядит как развитие противоречия перспективе роста народонаселения, однако земля имеет вполне конкретную ценность благодаря своей производительности. Рост посредников в таком случае предполагает распределение этой ценности среди целого ряда лиц и рост численности правящего класса.

Не имея желание раздавать землю – феодальный землевладелец оказывался перед перспективой найма наемников. Но и данный контингент в любом случае оказывался неким “прибавочным” приложением к классу крупных землевладельцев, объективно находящимся на содержании у крупного землевладельца.

Когда феодальное право предполагало возможность конфискации средств существования у крестьян – подобное право могло быть направлено на развитие удельного ремесла путем перевода крестьян в “дворовые мужики”.

Перевод же части крестьян в “дворовые” - создавал дополнительный спрос на крестьянские руки и открывал перспективу к росту крестьянского населения.

Когда феодальное право отрицало вероятность обобщения земли – преодолеть подобное можно было каким-то прочим способом; например – распределением произведенного не в пределах феодального удела, а за пределами. Подобный факт лишал феодальное землевладение как некую условную форму коллективного землепользования лицами, населяющими именно данный удел – всяческого коллективного смысла. Однако этот способ позволял образование товарно-денежных отношений и все то же расширение потребительского права далее границ самостоятельной удельной формы.

Вывоз аграрной продукции оказывается абсурдом в том смысле, что начинает противоречить как раз тому содержанию феодального порядка, которое есть удел. Зачем нужен удел, если он используется для организации жизни населения других уделов, с владельцами которых данный феодал регулярно воюет?

Наиболее “серьезным” зародышем для будущего промышленного класса можно считать имевшуюся в реальности феодализма – массу городских ремесленников, поскольку именно данное образование может считаться первоначальным носителем некоего производительного свойства, которое со временем позволило образование “капитализма”.

Во временном промежутке от образования удельного феодализма из общинного порядка и до возникновения (городской) цивилизации, которая образуется по мере становления и развития ремесла в промышленное производство - все значительные явления, связанные с человеком, были обусловлены всего тремя факторами. Тенденцией к росту человеческой массы, пути к чему открывались каждым очередным взаимным истреблением, дефицитом средств существования после некоторого роста этой массы, и тенденцией к очередной войне, рожденной последним достижением. То есть удельному феодализму была свойственна некая специфическая цикличность, позволяющая колебания человеческой массы между некими неопределенными параметрами.

В связи с данным обстоятельством складывается соблазн объяснять рост населения за счет некоего разумного усилия со стороны непонятно кого, поскольку период удельного феодализма как-то не отметился особым всплеском интеллектуальной активности.

О разумном можно было бы и не упоминать, если не такой факт, что данный субъективизм уже в середине второго тысячелетия “взорвался” или разродился весьма громоздкой философией. Изначально предположив собственным содержанием изучение отношения сознания к реальности – философия уже этим стала вносить в пространство некий анархизм в том смысле, что без установления неких вечных правил для нахождения в пространстве человеческого тела – всяким рассуждениям об отношении к пространству со стороны сознания – грош цена.

В 20-м веке применительно к теме роста населений западные исследователи воспользовались такими понятия как “взрывное расширение пространства” и “сжатие пространства”, соображения об обращении времени вспять, представления о возможности путешествий во времени и так далее, что и стало конечным итогом поисков позиции сознания в реальности. Поскольку автор не страдает столь возвышенной и утонченной научностью – мы оставим пока сознание в покое и попробуем рассмотреть тему происхождения промышленного класса и цивилизации из обстоятельств удельного землевладения так, чтобы она могла быть понятной всякому психически здоровому человеку, не нуждающемуся в галлюцинациях.

Поскольку образование централизованной цивилизации удельным порядком не предусматривалось – можно согласиться, что подобное совершилось “взрывным” способом. “Взрыв” можно понимать как одновременное взаимодействие целого ряда факторов, причем чрезвычайно противоречивых.

Сознательным усилием взрывы, слава богу, не совершаются.

В итоге вроде как непредусмотренного суммой характеристик пространства обитания человека “большого взрыва” - образовалась некая дополнительная или прибавочная масса людей , которую во избежание многословия можно называть словом “относительность”. Данным понятием мы будем пользоваться и далее, подразумевая под этим словом единство некоторой массы людей с теми искусственными обстоятельствами, которые этими людьми создавалось после 17-го века. Считать их “относительностью” позволяет то обстоятельство, что свойствами пространства и времени до данного момента времени - подобное явление природой не предусматривалось вообще.

Абстрактно “относительность” есть нечто, имеющее некое касательство к природе, но таковой не являющееся. Таковой относительностью и стала масса людей, их образ жизни и масса искусственных обстоятельств, происшедших от феодального порядка, не предусматривающего данное явление.

Поскольку естественным содержанием первого классового порядка являлось препятствие росту народонаселений – то содержанием следующего порядка могло быть отрицание предшествующего содержания, что уже предполагает перспективу бесконечного роста населения. Но поскольку бесконечный рост населений - явление невозможное из-за ограниченности пространства – второзаконие должно было привести к куда большему противоречию природе, чем “первозаконие”, но именно это соображение изначально было завалено философским поносом, со временем интегрированным в тезис о неограниченных возможностях человека.

Чтобы не залезать в дебри философии, мы оттолкнемся от того факта, что в реальности после 17-го века состоялся вполне реальный рост населения, образование чего отрицалось обстоятельствами предшествующего времени, наиболее значительным из которых являлось феодальное право на землю. Из данного обстоятельства рост населения произойти не мог никак, почему можно считать, что сам феодализм со временем развился в сторону политического централизма, тогда как рост населения был обусловлен развитием средневекового городского торгово-ремесленного сословия в направлении к “капитализму”. Для этого нам придется каким-то образом объяснить наличие в новом времени самого этого сословия, и данный факт можно объяснить следующим образом: это сословие Европа унаследовала от античности.

Специфическое отличие торгово-ремесленного сословия от прочих двух классов феодального общества заключается в том, что данное образование существует в абстракции от темы средств существования, то есть существует как идеальное “избыточное” население, чему соответствует такое обстоятельство, что местом жизни данного населения становится город. Город изначально является местом, где не производят средства существования.

Объяснить потребность господствующего в Европе класса землевладельцев в самих ремесленниках – достаточно просто. Члены феодального класса, имея потребности в искусственных изделиях, подчеркивающих их отличие от простолюдинов и являвшихся, по сути, атрибутом классового образа жизни – могли востребовать массу ремесленников. Со временем централизация, исключившая необходимость содержания воинских формирований – благоприятствовала развитию данного сословия.

Ремесленная форма может быть рассмотрена как следующая вслед за земледелием и военщиной – человечная форма по принципу рода занятий, которая позволила вписаться какой-то массе “избыточного населения” - в рамки предшествующих себе отношений. Дело в том, что реально подобное вписывание позволялось не отношениями, а обстоятельством наличия либо отсутствия для данного факта такой предпосылки как средства существования. Отсутствие же последних средств – уже предлагает отказаться от изучения данной темы, тогда как факт как наличия этого сословия, так и колоссального роста человечества в последние столетия в рамках “капитализма” - является бесспорным.

Чтобы где-то мог образоваться зародыш будущего промышленного класса – торгово-ремесленное сословие средневековья или ранняя буржуазия - был необходим некий достаток средств существования, который можно было бы распределять в пользу данного сословия. Поскольку же подобная перспектива нами отрицается принципиально – можно предположить такое отличие торгово-ремесленного сословия от первых двух классов феодального общества, когда способ жизни этой категории лиц выстраивается на логическом преимуществе относительно фактора средств существования, поскольку в естественном смысле человек не способен каким-то образом преобладать над этой категорией, каковое правило в реальности раннего средневековья утверждается господством принципа феодальной раздробленности.

Логическое преобладание торгово-ремесленного сословия над категорией средств существования – предполагает объективное преобладание членов этого сословия – над феодальным классом. Подобное обстоятельство для времени феодальной раздробленности, когда феодалы как класс преобладают даже над монархами – кажется абсурдным. Тем не менее данный абсурд объективно имел место в форме так называемых товарно-денежных отношений, схему которых мы ниже опишем. Но еще до этого автор считает необходимым обратить внимание читателя на ситуацию с демографической темой по ее состоянию к началу 18-го века, когда начинается новейшее время.

VI

Автору не удалось обнаружить внушающую сколько-нибудь значительное доверие информацию о численности мирового населения к концу 16-го века.

Сугубо логически можно утверждать, что данный показатель мог колебаться между отметками 0,7 и 1 миллиард, но, даже излагая это – автор считает миллиард очень большим числом, но старается не вступать в конфликт с некоторыми данными, например, о населении Китая в этом времени, которые данные, если не кривить душой – нам кажутся очень подозрительными.

Однако, даже считая, что численность мирового населения в начале 17-го века составляло около 1 миллиарда человек – мы приходим к парадоксу.

Оказывается, что в промежутке от 42 до 2 миллионов лет – человечество достигло именно данного показателя, тогда как в следующие 300 лет – этот показатель возрос более чем шестикратно.

Население Российской империи к времени начала петровских реформ по данным некоторых историков составляло около 20 миллионов человек. Автору встречались и другие данные, в том числе цифра в 10 миллионов.

Ближе к концу 20-го века население той части СССР, которая в конце первой четверти 17-го века относилась к Российской империи - составляло около 200 миллионов человек. С учетом того, что в катаклизмах первой половины 20-го века Российская империя и СССР потеряли по самым скромным оценкам около 50 миллионов человек – можно смело утверждать, что население примерно за 250 лет выросло не менее чем в десять раз. За каждое столетие численность населения возрастала в среднем в четыре раза.

Если теперь взять и применить этот же показатель к числу 20 миллионов, но в обратной последовательности, то окажется, что в начале16 века численность населения всей территории, которая во времена Петра считалась Российской империей – должна была составлять 5 миллиона человек. В начале 15-го века численность населения должна была равняться 1 250 тысяч, в начале 12 –го – примерно 20 тысяч человек, в 8-м веке - около 160 человек, в 6-м – 10, а в пятом веке знаменитый Кий с братцами и сестрой на бесконечном безлюдном пустыре построили избу, которую позже назвали Киевом. При подобном раскладе известные соображения одного достославного русского академика, решившего, что вся история была сфальсифицирована не то евреями, не то кем-то еще, новая эра взяла начало с 12-го века, а Русь крестил лично сам Иисус Христос – выглядят вполне научно. Наверное, какие-то евреи посредством подобных рассуждений и вычислили точную дату сотворения “творцом” первого еврея – Адама. Для Евы, видать, арифметика не оставила места, почему “творцу” пришлось выстругать ее из ребра оного Адама.

Касательно темы исторического роста народонаселения после образования классового общества можно рассуждать не о самом данном росте, а о двух способах экстенсивного роста, которые можно отличать как “традиционный” и “нетрадиционный”. Традиционный рост совершается на тех территориях, где люди осели издавна, и такой рост ограничивается образованием классового порядка.

Нетрадиционным можно считать заселение людьми новых пространств, однако практическая реализация подлобного соображения оказывается делом весьма проблематичным хотя бы потому, что пространство к моменту завершения кочевого периода жизни оказывается поделено между землевладельцами, а крестьянское население – закрепощено.

Население Земли, как мы отмечали, изначально росло за счет перемещения в пространстве, но такой способ был вызван не стремлением к росту, а стремлением к выживанию. Проблемная тема роста как таковая сама образуется, скорее всего, в связи с правилом оседлости.

После перехода к оседлой форме жизни – выживание совершается благодаря земледелию и скотоводству. Выживает тот, кто обладает данными качествами, а данным качеством обладает традиционное для какой-то территории население, которое уже выжило. Но само данное качество образуется в течение весьма значительного промежутка времени. По данной же причине оказывается куда проще политически приобщить население какой-то прочей территории к неизвестной данному населению традиции, чем полностью ликвидировать какую-то культуру ради заселения территории “своими” мужиками, которых придется содержать до того, пока они приобретут способность к самостоятельному выживанию. Приобретение одного переводчика – дело куда более простое, чем заселение пустующих земель.

При ситуации после установления классового порядка - “исходящих” даже на гипотетически “свою”, но не освоенную территорию - было необходимо обеспечить такими средствами, которые позволили бы им “перебиться” до того момента, пока они не приобретут свойство выживать самостоятельно.

Здесь же уже имеет место такое обстоятельство, что собственником всех средств на каком-то пространстве являлся землевладелец. По данной причине освоение новых территорий могло совершаться за счет землевладельца, а при отсутствии как-то распорядится освоением новых земель в пользу землевладельца - итогом подобных расходов оказывалась перспектива прироста населения, что при бесконечном развитии данного принципа вело к нарушению равновесия между землевладельцами, что, по-видимому, и обусловило централизацию. Однако дальнейшее продолжение данного процесса вело уже к перспективе вооруженного противостояния уже на совершенно новом уровне. Вело к перспективе мировой войны, как это на самом деле и состоялось.

При дефиците средств существования – организация заселения новых земель оказывалась чрезвычайно проблемным делом, поскольку дефицит средств существования, являющийся вечной проблемой в связи с естественным приростом населения – вдобавок усугублялся необходимостью нести повинности в пользу членов правящего класса. Для организованных “исходов” просто не хватало реальных средств.

В связи с фактом оседлого бытования человеческой массы на некоторой территории при классовом обществе – решающее значение приобретало некоторое равновесное состояние между величиной населения, величиной поборов и величиной условно контролируемой территории. Даже при наличии пространства – люди не всегда могли этим фактором воспользоваться, однако подобное не предполагает, что они с радостью позволяли это кому-то еще.

В этом контексте очень показателен такой факт, что для заселения целинных земель Казахстана в свое время КПСС привлекла ресурсы самой большой экономики в мире, если последнюю считать не “потребительским” способом, то есть не посредством учета расходов населения, как это делает славная своими достижениями либерально-демократическая интеллигенция. Впрочем, никакой прочей интеллигенции в природе и не существует; существует множество философий, потерявших прикладную способность.

В России прирост населения, начиная с 18-го века, приходится увязывать с экстенсивным расширением посевных площадей, начало чему было положено политикой Петра I.. Однако уже с этого времени Россия оказалась втянутой в европейский процесс масштабного отделения ремесла от земледелия с образованием городского промышленного класса, что составляет решающую особенность новейшего метода роста народонаселений. Россия наряду с Германией, Австро-Венгрией и Турцией дала Европе ту первоначальную крестьянскую массу, на которую процесс европейской урбанизации предъявлял спрос. Однако и это утверждение оставляет без ответа вполне закономерный вопрос – чем могло вызваться обстоятельство спроса на крестьянство со стороны господствующих классов хотя бы той же России?

Ответ на данный вопрос следует из особых свойств именно западной цивилизации, которые приобретались западным обществом во второй половине второго тысячелетия.

VII

В связи с демографическим взрывом, имевшим место в новейшем времени, можно отметить такую вероятность, что он мог быть вызван ростом и модернизацией средневекового торгово-ремесленного сословия. К подобному соображению всякий наблюдатель подводится двумя обстоятельствами, имевшими место в реальности. Во-первых, во второй половине второго тысячелетия на смену удельной раздробленности идет централизованный порядок, который со временем становится “буржуазным”, тогда как средневековое торгово-ремесленное сословия и оказалось исторически ранней буржуазией. Во-вторых – основной формой деятельности новейших масс, которые и составили физическую величину прироста населения - стало их участие в массовом промышленном производстве, которое образование принципиально занимается тем же самым, что составляло специфику ранних ремесленников – производит искусственные изделия.

Само собой разумеется, что без изменения порядка феодальной раздробленности и неограниченной свободы класса землевладельцев - новейший порядок не мог сложиться никак, и в первую очередь не мог иметь место рост населения. Для этого принципиально было необходимо отменить “первозаконие”, что и совершается при политической централизации.

В то же время торгово-ремесленное население само по себе и еще при обстоятельствах удельного феодализма являлось неким “избыточным” населением относительно главной идеи тогдашнего порядка, заключавшейся в том, что всякий человек, не вписывающийся в удельный порядок – является лишним.

“Избыточность” торгово-ремесленного сословия самовыражается таким противоречием удельному порядку как городской образ жизни. Можно обратить внимание на такой факт, что современная христианская цивилизация, родившаяся на обломках городской римской цивилизации – далее выявила в своем развитии тенденцию, направленную в пользу поместного сельского образа жизни. Но по итогу последних столетий может показаться, что стоило только отменить удельный порядок – и тут же способ жизни торгово-ремесленного сословия этаким чудесным образом позволил рост городской человеческой массы.

Очень продолжительная история торгово-ремесленного сословия, опередившего в своем происхождении сам европейский феодальный класс нового времени – позволяет утверждать, что данное сословие знало какие-то способы, позволившие ему выживать при любой конкретике землевладения, включая рабовладельческую форму. Это соображение как раз и подводят наблюдателя к такому выводу, что стоило только упразднить феодальную раздробленность – и тут же открылась дорога для “прогресса”.

Чтобы разобраться в этой теме – нам придется более подробно рассмотреть способ, согласно которому торгово-ремесленное сословие выживало в условиях господства класса землевладельцев и феодальной раздробленности и уже из этого – делать вывод – могло данное сословие стать источником современного положения вещей, или нет. Но еще до этого автор считает необходимым подчеркнуть ряд обстоятельств, очень значительно повлиявших на ход истории во второй половине второго тысячелетия.

Если наличие в Европе новой эры сколько-нибудь значительной производительной ремесленной культуры - можно объяснять наследием еще Римской цивилизации, то этому наследию в начале второго тысячелетия политика католической церкви, направленная в сторону реанимации или возрождения традиции античности – придала весьма значительный импульс.

После начала так называемого Возрождения в Зап. Европе - именно католическая церковь предъявляет расширенный спрос к ремеслу, в том числе художественному, постепенно создавая явление, сегодня обозначенное словом “мода”.

Возрождение, по-видимому, дало первоначальный толчок и тем формам “светского” времяпровождения, которые в средневековье отличают именно христианскую культуру. Появление данной культуры (не совсем подходящее слово, к чему мы еще вернемся ближе к концу текста), которую в России Петр насаждал принудительно – должно было обусловить рост ремесла и торговли, которые позволяли разнообразными экзотическими товарами как удивлять собравшихся, так разукрашивать их самих. В Европе в это время экзотическими и востребованными становятся как специи, доставляемые из Индии, так и восточные ткани, и сибирские меха. И совершенно неважно – являлись эти предметы торговли ремесленным изделием или нет - рост денежных оборотов, и перераспределение денежных средств в пользу торгово-ремесленного сословия совершалось при этом в любом случае. В одно время в Европе благодаря данным изменениям даже сложились специфические “торговые республики” – Венецианская и Генуэзская.

Очень значительным фактором, стимулировавшим становление в Западной Европе сколько-нибудь значительного ремесленного производства - мы считаем открытие Америки и тот поток ценностей, который хлынул в Испанию и Португалию. Эти ценности позволили прирост товарно-денежных отношений и оживление на этом базисе европейского городского ремесла и торговли.

Наконец, следовало бы особо отметить то обстоятельство, что войны за централизацию в Европе, в которой торгово-ремесленное сословие выступило против удельного порядка – сопровождались расширением параметров самого феодального класса за счет новых землевладельцев или дворян, получавших свои привилегии на службе идее централизации в борьбе против “столбовых” феодалов. Данное сословие количественно расширило потребительский слой населения, а соответственно – и открыло перспективу к росту ремесленного производства и торговых оборотов.

Однако, рассуждая о фундаментальном принципе организации ремесла, который принцип гипотетически мог сказаться на взрывном росте населений в новейшем времени – решающим вопросом оказывается принцип организации физического существования самого ремесленника, находящегося в независимом положении относительно удельной формы землевладения. По этой причине городские торговцы и ремесленники жили именно в городах, городской образ жизни предполагает распределение средств существования этаким “рыночным” способом, то есть в рамках товарно-денежных отношений. Иначе говоря – город нуждается в наличии товаров и денег, тогда как монопольными владельцами и средств существования, и денежных средств, материал для изготовления которых (редкие металлы) до новейшего времени добывается из земли – являлись землевладельцы. Тем не менее, учитывая фактор преемственности и то обстоятельство, согласно которому ремесленники средневековья – ранняя “буржуазия” - можно считать, что новейшее время унаследовало принцип организации существования раннего торгово-ремесленного сословия, который принцип наряду с принципом политической централизации – позволил взрывной рост населений, что, в общем, требует подробно рассмотреть данный принцип.

С сегодняшнего дня временной период от середины16-го – начала 17-го века и по сей день - можно разделить на три отрезка. Время до 1945-го года, время до 2001-го года и время после этой даты. Если центральной идеей самого последнего времени оказалась идея “мирового терроризма” и “оздоровления мирового климата”, главной культурной идеей промежуточного отрезка – идея “демократии”, то решающим культурным понятием начального периода новейшей истории стало слово “стоимость” и выражение “прибавочная стоимость”. Поскольку массовое производство новейшего времени занималось производством искусственных изделий – экономические категории новейшего времени могли быть свойственными и предшествующей культуре ремесла и торговли.

По поводу “стоимости”, создаваемой торгово-ремесленным сословием – г-да экономисты давно пришли к двум точкам зрения. Материалисты сочли, что “стоимость” есть искусственная форма, которая создается производством, тогда как так называемые “либеральные” экономисты предположили, что она образуется в торговле, что преподносит искусственные формы как непознаваемость. Наконец, все экономисты, включая кухонных и тех, кто занимается пением, гоп-стопом и прочими увлекательными делами – знают, что производство – выгодно. В научной форме подобное соображение как раз и было оформлено как информация о “прибавочной стоимости”, создаваемой не то производством, не то рабочим классом, не то торговлей.

Сама “стоимость” давно еще была расчленена на “меновую” и “потребительную”, чем мы, если память не подводит автора – обязаны А.Смиту. Тему роста городского населения и населения вообще все исследователи сочли, по-видимому, недостойной их внимания, хотя тот факт, что экономическая теория образуется в связи с урбанизацией – очевиден.

Нам придется разобраться скорее с темой “прибавочной стоимости”, чем стоимости вообще, поскольку в связи с городским способом существования торгово-ремесленное сословие во все времена нуждалось в умении жить не за счет “хлеба насущного”, поскольку хлеб производился в рамках уделов, а неким прочим способом. Коротко этот способ можно понимать как жизнь в рамках организации товарно-денежного обращения, что обязывает нас кратко коснуться наиболее элементарных экономических понятий.

Всякое цивилизованное, то есть городское производство - начинается от расхода денежной суммы при текущих ценах. Величина же необходимых денег зависит от диктата технологии производства, которая определяет величину материальных средств, необходимых производству. При трансформации денег – в эти средства – определяющее значение имеют текущие цены, которые и устанавливают величину денежных трат.

После того, как деньги “превращаются” в конкретные условия, позволяющие начало производства – о них остается некая информация, которую задним числом принято обозначать понятием “издержки производства”. Однако, оперируя данной категорией – мы претендуем видеть события достаточно значительного промежутка времени.

После расхода первоначального денежного капитала для организации производства – его объективно не бывает, однако номинальное значение этого капитала условно “делегируется” массе ресурсов, приобретенных за деньги. Данная информация имеет отношение (касательство) непосредственно к организатору производства, и позволяет оценивать какую-то массу ресурсов как эквивалент некоторой суммы денег, ранее принадлежавшей организатору производства и которой суммы к моменту, когда в пространстве наблюдения появляется ресурсная масса – объективно не бывает.

По ходу непосредственного производства - из пространства выпадает и ресурсная масса, превращаемая в предмет, но тот же номинал давно израсходованных денег уже начинает приписываться произведенному предмету. Все подобные недоразумения имеют место в связи с соображением о собственности.

Категория “собственность” принципиально отличает городского ремесленника от его удельного собрата, который не ведает – что такое деньги. Но удельный ремесленник живет на балансе поместья, то есть имеет возможность обходиться без денег. Житель города, не располагающий наследуемым правом на получение средств существования и не имея отношение к уделу – либо располагает деньгами, либо его (горожанина) не бывает вовсе. По последней причине городской ремесленник всегда производит на продажу. К этому его обязывает именно городской образ жизни и отличие этого способа – от натурального способа. Чтобы получить шанс приобрести кусок хлеба – ремесленник нуждается в способности производить, производит товары для продажи и нуждается в последующем обмене этих товаров на деньги при способности денег меняться на средства существования. Все эти обстоятельства и образуют категорию частной собственности в области производства искусственных предметов накануне культуры массового производства, так что собственность “частной” не бывает. Она составляет один из элементов некоторого сложного порядка, наиболее существенным свойством которого является отрицание вероятности существования горожанина, что образует решающую проблему института собственности. Иначе говоря – форма “собственности” позволяет как-то противоречить пространственной тенденции в пользу сужения параметра человеческого материала.

Принципиальное отличие городской формы собственности от собственности земледельческой – заключается в том, что касательно городских форм собственности имеет место некое обстоятельство, которое можно характеризовать как “дефект временного порядка”.Иначе это можно изложить следующим образом, понимая при этом, что первым классом в эволюции человечества стал класс землевладельцев, который в силу собственного существования – перевел массы в положение подчиненного класса крестьян.

Городское торгово-ремесленное сословие образуется после класса землевладельцев, который класс как военное сословие – еще до этого создает военные поселения, со временем становящиеся городами. Только после появления годов, которые ранее, как правило, являются военными поселениями – можно рассуждать о городских сословиях и городском способе жизни.

Особенностью феодального порядка является законное право феодала на превосходство, в отношениях с независимым ремесленником самовыражающееся таким образом, когда ремесленник обязывается сначала произвести что-то, что феодальный землевладелец сочтет необходимым приобрести в обмен на деньги, а уже затем – приобрести на эти деньги то, что необходимом самому городскому ремесленнику. Самому же этому ремесленнику бывает необходимо существовать физически, то есть он нуждается в получении средств существования, причем нуждается в получении их еще до того, как он что-то сможет произвести и предложить землевладельцу, поскольку на голодный желудок ничего не производят, тем более что в средневековье производство одного предмета ручным способом – могло тянуться месяцы.

Данное противоречие и образует принцип “дефектного времени”, а способ, позволяющий ремесленнику выпутаться из этой ситуации – составляет содержание частной собственности ранней буржуазии. Иначе говоря - частная собственность при благоприятных обстоятельствах позволяет городскому жителю не умереть от голода, но для этого она нуждалась в механизме, позволяющем противоречить закономерностям культурного порядка.

Функционирование ремесленной формы собственности формально подчиняется следующему правилу. Для производства – ремесленный производитель расходует конкретную сумму денег. Когда конечный продукт ремесленной деятельности бывает готов - в поле наблюдения за функционированием собственности обнаруживается готовый предмет. Касательно самого ремесленника данный предмет оценивается равно информации о величине первоначально израсходованных денег, которую информацию принято называть издержками производства.

Считается, что произведенное стоит столько же, сколько стоили расходы на организацию производства. Так появляется категория “себестоимость произведенного”.

Объективно пространство функционирования собственности является местом чередующихся событий, которые можно представить в виде некоторой последовательности, описывающей процедуру производства. Как последовательность D ….. (-D) …. D(1) при D(1)=D, где многоточием мы обозначили переход одной категории – в следующую.

Символ D обозначает первоначально взятую массу денег или капитал, причем в этом случае деньги нами понимаются так, как они есть на самом деле.

При обстоятельствах раннего до новейшего времени функцию денег исполняют редкие металлы и, прежде всего, золото. Деньги являются пластинками золота или серебра, на которые наносится некий номинал. При организации производства сама масса редкого металла – передается кому-либо, тогда как номинальное значение этой суммы – условно приписывается сначала ресурсной массе, а затем – и искусственному предмету, что позволяет такое соображение, что эти категории “равны” золоту, тогда как “равными” они бывают номинальной величине первоначального расхода денег.

Символ (-D) – обозначает ресурсную массу, приобретенную за эти деньги и условно эквивалентную номиналу первоначально израсходованных денег, понимаемому как отрицательная величина в силу того, что сами эти ресурсы – производителю не нужны, тогда как деньги, затраченные на организацию производства – являются необходимостью.

Символ D(1) обозначает готовый предмет, в пределах собственности производителя опять таки оценивающийся величиной первоначального расхода. Данную величину мы понимаем как положительную, поскольку иначе не можем объяснять целесообразность деятельности производителя.

Излагая данную схему – мы абстрагируемся от того обстоятельства, что когда имеет место категория D – категории (-D) (ресурсы) объективно не бывает, а когда имеет место категория D(1) – не бывает обеих предыдущих категорий.

Для вычисления эффекта непосредственно от производства – мы прибегаем к вычитанию от познаваемой величины произведенного – величины первоначальных расходов. Такое вычитание D - D дает число ноль, но объективным такое действие не является. Объективно вычесть из предмета – величину расходов для его производства бывает невозможно, поскольку в реальном времени, когда готовых предмет существует как факт – реально первоначально израсходованных денег – не бывает. Они бывают кому-то переданы и по этой причине – отсутствуют.

Все это значит, что без каких-либо дополнительных изменений - ремесленник лишается перспективы будущего, а всякое дополнительное изменение минимально сводится к необходимости обратного обмена номинальной величины первоначального расхода денег – на сами деньги.

Число 0, получающееся вследствие вычитания из номинальной величины готового изделия – номинальной величины первоначального денежного расхода - объективно отражает тот факт, что ремесленник производит то, в чем сам не нуждается. В этой связи с рамках конкретной формы собственности факт искусственной формы не может да и не должен самовыразиться каким-то позитивным образом. Но этот же “ноль” значит, что понятие “стоимость” в рамках ремесленной формы частной собственности – категория либо ложная, либо непознаваемая, что позволяет считать, что она является категорией истинной и познаваемой в рамках какой-то прочей формы собственности.

Соображение о целесообразности человеческих поступков позволяет считать, что искусственные изделия передаются кому-то, для кого они не является нулем, и обладают ценностью. Однако, тут имеет место такое недоразумение, что потребитель искусственных предметов пользуется не их формой, а их функциональностью, даже если функциональность является воображаемой, как это имеет место, например, в случае с яйцами Фаберже.

Когда человек смотрит в телевизор – он потребляет картинку. Сам ящик со временем выбрасывается на свалку почти в том же состоянии, в котором был произведен. То есть форма произведенного с любой точки зрения предстает как нечто, не имеющее ценности, но позволяющей восприятие некоторой функциональности. Но подобное обстоятельство в любом случае оставляет вопрос об организации существования городского производителя – открытым во всех случаях, когда решение данной проблемы не адресуется к какой-то качественно иной схеме, что, в общем, позволяет такое суждение, что физически городской производитель выживает не столько благодаря своему труду, сколько благодаря каким-то отношениям, позволяющим ему получать естественно-необходимое.

VIII

С момента образования самой первой формы частной собственности категория “собственность” подразумевает способ физического выживания всякого лица, не являющегося крестьянином, хотя это вовсе не значит, что любая форма собственности – гарантирует выживание. Выживание гарантируется не формой собственности или деятельностью, а средствами существования, которые производятся природой, причем не всякая природа способна к подобному; в Сахаре или пустыне Кара-Кум - пшеница или рис не растут.

В средневековье жизнь гарантируется нахождением внутри удельной организации, исторически занимающей пространство, где природа обладает способностью гарантировать физическое выживание человека. При таких обстоятельствах городское торгово-ремесленное сословие предстает как масса людей, независимых от удельной формы собственности, а потому нуждающейся для выживания в более сложной модели отношений. Частная собственность при этом оказывается в положении некоторого промежуточного инструмента, позволяющего не данное моделирование, а производство искусственных изделий, которое придает целесообразность моделированию каких-то отношений в пользу ремесленного производителя.

Особенностью отношений между людьми внутри уделов является отсутствие какой-нибудь экономической категории, которая может обнаруживаться между фигурантами. В пределах удельной формы - отношения между феодалом, удельным ремесленником и крестьянином можно рассматривать как некий специфический бартер, когда крестьяне пользуются плодородным участком земли, принадлежащим землевладельцу, и отдают необходимое – удельному ремесленнику, который по данной причине выживает, производит и далее отдает произведенное – феодалу, тогда как феодал – гарантирует неизменность такого положения вещей.

При понимании всех фигурантов подобной схемы как естественно-равных людей – величина средств существования, переданных крестьянами ремесленнику – равняется условной величине искусственных предметов, произведенных ремесленником для землевладельца. Но это значит, что и то, что производится городским ремесленником тем же способом, коим пользуется ремесленник удельный, то есть физическим трудом – является эквивалентом средств существования, затраченных им в периоде времени, потребном или необходимом для изготовления того или иного предмета.

Иначе это значит, что величина издержек производства городского ремесленника оценивается равно величине тех средств, которые естественно-необходимы ремесленнику в течение того времени, которое необходимо для производства конкретного продукта. Расходы на ресурсы для производства и так далее – также оцениваются расходом средств существования каких-то лиц, благодаря которым эти ресурсы обнаруживаются производителем потребительских изделий.

Ремесленник на то и является ремесленником, что питается и производит одновременно. В этой связи отличие между городским ремесленником и его удельным коллегой сводится к такому обстоятельству, что удельный ремесленник, являющийся собственностью землевладельца – получает какие-то средства существования всегда, поскольку представляет собой некую ценность для землевладельца. Городской же ремесленник своей независимостью обязывается сначала что-то произвести, затем это что-то продать, а уже после этого – получить шанс на выживание. А это правило, что мы отмечали ранее – является естественно-неприемлемым. По этой причине задолго до того, как евреи сочинили “творца” и уж куда раньше времени, когда интеллигенция сочиняла свои выдающиеся теории - имела место практика, когда городской ремесленник оценивал произведенное дороже величины издержек производства. Стремился продать произведенное подороже. Тем самым независимый ремесленник-одиночка стремился к возможности реально гарантировать собственную жизнь городского обитателя в абстракции от темы труда, стоимости или чего угодно еще. Лишние деньги позволяли “протянуть” время дольше той величины, которая была необходима для производства проданного предмета.

Если произведенную ремесленником искусственную форму считать “стоимостью” - наценка на произведенное для увеличения его цены – может пониматься как “прибавочная стоимость”.

Данное правило значило, что цена произведенного равняется не D как номиналу израсходованной на существование самого производителя денег, а некоторому S при S=D+d. Величина d при этом предстает как некое положительное число, взятое с сознания производителя, то есть образованная путем надувательства. Объективно “прибавочная стоимость” является воображаемой информацией, тогда как величина D, отнесенная к какому-то наличествующему предмету – также является воображаемой величиной, поскольку равняется величине денег, которую ремесленник до того израсходовал на собственное существование в некотором промежутке времени, когда данный предмет производился.

Для того, чтобы “прибавочная стоимость” могла стать реальным обстоятельством – она должна была приобрести конкретную форму средств обращения, то есть стать деньгами. Но в силу собственной бессодержательности – “прибавочная стоимость”, не наличие, а имитация наличия которой совершается ремесленником, когда он торгует по завышенной цене – образует особый способ контакта – торговый, и “обогащает” пространство неким новым содержанием, которое может пониматься как “экономическое”.

С точки зрения хорошо информированного потребителя при обмене “прибавочной стоимости” на деньги - речь может идти об “обесценивании денег” со стороны покупателя предмета, поскольку торговлей “прибавочной стоимостью” предполагается обмен денег ни на что. Выбрасывание их на ветер.

В естественном смысле “прибавочная стоимость” объективно является неким запросом, связанным с организацией жизни в городе, почему естественное содержание данной категории, собственно говоря, образуется не тогда, когда ремесленник вульгарно увеличивает цену произведенного, и даже не после того, как он продает произведенное, поскольку в этом случае у него появляются деньги. Сколько-нибудь естественно и в связи с особенностями городской жизни – содержание образуется после того, как “прибавочная стоимость” минуя денежную форму, трансформируется в средства существования, позволяющие ремесленнику жить, так что обращение “прибавочной стоимости” совершается между двумя формами собственности – формой производящей искусственные формы, и землевладельческой формой собственности. Между этими же формами в связи с особенностями городского быта имеет место два недоразумения. Во-первых, ограниченность денежной массы и наличие этой массы у землевладельцев, а во-вторых, то обстоятельство, что горожанину требуется сначала получить средства существования, а уже затем – производить.

Кратко ситуацию существования городского сословия можно обрисовать следующим образом.

Для своего существования торгово-ремесленное сословие нуждалось в порядке, предполагающем:

а) наличие у членов данного сословия денежных средств, которые закономерно содержанию “первозакония” должны были быть в распоряжении землевладельцев;

в) в следующем за условием наличия денежных средств - наличии в свободной “рыночной” торговле – средств существования, которые могли поступать от удельного образования.

Реальность того времени предполагала невозможность как первого условия, так и второго, что в сумме образовывало упомянутый выше “временной дефект”.

Противоречие между опережением потребностью товарного производителя в средствах существования - его же способности “сделать деньги” – предполагает некий прочий способ, позволяющий существование ремесленника. Предполагает приемлемую модель для городской формы жизни.

Содержание же ремесленного производства сводится к производству искусственных изделий.

Данное производство при наличии приемлемых условий для физического существования производителя – предполагает функционирование согласно изложенному выше экономическому порядку или схеме, срабатывающей как последовательность событий

D ….. (-D) …. D, (I).

где D как денежная величина расходов для физического существования производителя в течение времени производства - равняется D как цене необходимой для производства ресурсной массы, которая объективно если и отличается от средств существования для производителя – в ценностной форме выражается этими средствами. Наконец, в конце этой последовательности наблюдается некая величина произведенного, равная все тому же D (себестоимость произведенного), что подразумевает эффект между крайними точками этой схемы равным D-D=0.

Данный “ноль” в естественном смысле констатирует тот факт, что ценность искусственной формы с любой точки зрения равняется нулю. Касательно производителя этот факт подтверждается тем, что он производит для последующего отторжения произведенного от самого себя, а потребителя, как мы уже отмечали – интересует функциональность формы, если даже последнюю категорию он воображает. Однако наиболее значительным дефектом такой формы является то, что она не позволяет даже иллюзорную перспективу для физического существования городского производителя в следующем отрезке времени, поскольку как раз первое D у городского жителя закономерно отсутствует.

В связи с этим обстоятельством и по факту наличия городского образования - для любого времени, знающем данный факт - предусматривается некоторая модель схему, позволяющая физическое выживание городского производителя в “относительной” абстракции от какой бы то ни было темы вообще, за исключением темы искусственных предметов.

Иначе выражаясь – ремесленное производство для своего существования требует некую модель или схему, предполагающую получение производителем денежных средств и средств существования еще до начала производства.

“Прибавочная стоимость” позволяет моделировать такую схему в некотором “смещении” от одного искусственного предмета в сторону другого, что мы ниже постараемся объяснить более вразумительно.

Дефектом ремесленной (мелкобуржуазной) схемы собственности являлось такое свойство, что она как закономерность - предполагала вторичность естественных потребностей производителя. Это значит, что тот доход производителя, который имеет касательство к теме его физического существования - образуется не трудом, поскольку трудом образуются искусственные предметы, которые в конкретных обстоятельствах своего времени сначала должны производиться, а уже затем – меняться на средства существования, под что производитель приспособиться не может никак. Так мы переходим к правилу образование “прибавочной стоимости”, что является историческим правилом, и перспективе видения механизма функционирования ремесленного производства в рамках какой-то отличной от материальной – измерительной системы или модели, позволяющей сначала питаться, а уже потом - трудится.

Образование “прибавочной стоимости” объясняется стремлением горожанина к выживанию в будущем. Но, продав какой-то предмет втридорога – производитель может некоторое время не работать вообще. Потратив, например, на производство чего-то месяц жизни и сумму в D условных единиц денег, но, продав произведенное за сумму в 3D – производитель приобретает способность жить в праздности целых 3 месяца. Однако когда он этого не делает, то оказывается, что в течение следующих 2-х месяцев он может жить и работать за счет средств, полученных, по существу, путем надувательства.

Для того, чтобы “прибавочная стоимость” стала постоянным способом существования – требуется, чтобы труд был непрерывным. То есть решающим условием для абстракции производителя искусственных изделий – от конкретных закономерностей пространства – становится не труд, а непрерывность труда.

В то же время непосредственно для превращения “прибавочной стоимости” в средство обмена – в деньги - требуется скорее торговая, чем производительная схема.

Ремесленник после того, как он произвел форму, то есть после завершения некоторого периода своей собственной жизни – вульгарно увеличивает цену произведенной формы на некое взятое с потолка число, что, собственно говоря, и составляет технологию образования “прибавочной стоимости”. Но последний акт можно выделить как некую отдельную фазу и форму деятельности, отличную от непосредственного изготовления искусственной формы. Данное обстоятельство позволяет нам рассуждение о торговой технологии, которая берет начало именно от производителя искусственных изделий и далее, минуя торговца – завершается на потребителе этих изделий, готовом и способном оплатить вздутую цену.

Произведя нечто, продавая его по завышенной цене и продолжая далее трудиться – производитель, по сути, не то что получал кредит от потребителя, коим в средневековье, как правило, оказывался землевладелец. Ситуация тут оказывалась таковой, что когда он этот кредит получал – он (городской производитель) – имелся сам. То есть торговля прибавочной стоимостью отличается от торговли искусственными предметами тем, что за счет надувательства – позволяет физическое существование такого производителя. Не в связи с его деятельностью, а именно в связи с торговлей “прибавочной стоимостью” обнаруживается способ кредитования, позволяющий ремесленнику сначала питаться, а уже затем – работать. Данный же способ полностью гармонирует с пониманием цены произведенного еще до отчуждения его от производителя - как числа “ноль”.

Возвращаясь к марксистским категориям – можно считать, что “меновой стоимостью” являлась “прибавочная стоимость”, тогда как сами искусственные формы вроде как можно понимать как “потребительные стоимости”, которые передаются потребителю бесплатно в режиме торговли “меновой стоимостью”. Мы уже отмечали, что “потребительной стоимостью” является не самолет как таковой, а факт перемещения какого-то человека или груза из одной точки пространства – в другую, то есть “потребительной стоимостью” является даже не некая функциональность, свойственная искусственной форме, а некий результат, который сам по себе является изменением пространственного обстоятельства. В этой связи сами искусственные формы могут пониматься как предметная иллюзия, наиболее важным свойством с экономической точки зрения свойством которых является их равенство нулю.

Когда городской производитель продает “прибавочную стоимость” - он получает какие-то денежные средства - даром. При этом технология образования “прибавочной стоимости” подразумевает некую величину, превосходящую величину себестоимости произведенного. То есть данная технология предполагает, что произведенное продается по цене D+d, где последняя величина реально гарантирует постоянное кредитование. О стабильности торгово-ремесленного сословия можно рассуждать тогда, когда имеет место обстоятельство d>D, даже если для такого d требуется производство и продажа нескольких изделий.

В то же самое время, когда производитель искусственных изделий идет на рынок за средствами существования, которые позволят ему произвести какой-то следующий продукт - часть денег, полученных ранее в обмен на “прибавочную стоимость”, а именно величину D - он возвращает владельцу средств существования.

Все это значит, во-первых, что средства существования городское население получает даром. Во-вторых – столь же даром они отнимаются у крестьян. В-третьих – подобная схема предполагает “перетекание” денежных средств от землевладельцев в пользу торгово-ремесленного сословия, и иначе данное сословие не может выживать вообще. И, наконец, самое главное: ремесленное производство функционирует не согласно схеме

D … -D … D,

а согласно модели

-D …D, (II)

поскольку при обстоятельствах устойчивого кредитования ремесленного производства со стороны аграрной формы собственности - денежные расходы на организацию производства изначально и объективно берет на себя землевладелец, после чего эти средства без конца переходят от ремесленника к аграрию при покупке первым фигурантом средств существования и обратно при приобретении аграрием искусственной формы.

Данная технология может пониматься как моделирование специфического потребительского права, в своем происхождении следующего за феодальным потребительским правом и эксплуатирующего факт существования земельной формы собственности, факт денежных ресурсов и факт бесправия крестьянства. Обязательным условием моделирования данной формы – является непрерывность производства искусственных изделий, наличие земельной формы собственности, позволяющей при обстоятельстве дефицита средств существования выжимать из крестьян необходимые городу средства, позволяющие производителю жить именно в рамках некоего подспудного и неявного обращения “прибавочной стоимости”. При данном же обстоятельстве реальные денежные средства для города оказываются средством организации распределения средств существования, которые город получает даром в обмен на “прибавочную стоимость”, но денежные средства не моделируют потребительское право горожанина. Это право моделируется в рамках более сложной схемы и подразумевает дармовое получение этой категорией лиц – средств существования.

Технология производства, обмена “прибавочной стоимости” на реальные деньги и использования данного правила или способа в производственных целях - позволяет заключать не физическое существование производителя, а именно организацию производства – в рамки неких абстрактных чисел в силу того, что реальные денежные средства “перемещаются” между двумя формами собственности – производящей и аграрной – позволяя физическое выживание городского сословия. Условием этого способа является факт, когда величина денежных средств, полученных городом от удела – превышает величину этих средств, отданных обратно уделу в обмен на средства существования, но при стабильном положении городских производителей эти средства выводятся из обращения. Попадают в сундуки торговцев и ремесленников, так что при стабилизации модели существовании городского сословия оказывается так, что одна сумма денег обращается между землевладельцами и горожанами, тогда как параллельно этому – землевладельцы без конца обязываются отчислять какие-то дополнительные суммы в пользу горожан. Стабилизация подразумевает как раз такой факт, что эти дополнительные суммы выводятся из обращения.

По существу, “прибавочная стоимость” и организация обращения данной воображаемой категории позволили такую сознательную категорию как “экономическое содержание”. Экономическое содержание – это обмен информации на средства существования при посредничестве денег. Конечным эффектом такого содержания оказывается моделирование потребительского права для городского населения. В этой связи мы считаем необходимым обращение внимания читателя к такому обстоятельству, что обмен между двумя ремесленниками не имеет никакого содержания в ракурсе темы организации физического существования городского населения, поскольку получается, что “прибавочные стоимости” меняются между собой.

В то же время возможность жить благодаря производству “прибавочной стоимости” - вполне естественно ориентировало ремесленных производителей к переходу от производства искусственных предметов – к производству именно “прибавочной стоимости”. Подобное достигалось уже переходом от эпизодического производства – к производству беспрерывному, однако требовало массы специфических потребителей, которая масса реально была ограниченной.

По последней причине уже с 13-го века начинается узаконивание статуса торгово-ремесленного сословия путем объединения торговцев и ремесленников в замкнутые гильдии и цехи, что противоречило росту народонаселения именно путем роста городского населения. Подобные меры, марксизмом толкуемые то ли как показатель регрессивной сути мелкой буржуазии, то ли каким-то прочим подобным образом - объективно являлись мерами по ограничению численности торгово-ремесленного сословия для защиты третьей технологии, которая является технологией кредитования городского населения со стороны класса землевладельцев.

Излагая модель организации существования городского сословия при обстоятельствах до культуры массового производства – мы рассматривали ее с точки зрения торгово-ремесленного сословия, хотя более верно было бы рассуждение об интересах этого сословия, а не точке зрения. Однако этот порядок предполагает и позицию класса землевладельцев, что позволяет оформить для этой культуры отличную от первой - схему функционирования земельной собственности в условиях кредитования жизни городского ремесленника – землевладельцем.

Такая технология предполагала выкуп землевладельцем “прибавочной стоимости” за большую сумму денег и дальнейший выкуп части этой суммы – предложением в обмен на деньги – средств существования. Именно данная технология позволяла ремесленнику иметь место, так что все прочие технологии в ракурсе темы народонаселения могут рассматриваться как вторичные.

Изобразить эту технологию можно следующим образом.

(- S) + D ….. - C (III).

Здесь величина (-S) обозначает сумму, выплаченную феодальным потребителем искусственных изделий производителю этих изделий, равную по своему номиналу величине D+d.

Символом С обозначена масса средств существования, которая передается в пользу городов, когда горд возвращает землевладельцу денежную сумму D. В этом случае верхняя схема предстает в форме

-d …..- C (IV),

что, в общем показывает что аграрный сектор кредитует городское население и денежными средствами, выводящимися из обращения, и средствами существования. Сам же факт получения городскими производителями каких-то “доходов” оказывается издержкой организация приемлемого режима городского населения. Чтобы иметь возможность получать средства существования в абстракции от темы производства - город требует, чтобы сверх этих средств – городское население получало еще и “дополнительные” деньги.

Данный порядок объективно предполагал перераспределение собственности от землевладельцев в пользу торгово-ремесленного сословия по мере роста параметров производства и товарно-денежного обращения, что противоречило первоначальному содержанию феодального права.

Наиболее существенным вопросом в связи со средневековым ремесленным сословием является то обстоятельство, что существование данного сословия гарантировалось противоречием правилам, которые гарантировали само это существование. В частности, при ограниченности денежной массы – параметром редкого металла – бесконечное оседание золота в сундуках горожан вело к кризису.

По существу, манипуляции “прибавочной стоимостью” подразумевают, что искусственный предмет стоит дороже, чем стоит жизнь самого производителя в промежутке времени, необходимом для производства данного предмета.

В то же самое время данная модель противоречила существующему политическому порядку – предполагало некое превосходство городских сословий над феодальным классом, поскольку данный класс содержал это сословие. Такое соображение изрядно попахивает если и не бандитизмом, так мошенничеством или чем-то еще в этом духе.

Само собой разумеется, что никакого политического превосходства ремесленников над членами класса землевладельцев в эпоху “первозакония” быть не могло. Тем не менее, без превосходства, выражавшегося тем, что ремесленник в своих специфических отношения всегда выигрывал у землевладельца – существование городского сословия было бы невозможно вообще.

Если искать причину, обязывающую феодальный элемент добровольно уступать свои позиции торгово-ремесленному сословию средневековья, то таковой окажется чувство. Стремление “самовыразиться”, если это излагать “любвеобильным” и “гуманным” слоганом. Иначе это можно высказать так, что в человеке издавна и очень существенно павлин обогатил первобытную мартышку.

Особо долго обсуждать данную тему автор не намеревается, и поэтому в контексте наблюдения за ходом времени в сторону темы массового производства – мы ограничимся утверждением, что следующая культура могла унаследовать от ранней культуры “мелкой буржуазии” именно изложенную выше модель мироустройства, основные положения которой описаны формулами (II) и (IV).

IХ.

Решающей особенность культурной эволюции времени после средневековья стал рост человеческой массы. Для того, чтобы подобное могло происходить в местах, исторически заселенных людьми - было необходимо отменить “первозаконие”. Подобное в середине второго тысячелетия новой эры совершается процессом политической централизации в Европе, который процесс охватил промежуток времени между 15-м и началом 20-го века.

Данный промежуток времени, что несложно заметить - одновременно отмечается появлением и развитием культуры массового производства. Предшествующая централизму политической культура знала три способа организации физического существования человека, и каждый из этих способов предполагал ограниченность того или иного классового материала. Численность крестьянства ограничивалось естественными параметрами уделов (площадью земли), численность класса землевладельцев – количеством уделов, тогда как численность городского сословия ограничивалось возможностями удельной формы позволить физическое существование данного сословия.

Удельный порядок являлся особой формой организации физического существования “избыточного” человека путем ограничения перспективы роста данной человеческой массы поверх некоторого параметра устоявшейся крестьянской общины, величина коей, как правило, зависела от величины территории удела и плодородия земли. Но удельный порядок предполагал и некий механизм регулярного реагирования на перспективу роста населений, выстраивающийся на менталитете членов правящего класса, превратившего военные действия – в способ развлечения.

Совершенно неважно, за что феодальные землевладельцы воевали – за “честь” и “достоинство” или за благосклонность “прекрасной дамы”; важно то, что в этих войнах убивали и убивали регулярно. Каковыми бы ни были формальные поводы к организованному насилию – сама такая культура предполагала противоречие росту человеческого материала. Эту культуру политический централизм и отменял.

В то же самое время централизм сам по себе какое-то новое содержание выработать не мог никак, что, в общем, в истории подтверждается двумя обстоятельствами. Во-первых, после централизации совершается интенсификация организованных убийств, которым оказывается свойственной куда большая массовость, чем ранее, и это обстоятельство может пониматься как развитие содержания “первозакония”.

Во-вторых, централизованные образования очень быстро приходили в состояние упадка, самовыражающегося реанимацией феодальной раздробленности.

В частности, можно отметить такой факт, что Московское княжество, положившее конец монголо-татарскому игу и начало образованию Российской империи – в самом начале 16-го века, то есть чуть более 120 лет спустя после изгнания монголов - приходит в состояние упадка и завоевывается поляками примерно тем же способом, коим Москва была завоевана в конце 20-го века “демократией”.

По этому поводу можно вспомнить и разложение Речи Посполитой, и английскую войну двух Роз, и противоборство между Филиппом Красивым и французским дворянством, и много чего еще. Английская революция середины 17-го века, казнив Карла I Стюарта – скорее обозначила или констатировала обстоятельство прихода централизованной формы правления к кризису, чем положила начало культуре массового производства, как это принято считать. Всякое событие завершает или венчает предшествующий период времени.

Позже кризис политического централизма подтверждался и казнью Людовика XVI во Франции, и убийством Николая II в России, которые факты наряду с развертыванием такого явления как “классовая” борьба – позволяют суждение, что централизованный политический порядок не смог найти какое-то естественное содержание, придающее ему устойчивость.

В то же самое время наиболее значительным следствием политической централизации на сегодняшний день оказался мировой порядок, что позволяет считать, что начавшийся некогда процесс политической централизации – со временем перешагнул через порог “национальных” государств. Однако естественным итогом всех изменений после начала распада удельного порядка – стал конкретный рост параметров человечества. В таком же ракурсе и централизация, и мировой экономизм – могут пониматься как предпосылки к будущему росту человеческого материала.

Централизация, что мы ранее отмечали, условно расширяла пространство, условно способствуя росту населений. Но лишая феодальный класс возможности регулярно и по собственному разумению выбирать себе врага и воевать – централизм обуславливал трансформацию ранее военного класса – в класс потребителей. Далее какие-то значительные перспективы могли следовать из данного обстоятельства.

Объективно централизация привела к трем существенным, по нашему мнению, обстоятельствам.

1. Избавила землевладельцев от необходимости нести расходы, связанные с исполнением политических функций, что можно понимать как предпосылку к образованию привилегированного сугубо потребительского населения. Централизация положила начало перемещению поместного дворянства в города и росту числа и населения городов.

2. Центральная власть принимала на себя все “политические” расходы, которые до того распределялись по уделам. Со временем данное обстоятельство самовыразилось отказом от правила, когда армия состояла из отдельных формирований, собиравшихся удельными владельцами. На смену данному принципу – шел принцип регулярной государственной армии, который принцип как повсеместный – переводил войны на качественно иной уровень.

Образование централизованных государств вело к тому, что им оказалась делегированной та функция регулирования численности населения, которую до того бессознательно исполнял класс землевладельцев. Однако централизация обозначила такое обстоятельство, когда тема противоречия росту народонаселения переводится в ракурс факта отличий языков.

Когда ранее феодалы воевали на “общей” территории и нередко внутри “своего” народа – то централизация отменяла данный принцип в пользу принципа войны с другими “народами”. Однако если ранее междоусобные военные действия ограничивались рамками населения, по своему статусу, возвышавшемуся над крепостным крестьянством, то есть являлись, как правило, войной одного замка против другого – то централизация образовывала тенденцию к вовлечению в войну всего населения какой-то конкретной территории - вообще.

В абстракции от темы войны - политическая централизация провозглашала обособленность значительной территории, то есть доводила до сведения прочего человечества, если будет позволено высказаться подобным образом, что, например, территория данного острова является Британией, а не частью Франции или Швеции. Внутри же данной территории провозглашался некий “закон”, претендовавший на то, чтобы быть регулятором поведения населения, причем закон феодального централизма строился на понимании отличий между сословиями. Все эти нововведения обращались именно к человеку, то есть имели культурный характер. Какого-то нового содержания, обращенного именно к пространству и времени – централизм не предполагал.

Со временем на место принципа передачи власти по наследству пришел принцип выборного способа формирования власти. Однако независимо от чего бы то ни было, вплоть до середины 20-го века люди жили согласно некоторой дурной последовательности, когда “народы” чего-то вроде как добиваются, затем приступают к взаимному уничтожению, затем отстраиваются, зализывают раны, после чего снова воюют и так далее.

Удельная форма землевладения образовывала такую самостоятельную политическую единицу, в пределах которой всякий житель во всех случаях, когда не являлся крестьянином – находился на содержании у землевладельца. Удельная раздробленность ограничивала перспективу “большой войны” прежде всего противоречием появлению больших населений и исключала необходимость больших армий и больших аппаратов. Централизация в этом отношении представляла прямо противоположную точку зрения, так что после отмены “первозакония политическим объединением территорий - логически обозначился переход от устоявшегося удельного качества, которое было средством стабилизации количественного параметра населения – к некоторому новому количеству, провоцирующему реанимацию старого качества первозакония” особо жестокими средствами.

Объективно для образования содержания некоторого “второзакония”, отличного от правила регулярного уничтожения - было необходимо какое-то новое качество, для появления которого централизм предложил только такое условие как отмену перспективы внутренних войн. Тем не менее, факт демографического взрыва после 17-го века позволяет считать, что поздний централизм выработал какое-то новое качество, радикально отличающее новейшее время от всего последнего полуторатысячелетия. Таковым качество и стала культура массового производства или “капитализм”, как ее принято называть. В этой связи предметом нашего особого интереса могут быть те обстоятельства, которые так или иначе способствовали “капитализму”. То есть в связи с демографическим ростом мы оказываемся перед необходимостью поиска в политической централизации каких-то “экономических” свойств, которые могли бы способствовать росту народонаселений.

Поиску в механизме централизации “экономических” свойств – свойственная некая абсурдность в том смысле, что политический централизм – образует политическую, а не производственную машину. Тем не менее – кое-какие “экономические” новации централизация предусматривала в любом случае.

Поскольку централизация являлась, в первую очередь, организацией новой формы управления с принятием аппаратом управления на себя ряда функций, прежде исполняемых удельными владельцами – практика централизма вводила взамен натуральных отношений правило сбора налогов. Данное правило является универсальным для всех крупных территориальных образований во все времена и следствием его оказывается рост значимости товарно-денежного обращения, предполагающий начало переходу от натуральной формы жизни – к цивилизованной.

В то же время для проведения фискальной политики требовался стабильный субъект налогообложения, в роли которого поместная форма не могла выступать никак.

Касательно распределения средств существования, производителем чего являлось поместье – мы уже показывали, что они до появления централизма всегда распределялись способом, позволяющим денежный доход противно аграрному хозяйству. Данный принцип и позволяет наличие городской массы лиц, не ведущих сельское хозяйство, не располагающих наследуемым правом на получение средств существования, но получающих их неким “экономическим” способом согласно двум “экономическим” правилам:

А. все произведенное должно пользоваться спросом со стороны землевладельцев;

В. ремесленное производство должно функционировать в режиме постоянства.

Эти два обстоятельства и располагались в базисе реального экономизма предшествующего времени, причем “экономические” правила, согласно которым имело место торгово-ремесленное сословие – можно считать исторически и стихийно выработанными.

Несложно заметить, что данному стихийному “экономизму” было свойственно противоречие политическому порядку. Классовое господство времен “первозакония” содержательно предполагало ситуацию, когда получателем всех выгод должен быть землевладелец. Торгово-ремесленное сословие “отменяло” данный принцип с обращением к чувственным ощущениям землевладельца, что позволяла бытие этого сословия в положении некоего “среднего класса”, который в некотором смысле преобладал над классом правящим, что выражалось перетеканием денежных средств от землевладельцев в пользу торгово-ремесленного сословия.

В связи с темой налогообложения при централизме - потенциальным донором для бюджетов оказывалось торгово-ремесленное сословие. Данное же сословие получало свои денежные доходы благодаря тому, что землевладельцы оплачивали “прибавочную стоимость”. Организация своевременной передачи средств существования горожанам подразумевала, что землевладелец плюс к средствам существования – отдает этим горожанам еще и деньги, и данный принцип позволял городскому населению иметь место.

Видение государством в качестве налогоплательщика лиц, занимавшихся торговой и ремесленной формами деятельности – на самом деле подрубало поместное землевладение, пришедшее на смену удельному – на корню, поскольку чем больше денежных средств запрашивалось или требовалось с ремесленника – тем больше последний должен был забирать их у землевладельца.

При неизменной величине расходов аппарата отношения между “возвышенными” сословиями вроде как позволяли такую перспективу, когда землевладельцы платят ремесленникам, те – государству, а государство – землевладельцам, причем в виде дотаций, что, кстати, в истории царской России подтверждается конкретными фактами. Однако данное обращение не предполагало именно рост аппарата, рост расходов аппарата, и формирование государственного аппарата иначе как из самих землевладельцев.

По существу, рост государственных расходов на содержание массы лиц вне “экономики” поместья - уже не позволяло организацию подконтрольного денежного обращения, не говоря уже о ситуации, когда на внутренней финансовой политике со временем начала сказываться практика международного торгового “сотрудничества”, к которой мы обратимся позже.

В итоге централизации и развития “международного экономического сотрудничества” к концу 19-го века подавляющая часть земель, находящихся в собственности российского дворянского класса – уже были неоднократно заложены в банках. А верхушка торгово-промышленного класса, если и не имела особого доступа в политические институты – самих дворян с исконных мест обитания в крупных городах выселяла весьма успешно.

Наконец, есть еще одно обстоятельство абсурдного свойства, связанное с уничтожением фискальной политикой централизма устоев поместного землевладения.

Когда до периода централизации и применительно к теме городского населения землевладелец выступал и как источник денег, и как источник средств существования – то удаление частного землевладения из подобной схемы открывало такую перспективу, когда крестьянство должно снабжать городских производителей и деньгами, и средствами существования. Данное недоразумение еще в 17-м веке вызвало условную замену редкометаллических денег – деньгами бумажными, которые принципиально могли печататься в любых количествах.

Почти сразу после казни английского короля Карла банки Англии, Франции и Голландии стали выпускать в 1649-м году чеки в современном их понимании, а к концу 18-го – началу 19-го веков бумажные деньги распространяются в Европе практически повсеместно.

Мы отмечаем эти факты как свидетельство поиска централизованными государствами каких-то новейших форм, более благоприятных для существования централизованного государства. Однако эти способы не учитывали одно весьма существенное обстоятельство.

До таковой практики - обстоятельство, когда денежные расходы землевладельца для удовлетворения его “духовных” запросов - превышали величину потребности производителя искусственных изделий в средствах существования – предполагало некий “контроль над духовностью”. Выражаясь иначе – разбазарив весь свой золотой запас – землевладелец оказывался перед дилеммой – либо урезонить свои потребности, либо уморить своих крестьян голодом. Ликвидация поместного землевладения и переход к современной финансовой системе позволяли полную абстракцию от данной темы вообще.

Практика бумажных денег, рост банковских операций и тому подобное - позволяло “разводить” на время тему аграрного производства и тему потребительских претензий, с последующей перспективой всевозможных крестьянских беспорядков, которые в истории России выразились крестьянской войной под руководством Е. Пугачева.

Изложенная в данной главе информация, по мнению автора должна была кратко показать читателю противоречие объективного или реального централизма как новой формы господства класса землевладельцев “потребительским” способом – самому этому классу. Иначе говоря – первоначальный смысл централизма свелся к отмене “первозакония” и к подготовке ликвидации феодального порядка “экономическим” способом.

Далее этого какое-то прочее содержание дворянский централизм самостоятельно не мог бы выработать никак, а потому такое содержание могло быть внесено в эту культуру извне точно так, как это предусматривал Ленин, но применительно к рабочему классу. Таковым содержанием, как известно, стало промышленное содержание, однако сама по себе феодально-дворянская культура не могла выработать и данное содержание.

X

Принято считать, что под любым человеческим действием располагается какая-нибудь пусть и незначительная – но осмысленная идея. Такое соображение ведет к ошибке такого свойства, что подразумевает, что в базисе новейшей культуры располагалось развитие идеи производства человеком искусственного, которое обстоятельство берет свое начало где-то в глубине веков. К данному соображению всякого человека подводит вся литература, посвященная этой теме. В частности, например, можно вспомнить В. И. Ленина, который еще в начале 20-го века написал следующее: “Факты совершенно ясно показывают, что основная тенденция мелкого производства состоит в развитии капитализма, в частности – в образовании мануфактуры, а мануфактура на наших глазах с громадной быстротой перерастает в крупную машинную индустрию … (которая – авт.) …. вытесняет мелкие заведения”. В. И. Ленин, “Развитие капитализма в России”, ПСС, 4-е изд; том 3, стр. 475, 477.

Из этого следует, что со временем средневековое ремесло внутри себя выработало способность перехода к мануфактуре и далее – к индустриализму. Такая точка зрения – глубоко ошибочна. Культуру массового производства организовало не ремесленное сословие или средневековая “буржуазия”, а феодальный класс Англии. Способ, коим Англия открыла путь культуре массового производства при обстоятельстве безраздельного преобладания физического труда – может пониматься как способ организованной ликвидации английского государства его же господствующим классом.

“И стал я на песке морском и увидел выходящего из моря зверя с семью головами и десятью рогами… И видел я, что одна из голов его как бы смертельно была ранена, но эта смертельная рана исцелела”. (Иоанн, Откр. Гл. 13, ст.1 и 3).

Смертельные раны наносятся военными. Известно, что в связи со спросом на шерсть со стороны зарубежных производителей – английский феодально-дворянский класс в 15-16-м веках приступает к вполне целенаправленной “модернизации” аграрного сектора, заменяя выращивание продовольствия - на выращивание шерсти. Тем самым Англия впервые в новой эре отменяет производство продовольствия как основное содержание землевладения - в пользу производства сырья для переработки.

Одновременно отменяется традиция жить за счет территориального производства продуктов питания. С данных реформ, по сути, начинается тот период новейшей истории, который можно назвать политэкономическим. Взяв начало с рукотворного кризиса – новейшая культура тем самым не только приобрела свойство дурной цикличности, сводящейся к перемещению человеческой массы во времени от одного кризиса – к другому, но со временем выработала и “освятила” специфический способ выхода из кризиса насильственными (революционными) способами, не подвергая при этом сомнению сам фундамент этой культуры.

В связи с принципиальной новизной происшедшей от практики “огораживаний” - культуры, и прежде чем рассмотреть содержание новейшей культуры по существу – автор считает необходимым обрисовать ряд обстоятельств, образовавших саму первоначальную новизну. Далее, как известно, эта новизна привела к появлению индустриализма, а еще далее – повела человечество через некую “демократию” - к перспективе, обозначенной посредством формулы “мировой терроризм”. При этом мы постараемся не забывать, что основным вопросом, который ставит перед наблюдателем данное время – является вопрос о взрывном росте населений. Именно прирост населения составил не только главное естественное отличие новейшей истории от предшествующей.

Качественный итог “огораживаний” можно характеризовать посредством соображения, что, сокращая внутреннее производство средств существования – английское общество бездумно сокрушало предшествующий порядок существования, предполагавший некое ограниченное и противоречивое единство населения, противоречия которого были обращенными больше в сторону будущих перспектив, чем вовнутрь.

Никакой новый устойчивый порядок существования от факта ликвидации производства продуктов питания на некоторой территории – на самой этой территории и благодаря усилиям населения данной территории - состояться не мог.

В то же самое время “огораживания” создали массу избыточного населения относительно параметра наличествующих средств существования, но наличествующих не на территории Англии, а на периферийных территориях.

Поиск английским обществом путей к выживанию за пределами “национальных” границ – далее образовывало реальную угрозу окружающим образованиям, что со временем стало дополнительным стимулом к повсеместному распространению новейшей культуры. В частности, необходимость серийного производства вооружений обусловило появление мануфактуры в России, хотя непосредственно к этому факту вел скорее хронический характер политической угрозы в Европе, а не конкретная угроза со стороны Англии.

Англия со временем приспосабливала под свои цели то культурное качество, которое было внесено в дворянскую среду России реформами Петра, равно как воспользовалась самим фактом нового дворянства, созданного Петром, который слой со временем выступил в качестве весьма существенного потребителя импортной продукции и в качестве источника аграрной продукции для Европы. Но вот индустриализация, проведенная в первой половине 20-го века РСДРП (б) – уже была непосредственно связана с угрозой, исходившей от индустриальных стран Западной Европы и США.

Само собой разумеется, что автор не намеревается расписывать тут конкретные события, имевшие место в новейшем времени; мы займемся кратким наблюдением за нововведениями, состоявшимися после “огораживаний” и вызвавшими бурный прирост населений во второй половине 2-го тысячелетия. Эти нововведения либо полностью, либо в своей решающей части – оказались правилами “экономизма”, который от указанного факта “огораживаний” и произошел. Но еще до этого автор считает необходимым особо отметить тот факт, что мануфактура не стала “наследницей” или “преемницей” средневекового ремесла. Англия всю свою историю отставала от целого ряда территорий в развитии ремесленного производства, и соображение о смене “прогрессивной” мануфактурой – ремесленного производства, чем грешат практически все исследователи данной темы – не располагает под собой каким-то логически безупречным базисом.

Мануфактуры, насколько это известно автору настоящего текста – в Англии назывались “работными домами”, а “превосходство” мануфактуры следовало из того, что голод загонял в них вчерашних крестьян, не имеющих о качественно новой форме труда ровным счетом никакого представления. В этой связи каждому вчерашнему крестьянину поручалось выполнение одной отдельной операции, чему можно было выучиться куда скорее, чем всем премудростям ремесленного производства.

В ремесленные цехи средневековья допускались лица, являвшиеся членами ремесленных династий с вековой историей. Опыт производства в этих семьях копился столетиями и передавался от отца – сыну, и один средневековый ремесленник стоил дюжины вчерашних крестьян. Так что автору настоящего текста соображение о “прогрессивности” мануфактуры - непонятно вообще.

Что же касается темы “превосходства” Англии в развитии промышленности, то известно, что тяжелая промышленность в Англии образовалась столетие с гаком спустя после образования ее в России. Россия даже в середине 18-го века значительно опережала Англию в производстве металлов, которые для развития промышленности имеют совершенно исключительное значение.

Изучение сути особой стихийности, взявшей начало с факта “огораживаний” и в ракурсе политической культуры своего времени - настаивает на том, чтобы мы ограничивали рассматривание данного факта пределами английской территории. Если бы англичане поступили бы согласно этому правилу – никакой Англии сегодня не было бы вовсе.

Новейшей культуре изначально оказалось свойственной некая двойственность. Спровоцирована она была идеей денежной наживы для удовлетворения желаний членов землевладельческого класса, тогда как естественный зародыш новейшей культуры первоначально образовался как масса лиц (бывших крестьян), коих известным способом лишили способности прокормиться на той территории, где эти люди жили. Массовое производство далее образовалось как приспособление данной человеческой массы для удовлетворения желаний членов того класса, который все это и организовал. Однако позже во времени этот класс устранялся из пространства и весьма вульгарным способом – путем физического уничтожения, что, в общем, оказалось весьма созвучно такому факту, что если бы “огораживания” проводились до рождения этих людей – их бы просто не было бы вообще.

Реальные итоги “огораживаний” позволяют утверждать, что английская мануфактура стала основоположницей некоторой новейшей концепции организации труда человека в абстракции от темы организации его физического выживания, и организации физического выживания в абстракции от темы политической самостоятельности. По этой причине и с самого начала основными свойствами этой культуры стали дискретность и экстремальность, что со временем не замедлило самовыразиться посредством таких явлений как “классовая борьба” и “мировая война”.

Способ, коим была порождена современная культура – начинался с сокращения производства продовольствия, но “продуктивно” выразился переводом какой-то массы “достаточного” населения – в разряд “избыточного”, которому населению предстояло стать необходимостью в рамках совершенно отличной от средневековой – концепции политического существования.

Сокращая производство средств существования - английские правящие круги отменяли гарантию жизни реально существующим людям, а загоняя “освобожденных” крестьян в мануфактуры - оформляли некий новейший способ производства искусственных изделий, подразумевающий собственной целью и на данной территории – наживу в абстракции от темы выживания человека.

Но по причине естественной неприемлемости такого способа (искусственные предметы не могут гарантировать физическое выживание человека) – классический “капитализм” изначально предполагал обращение к какому-то политически и качественно отличному пространству, в котором подразумевался какой-то избыток средств существования. Проблема в том, что в реальности такого пространства не было вовсе, что изначально наделило данную культуру некоторой “естественной схематичностью”, со временем почти что обожествленной “экономическим” толкованием научных фокусов А. Эйнштейна.

Важнейшим свойством новейшей культуры или параметром, заданным ей изначально – можно считать именно идею абстракции от чего бы то ни было, иначе как личных амбиций каких-то лиц, поскольку именно в этом и состоит “разумный” смысл “огораживаний”. Со временем под это обстоятельство стали сочиняться какие-то штампы, наиболее известным из которых является тезис о свойственности христианской культуре некоей “свободы воли”.

Автор предложил бы особям, пользующимся подобными штампами – прежде всего, разобраться, к какому обстоятельству эту “свободную волю” следует относить – к обстоятельству разумности человека или к обстоятельству свойственности ему инстинктов. Или “свобода воли” это новейшее обозначения понятия “смертный грех”? В этом случае следует говорить, что христианская культура изначально была одержима сатаной, что самая, что ни на есть - истинная правда, если вспомнить то, что творила “святая наша матушка церковь” всю дорогу, пока ей не свернули шею и не превратили в коммерческую организацию для оказания ритуальных услуг и услуг для лиц с неустойчивой психикой.

В то же самое время английские “огораживания” не могли не образовать проблему, которую можно описать следующим образом.Предшествующий порядок путем регулярного сокращения избыточного человеческого материала и манипулирования “законом” – добивался существования культуры как некоторого матричного обстоятельства, когда сама человеческая масса имитирует внутри себя некую специфическую “природу”, в которой люди изо дня в день и в пределах некоторой классовой компетенции - совершают одни и те же заранее предопределенные поступки и действия, и благодаря этому воспроизводятся. После уничтожения этого порядка – подлежало создать такой же, но качественно новый, и понятие “свобода воли” имеет касательство именно к факту разрушения прошлого. Далее от этого факта предстояло не свободовольничать, а выходить из образовавшейся экстремальной ситуации.

Само правило механистичности, когда человек добивается чего бы то ни было именно в формате общества и путем бесконечного совершения одних и тех же поступков – восходит к временам перехода к оседлому способу жизни, и без изменения данного способа, то есть без перехода к кочевому способу жизни – пересмотреть механистицизм организации бытия и при этом не прийти к полному политическому краху – невозможно.

Постепенно ликвидируя производство продовольствия – Англия оказывалась перед необходимостью “присосаться” к системе жизнеобеспечения прочих стран, а это значит, что она нуждалась в новейшей концепции существования, которая позже была растолкована как колониализм, а сегодня зашифрована как “интернационализм”.

В то же самое время, выживая как самостоятельное государство в условиях особой экстремальности – Англия способствовала выработке правил такого существования, и иначе это быть не могло никак. В частности, путем создания мануфактурной формы - Англия прокладывала путь к “экономике” и индустриализму. Но, утверждая это – мы, во-первых, оказываемся перед необходимостью конкретизации этих понятий (“экономика” и “индустриализм”) в абстракции от политики, что невозможно, а во-вторых – начинаем подозревать, что экономическое знание не имеет никакого касательства к организации воспроизводства человека, раз уж в базисе всего этого обнаруживается идея ликвидации производства продовольствия. Но как тогда объяснять факт роста населений в этом времени?

К числу наиболее значительных политических свойств, рожденных “огораживаниями” - можно отнести явление, позже обозначенное понятием “социальное развитие”. “Огораживания” создали массу лиц, которые без изменения того их статуса, которых был создан таким методом – подлежали вымиранию. Мануфактура же стала той формой, посредством которой “освобожденные” от земли крестьяне получили новый социальный статус – статус рабочего класса.

В 20-м веке, как мы это уже отмечали чуть выше - на данную тему были распространены соображения А. Эйнштейна об относительности, якобы свойственной природе. В научном смысле, как это понимает автор текста, “относительность” - это то, что не природа, но имеет к природе некое “относительное” касательство, поскольку “не природы” быть не может вообще. Иначе – “относительность” - это внутреннее противоречие, свойственное природе и выражающееся противоречием тем правилам логического мышления, которые человеком понимаются как бесспорные. При этом естественность человека обязывает всякого наблюдателя исключить соображение, что именно логические правила, сочиненные человеком – могут быть противоестественными, а такое соображение уже открывает путь к бесконечной говорильне. Эту возможность мы уступим кому угодно, ограничившись замечанием, что рабочий класс оказался политической “относительностью”, поскольку при его образовании каждый “народ” обязывался к выживанию на “своей” территории, а английский пролетариат удовлетвориться этим правилом не мог никак.

Огораживания создали “относительность” еще и потому, что естественно “нормальными” могут считаться те образования, появление которых обусловлено прошлым временем. Согласно содержанию “первозакония” полноценными людьми могли считаться те люди, которые в рамках существующего порядка обладали правом на своевременное получение средств существования. Все прочие “гипотетические люди” правилами первозакония подлежали своевременному уничтожению.

Рабочий класс из этого всех этих правил выпадал хотя бы потому, что своевременное получение чего бы то ни было - в 16-м веке предполагало, что потребное производится рядом, тогда как первый рабочий класс состоялся как раз благодаря отрицанию этого принципа. В этой связи можно утверждать, что “огораживания” позволили первоначальный и “относительный” рост населения за счет сужения той платформы, согласно которой устанавливался параметр достаточного населения, а сам этот факт – соизмеримость человека с наличествующей массой средств существования - образовал логический фундамент экономизма.

Специфика происхождения изначально наделила новейшую культуру некоторой двойственностью, позже конкретизированной как принцип двух стандартов.

Стандарты этой культуры как “национальной” - не предусматривали выживание человека и вели к классовой войне, что делало необходимостью стандарты политические. Классическое же содержание политических стандартов в то время сводилось к правилу, что каждый “народ” выживает самостоятельно, что противоречило новейшей культуре перспективой войны, так что с пролетариат изначально расположился между этими двумя перспективами – классовой борьбы и мировой войны.

Затем мы считаем необходимым отметить такое обстоятельство, что в предшествующем удельном средневековье в организации жизни имел место некий автоматизм, диктующийся гласными и негласными правилами не поведения, а безрассудного бытия. Даже регулярное взаимоуничтожение – и то было доведено до автоматизма.

Разрушение этого порядка, начало чему было положено не “огораживаниями”, а политической централизацией – предполагало пересмотр как раз таки атмосферной оболочки, образованной массой правил и традиций, базирующийся на поместном праве, внутри которой до какого-то времени совершалось воспроизводство человека. Сам по себе дворянский централизм склонялся к реформированию этой оболочки; мы уже отмечали, что наиболее значимые реформы в области организации управления – противоречили господствующей форме собственности.

Культура массового производства со временем возобладала над идеей централизма по той причине, что она, утверждаясь в пространстве – именно продуктивно меняла правила средневековья и приводила на смену дворянской форме собственности – форму капиталистическую. То есть делало то, чего дворянский централизм не мог себе позволить никак, поскольку он в этом случае перестал бы быть дворянским. Еще одна значительная “услуга”, оказанная Европе “огораживаниями” - как раз и заключается в том, что английский дворянский класс сам нашел для себя могильщика в лице новой буржуазии, которая в конце первой половины 17-го века довольно убедительно продемонстрировала как свою серьезность, так и выдающиеся свойства демагога. Английской буржуазии в этом времени удалось даже более или менее успешно реанимировать дух раннего христианства, который усилиями церкви вроде как выветрился из Европы окончательно, а затем растолковать этот дух прямо обратно содержанию учения. Именно в Англии появляется “христианство”, полагающее, что если у человека много денег – значит, он любим богом.

Поскольку интересующий нас период истории описан и исследован весьма подробно – мы считаем возможным, далее сконцентрировать наше внимание именно на образовании экономизма. Экономизм стал совершенно новым течением политической мысли, противопоставившим идее регулярного уничтожения – идею производительного творчества и международного “сотрудничества”. Но в силу новизны этого явления наиболее значимым обстоятельством, связанным с появлением экономизма – могли быть реальные пространственные обстоятельства, обусловившие этот факт. А уже это соображение – что экономизм был создан пространственными обстоятельствами – подтверждается таким фактом, что и сегодня – почти через 400 лет после рождения этого явления человечество так и не располагает сколько-нибудь точным ответом на вопрос – что есть экономизм?

На этот вопрос и на данном уровне нашего исследования мы можем ответить так, что это нечто, образованное бездумной гонкой за деньгами, сопряженной с фактом наличия рабочего класса, который фактом своего появления образовал главное пространственное обстоятельство, отличающееся своей новизной, содержание которой свелось к противоречию предшествующим правилам воспроизводства человека.

XI

Экономизм в новейшем времени начинался с сокращения аграрного сектора с “освобождением” крестьянства и с образованием “мануфактурной” территории и “мануфактурного” населения, коим эти крестьяне и становились. Причем все это совершалось при обстоятельствах, когда основная масса населения продолжала вести натуральный образ жизни, то есть располагалась вне темы денежного обращения. В этой связи уместно вспомнить, что русские помещики, после петровских реформ постепенно переселяющиеся в города – даже в конце 19-го века, то есть после “освобождения крестьянства” - продолжали получать продукты питания из сел, тогда как рабочий класс уже при своем появлении настаивал на организации приемлемого товарно-денежного обращения.

В связи с образованием экономизма особое значение имел факт постепенного вовлечения крестьян – в промышленное производство. Подобное позволило постепенность вовлечения населения в формат товарно-денежных отношений и дало время для выработки и утверждения в пространстве совершенно новой финансовой концепции, составившей добрую половину экономизма. Эта концепция вырабатывалась в течение значительного промежутка времени и в более или менее употребительной форме сложилась к середине 18-го века.

Другую половину объективного экономизма составили некие реальные обстоятельства, наиболее существенные из которых мы продолжаем описывать. Но уже сейчас можно оформить такое соображение, что экономизм с одной стороны оказался перед необходимостью неких правил, позволяющих перевод населения от способа натурального существования – к способу “товарно-денежному”, если будет позволено называть это так. С другой стороны – он ограничивался предшествующим качеством пространства.

Факт происхождения массового производства от “огораживаний” - образовал для новейшей культуры такое правило, согласно которому превращение крестьян в рабочие опережает во времени перспективу доведения до “пролетариата – средств существования – ввиду их отсутствия рядом.

Данное правило, по сути, является прямым противоречием естественному правилу, согласно которому человек должен получать средства существования – своевременно и в объеме, достаточном для выживания.

Сокращая внутреннее производство средств существования – Англия не сочиняла какие-то новые правила выживания человека, а утверждала в пространстве эти правила фактом своего собственного выживания как государства и фактом своего влияния на окружающее пространство. По данным правилам не аграрному сектору предстояло приспосабливаться под диктат промышленности, а реальному человеку – приспосабливаться под новые обстоятельства, не предусматривающие организацию его выживания именно на данной территории. То есть новейшая культура реально утверждалась в пространстве путем начального забвения темы человека, а уже далее данной проблеме предстояло решаться политическими средствами, которые попутно преподносились – как “экономические”.

По причине происхождения путем упразднения производства продовольствия - в своем становлении новейшая культура гипотетически подразумевала трансформацию крестьян – в пролетариат – как свой фундамент. Со временем это обстоятельство специфически повлияло на концепцию финансов и концепцию рентабельности массового производства, до чего мы доберемся в должном месте.

Другое “правило-обстоятельство” можно разъяснить так. Если попробовать выделить наиболее значимый признак, отличающий “пролетариат” от классов, опередивших его в своем появлении, и искать именно естественный признак – то таковым условно может считаться правило рождения коллективами.

Фактически мануфактура положила начало пересмотру прежней концепции бытия, и началось это с метода “рождения коллективами”. Природа предполагает, что человек рождается поштучно, но при создании какого-то предприятия – масса крестьян единовременно превращались в “пролетариев”.

Особенности образования “мануфактурного” населения оказались таковыми, что организация получения этим “пролетариатом” средств существования требовала объединения усилий, по меньшей мере, двух политически самостоятельных пространств, которые помимо таможенных границ – отделялись сотнями километров. При этом общество, которому предстояло добиться возможности существования путем завоза продовольствия – оказывалось перед некоторой “пространственно-временной” проблемой, которую для большей ясности следовало бы изложить конкретно.

Во-первых, политическая культура до самого последнего времени подразумевала, что проблемы какой-то территории – являются ее собственными проблемами, не имеющими к прочим населениям никакого касательства. Данный принцип с середины 20-го века начинает отрицаться “демократическим” принципом, до которого мы также доберемся в должном месте. Но до самого последнего времени никакой политики “гарантий” населениям чуждых территорий – не было почти 2 тысячи лет. С тех времен, когда евреи сообщили Пилату, что их царь – римский император.

Во-вторых, когда какой-то город в течение одной недели располагает потребностью в получении продуктов питания массой m - для доставки их из какого-то отдаленного пункта требуется время, причем тем более существенное, чем далее располагается гипотетический источник средств существования. В таком случае для удовлетворения населения данного города требуется, чтобы указанное продовольствие стало перемещаться в направлении к потребителю, например, за три недели до того, как потребители указанного города начнут испытывать проблемы с продовольствием. И когда за один завоз удовлетворяет недельная потребность городского населения – то удовлетворительный порядок имеет место тогда, когда каждую следующую неделю на территорию производства отгружается очередной поезд. Но объективно данное обстоятельство образует правило, согласно которому некая масса средств существования должна “экономиться” как от производителя, так и от потребителя. Должна находиться в “резерве”.

Мы особо отмечаем это обстоятельство, поскольку оно оказалось одним из фундаментальных положений “демократической” теории, разработанной к середине 20-го века.

В третьих, для того, чтобы схема передачи средств существования от одного общества – другому - могла иметь место как “сотрудничество” по логическим правилам, свойственным своему времени, когда решающей формой собственности являлась земельная – что-то сначала должно было быть произведено именно городским производителем, поскольку этот производитель являлся человеком второго сорта, если уж называть вещи так, как это было на самом деле. Затем это “что-то” должно было быть доставлено политически не имеющему к Англии какого-то отношения, землевладельцу - за сотни километров. Далее это “что-то должно меняться на деньги с последующим обменом денег – на продовольствие, которое должно было быть отправлено обратно за сотни километров. Только после этого мануфактурщик мог что-либо произвести, тогда как для того, чтобы такая схема заработала – ему было необходимо что-то произвести еще до того, как можно будет рассуждать о каком-то обмене.

В естественном смысле для того, чтобы жить - горожанин нуждался и нуждается в своевременном получении средств существования. Когда средством перевозок является телега и лошадь - наиболее своевременным является то, что находиться под боком. После 16-го века в Англии “под боком” производства продовольствия в достаточном объеме не становилось вообще, и в реальности массового производства данное обстоятельство выразилось правилом выплаты денег по результату труда, к чему человек при строгом соблюдении этого правила и при ограниченности получаемых сумм - практически не может приспособиться, если это правило соблюдать строго. В этой связи уместно вспомнить исторические факты, свидетельствующие о том, что в историческом промежутке времени до установления Англией контроля за половиной мирового пространства – английская политическая система (“колыбель парламентаризма”) отметилась в истории совершенно драконовским отношением к крестьянству, изгнанному с земли. Но как бы то ни было - после “огораживаний” Англия оказалась перед необходимостью кредитования себя средствами существования “импортного” происхождения, и наиболее существенным моментом данного обстоятельства является то, что без такого кредитования невозможно рассуждать о каком бы то ни было массовом производстве в силу того обстоятельства, что голодный человек – не работник.

В то же время такое кредитование подразумевает наличие где-то свободных средств существования, а таковых не было и не могло быть никак. Наконец, кредитование согласно законам прошлого – подразумевало торговлю “прибавочной стоимостью”, а уже это обстоятельство, проецируемое на политическую обособленность “мануфактурной” страны от страны аграрной – как раз и позволяет рассуждать о том, что принцип оплаты труда по результату труда – являлся вполне логичным, поскольку “международное сотрудничество” при некотором смещении временной фазы этого “сотрудничества” в пользу “мануфактурной территории” - логически подразумевает организацию кредитования рабочего класса извне, что, в общем, позволяет такое недоразумение, что зарплата “пролетариату” не нужна вообще. Об этом можно было и не вспоминать, поскольку реальный дефицит средств существования повсеместно - отправляет подобные соображения на свалку. Тем не менее, это обстоятельство специфическим образом отразилось на “идеальной” финансовой концепции, составившей, как мы отмечали – добрую половину экономизма и до чего мы доберемся в должном месте, в связи с чем автор счел возможным поместить здесь эту информацию.

Мы особо подчеркиваем, что новейшая культура не могла содержать сколько-нибудь логические корни, поскольку в этом случае она не состоялась бы вообще. В частности, можно обратиться к такому факту как удешевление продуктов питания относительно искусственных предметов, что имело место в реальности и что противоречит всякой логике, поскольку массовое производство искусственного и сокращение крестьянства по мере урбанизации – предполагает прямо обратное.

Новейшая культура складывалась согласно совсем иным правилам, и если человек не счел возможным или необходимым их изучить и разгласить – то это проблема самого человека.

Когда Сталину для организации промышленности понадобилось несколько лет и умерщвление нескольких миллионов крестьян – то Англия решала данную проблему где-то между началом 16-го и концом 18-го веков – путем установления новейших и максимально благоприятных правил “международного сотрудничества” и за счет создания колониальной империи, некогда занимавшей большую часть пригодной для жизни - суши. Крестьяне при этом не только умерщвлялись, но и ссылались куда только можно.

Точно так, как советский рабочий класс, первоначально являвшийся именно русским рабочим классом – получил первоначальные средства существования ограблением крестьян – точно также эти средства мог получить пролетариат английский. В нашем же времени оказалось так, что Сталин – либо зверь воплощенный, либо жидовская морда, истребившая русских, а Англия – “колыбель парламентаризма”.

Внутренняя логика всей темы рабочего класса такова, что она образует “непознаваемость”. По факту выживания и роста рабочего класса – нам приходиться считать, что средства для этого обнаруживались. В то же самое время установить такую возможность путем логических рассуждений – мы не можем никак. В этой связи можно утверждать, что в периоде мануфактуры тема отсутствия средств существования для “пролетариата” - какими-то средствами переводилась в плоскость несвоевременного получения им этих средств, и каковыми оказывались жертвы такой модели – это второй вопрос.

Своевременное получение средств существования предполагает, что эти средства производятся рядом. Это же обстоятельство изначально организуется расселением человека в землях, благоприятных для проживания, использованием земельного ресурса для производства продовольствия и расширения этого ресурса. В таком ракурсе мы считаем необходимым обращение внимания читателя к такому факту, что тема урбанизации увязывается с островным расположением еще в писаниях библейского пророка Исайи, жившего аж в восьмом веке до новой эры. Иоанн в “Откровении” также особо обращается к этому обстоятельству, и объяснить специфическое значение такого местоположения можно следующим образом.

Островное положение предрасполагает к тому, что “лишние” жители островов отдалены от мест производства продовольствия – водой, и не располагают возможностью расширения земельных ресурсов.

Островное расположение непосредственно соответствует обстоятельству, когда параметр человеческой массы подлежит жесткому регулированию, поскольку помимо ограниченности земли – особое значение приобретает сам фактор отдаленности от каких-то мест, откуда можно что-то получить.

При обстоятельстве “непланового” роста островного человеческого материала – организация бытия этого материала в силу островного местоположения или в силу отдаленности от мест, откуда можно получать необходимое – требует организации какого-то прочего режима снабжения, но тот режим, который следует из самих пространственных фактов – сводится к понятному противоречию между человеком, пространством и временем.

При подобных обстоятельствах наиболее простым (минимальным) способом удовлетворения естественных потребностей “избыточного островного” человека – оказывается удвоение поступления необходимого в расчете на какое-то время, но целесообразность подобного правила выявляется тогда, когда сам этот человек становится источником какой-то выгоды. Таковым же он оказывается тогда, когда что-то производит, а когда человек не производит еду – он производит искусственное.

Когда городской производитель кредитуется в удвоенном размере – то он получает временную перспективу. Пока он расходует половину полученного – он производит нечто, что отсылается для обмена. Пока этот обмен будет совершен – производитель расходует вторую часть кредита и производит еще что-то, а к тому времени поступает очередная порция кредита. Но все это значит, что отличие между средневековым ремеслом и массовым производством сводится к необходимости организации кратного роста поступления средств существования в конкретное место в течение какого-то конкретного промежутка времени, что противоречит первоначальному содержанию удельного феодализма, поскольку кратное поступление, да еще и в некотором “опережающем” факт появления искусственного – режиме – подчиняет удельное землевладение – идее массового производства.

Тем не менее, и без данного изменения мы не можем объяснить факт выживания “пролетариата”, в связи с чем мы обязываемся полагать, что в мануфактурном периоде истории пересматривалось содержание первой правовой формы, основанной на собственности на землю, причем делалось это с привлечением к этому – феодально-дворянских государств, в чем получило развитие обстоятельство противоречия централизованной формы – праву собственности на землю.

Когда горожане являются производителями искусственного – удвоение кредитования продуктами совершается в расчете на время, в течение которого производится то, что необходимо производителям не непосредственно, а что рассматривается как будущий предмет обмена. В то же самое время сиюминутное удвоенное поступление средств существования – уже позволяет удвоение потребителя в реальном времени. Когда же производимое этим потребителем искусственное – рассматривается как источник денежной выгоды – образуется стимул к удвоению числа таких производителей, а уже это обстоятельство имеет место тогда, когда сооружается сам механизм извлечения выгоды.

По сути, изложенные чуть выше соображения составили базис новой финансовой концепции, которая разрабатывалась в течение всего мануфактурного периода и позволила перерастание мануфактуры – в индустриализм. Данное соображение вовсе не значит, что эта концепция сложилась вмиг и оставалась неизменной вплоть до середины 20-го века; на самом деле тема финансов была и остается причинный головных болей для “ответственных лиц” и по сей день. Мы просто отмечаем факт, что средневековые финансы и сам подход к организации общества – не предрасполагал в пользу массового производства, и по этой причине новая культура востребовала реформы. Важнейшей среди этих реформ – оказалась именно финансовая реформа, и далее мы поясним – почему.

Автор обращает внимание читателя на такой факт, что описанные обстоятельства оказали выдающееся влияние на становление новейшей культуры тем, что они образовали не какую-то сиюминутную ситуацию, которая могла быть тем или иным способом разрешена. В этом случае как раз никакой новой культуры образоваться не могло вообще. Правило роста “пролетариата” составило неотъемлемое качество новой культуры – стало законом.

Под данный факт со временем стало приспосабливаться все что можно, и наиболее значительным обстоятельством можно считать такой факт, что даже политика крупных европейских дворянских государств – постепенно ориентировалась в пользу европейского рабочего класса, даже если этот класс не удовлетворялся этой политикой.

Наиболее значительным обстоятельством в связи с складыванием новейшей культуры можно считать новую концепцию ценностей или благ.

По историческим фактам можно утверждать, что начало новой концепции благ не как стихийной, а как “научной” - было положено в 1705-м году, когда была опубликована первая книга по теории монетаризма. Далее в реальности получили место концепция номинированных денег, широкое привлечение банков к финансированию производства и так далее, но эти факты сами по себе – в абстракции от проблем, связанных с “пролетариатом” - ни о чем не говорят.

Рабочий класс являлся и является производителем не выгоды, а искусственных изделий, так что непосредственно выгоду предстояло извлечь не из пролетариата, а из этих предметов, что со временем было конкретизировано заменой физического труда – на “труд” машин. В то же самое время слово “выгода” обозначает некое “разумное” соображение; природе “выгода” не известна. То есть когда логически мы стоим перед необходимостью считать, что “выгода” могла извлекаться из отношений между людьми – столь же логическим оказывается утверждение, что “выгода” должна была извлекаться из того, что “пролетариат” производит. Для того, чтобы более или менее внятно разобраться во всем этом – нам придется поближе рассмотреть саму идею извлечения выгоды из искусственного, что образовало еще одну проблемное качество новейшей культуры, востребовавшее полного пересмотра исторически сложившейся концепции денег.

XII

Для сколько-нибудь практичного подхода ко всякому новому и неисследованному явлению - необходимо сознательно “привязаться” к какому-то реальному факту. Явление, которое нас интересует – рост человеческой массы в новейшем времени. Реально это время начиналось с роста рабочего класса за счет крестьянства, и тут можно рассуждать об “относительном” росте, далее вызвавшем рост абсолютный.

Хотя первым значительным достижением периода мануфактуры можно счесть именно факт появления рабочего класса, поскольку никаким значительным техническим достижение большая часть этого периода не отмечена - в плане культурной эволюции значение мануфактурного периода, по разумению автора данного текста, может считаться куда более существенным, чем значение индустриализма с его достижениями вроде полетов в космос и всего прочего. К тому же наиболее значительные конкретные достижения “научно-технического прогресса” выросли из поиска наиболее эффективных средств убийства, а в политическом плане конечным итогом всего этого периода, как известно, стала идея “мирового терроризма” и “оздоровления климата”, до содержания чего мы доберемся в должном месте.

Индустриализм в движении времени от периода “первозакония” к сегодняшнему дню - стал возможным потому, что в мануфактурном периоде новейшего времени на место предельно консервативной модели воспроизводства человека, базирующейся на отрицании той человеческой массы, которой согласно закономерностям предшествующего времени – не могло гарантироваться наследуемое право на получение средств существования – оформлялась совершенно отличная модель или матрица, которая не только предполагала вероятность “избыточных” масс, но и рассматривала эти массы как источник некоторой выгоды. Подобное вполне сообразуется с таким обстоятельством, что всякая выгода извлекается из массы людей, и чем больше эта масса – тем большая выгода может быть извлечена.

Соображение о выгоде, что мы выше отмечали – является именно соображением, которое для того, чтобы стать чем-то реальным – нуждается в конкретной форме. Не важно, где конкретно и впервые люди додумались до “выгоды” - В Древнем царстве Египта или в государства Аккад – категория эта искусственная и содержательная. В ходе культурной эволюции она могла сложиться как один из инструментов для образования правила, позволяющего рост человеческой массы за счет организации существования какой-то категории лиц, деятельность которой в эволюционном плане отличалась новизной. Иначе это не могло быть вообще, поскольку наиболее простым человеческим способом получения необходимого является не купля, а отъем. Грабеж.

Купля-продажа обогащает культуру тогда, когда грабеж – запрещается, то есть прежде чем появиться культуре торговли – должен был сложиться некий порядок, запрещающий грабеж. Порядок же первоначально образуется путем образования частной собственности на землю, что ведет к делению людей на зависимых крестьян и господствующих землевладельцев. Такой порядок не предполагает какие-то всеобъемлющие обменные отношения, которые появляются тогда, когда появляется относительно независимый от землевладельца производитель искусственных предметов, который, прежде всего, нуждается в правиле, позволяющем ему жить и оставаться относительно независимым. Существование же такого производителя позволяется надувательством, которое и раскрывает содержание категории выгода; показывает, что это содержание образуется межчеловеческими отношениями с обращением к классовым обстоятельствам и специфике так называемого “разума”.

Но такая концепция выгоды – являлась свойством именно ранней культуры. Новейшая культура с “пролетариатом” в эту концепцию не вписывалась никак, поскольку рабочий класс тем и отличился от средневекового ремесленника, что труд его оказался востребованным, а проблемы с организацией выживания этого класса – более или менее успешно - “забыты”.

“Пролетариат”, по сути, составил некое достижение первоначальной идеи получения денежной выгоды в абстракции от любых соображений, которая идея легко обнаруживается в причинном источнике новейшей культуры. Данная идея - гонки за деньгами - объективно исполнила довольно значительную “гуманистическую” функцию, поскольку объединила некие усилия и позволила ломку предшествующего правила организованного противоречия росту человеческой массы. Далее крестьянская масса, превращенная в рабочий класс - стала рассматриваться как источник выгоды, но при этом обнаружилось такое обстоятельство, что не всякий труд – является производительным в плане темы выживания. Этот же факт разрешился таким культурным правилом, согласно которому рабочему предстояло приспособиться под невозможность организации для него наследуемого права на получение средств существования. Подобное окончательно оформилось в компромисс, согласно которому рабочему платят по итогам его труда и платят недостаточно, чтобы обзавестись “достоинством”, к чему рабочему предстоит приспособиться и чего он не может и не желает. Но реально приспосабливаться приходилось правящим классам и политике. В противном случае рабочий класс грозился разнести весь мир вдребезги, по ходу сочиняя разнообразные байки о плохих и хороших людях, вне марксизма, как правило, сводящиеся к лозунгу “бей жидов”.

Все эти проблемы первоначально стали рассматриваться именно в периоде мануфактуры, и без выработки каких-то промежуточных решений для стабилизации такого положения – никакого индустриализма в будущем состояться не могло никак. В противном случае обстоятельства, связанные с образованием “пролетариата” - предусматривали скорый распад централизованной политической формы и реконструкцию раннего удельного порядка. Однако все эти соображения предваряет такое обстоятельство, что стремление “сделать деньги” - привело к образованию пролетариата, из чего предстояло извлечь выгоду.

В этом обстоятельстве обнаруживается такое противоречивое свойство новейшей культуры, что выгоду предстояло извлечь не из “пролетариата”, а из произведенного “пролетариатом”. Но при обстоятельствах, когда подобное – бывало невозможно – идея извлечения выгоды обращалась от самого искусственного – к теме роста пролетарского населения. В эту запутанную ситуацию мы и попробуем внести кое-какую определенность.

Предшествующий порядок образования ценности базировался на редкости искусственного и на влиянии этого обстоятельства на психологию “простого” феодального человека с очень широкими полномочиями.

Существование торгово-ремесленного сословия ранней культуры базировалось на воображаемой ценности искусственных форм, которые воображаются тем более ценными, чем реже встречаются.

В то же самое время если глубже вникать в содержание обстоятельств редкости – то искусственные предметы являлись редкими в связи с ограниченностью производителя этих предметов. И если понимать, что максимальной ценой может обладать предмет, существующий в одном единственном экземпляре – то ценность искусственного изначально образуется новизной. Именно это обстоятельство “поражает” воображение, поскольку позволяет человеку монопольно выпендриваться среди таких, как он сам, поскольку второго предмета, позволяющего “конкуренцию” – обстоятельство новизны исключает.

Ценность как категория культурная - образуется в связи с тем, что какой-то тип с расширенными возможностями - воображает себя кем угодно, но только не потомком некоторой ущербной африканской мартышки. На этой закономерности, не очень предрасполагающей к уважительному отношению к выражению “человек разумный” - и строилась как концепция культурной ценности, так и организация существования торгово-ремесленного сословия прошлого.

Объективно эта модель организации выживания городских производителей – базировалась на паразитировании, причем в роли “страдающей” стороны выступали члены господствующего класса, которые, само собой разумеется, “делегировали” свои “страдания” крестьянству, оставляя для себя “достоинство”.

Пролетариат именно своей массовостью вносил в эту тему как признак невыносимости ее для крестьянства. В истории России, в 18-м веке прочно ставшей на рельсы “сотрудничества” с Европой – данный факт отмечен множеством бунтов и крестьянской войне под руководством Е. Пугачева. Но помимо этого культура новейшего времени предполагала сугубо “экономическую” хаотичность тем, что по мере роста объемов производства – искусственное должно было дешеветь. А это значит, что из самого произведенного и по мере роста производства – извлечение какой-то выгоды становилось невозможно, что вело к рассматриванию в положении источника выгоды – именно факта роста “пролетариата” или физического роста промышленности.

При обстоятельствах закономерного удешевления искусственного – кажущимся источником выгоды оказывался труд. Но должно быть понятно, что сам труд в любом случае конкретизировался продуктом труда, а эти продукты по мере роста производства – должны были падать в цене, что означает, что каким-то образом должно было “обесцениться” воображение человеком самого себя, что бывает ясно, если копать эту тему поглубже.

В связи с данными обстоятельствами оказалась востребованной совершенно новая концепция даже не финансов, а ценностей, которая скорее не разрабатывалась, а первоначально складывалась в ходе поиска английским обществом путей к выживанию. Глубинным проявлением новой “экономической” культуры подлежало быть “удешевлению воображения”, что объективно выразилось фактом социального развития в направлении от господства землевладельцев – к сегодняшнему “симулякру” господства журналистов, артистов и прочих клоунов.

Если в абстракции от факта распространения культуры массового производства конкретизировать основное сознательное обстоятельство, которому подчинялось образование новейшей культуры – автор предпочел бы соображение, гласящее, что Англия положила начало принципу политического выживания посредством тотальной дискретизации жизненно важных смыслов.

Далее в своем стремлении к выживанию она оказалась перед необходимостью воссоздания некоторой механистической конструкции, в которой поведение тех или иных людей позволяло выживание английской политической машины, но в силу оформленного “огораживаниями” недоразумения – эту машину предстояло образовать в пространстве, значительно расширенном за пределы традиционного пространства Англии. В итоге оказалось так, что политические цели Англии не могли не направляться против исторической традиции государственности, однако если конкретизировать то, чего могла добиваться Англия или какая-то прочая страна, где утверждался и рос “пролетариат” - то речь может идти об образовании одного очень большого удела, где можно было реанимировать средневековый порядок. Проблема же этого заключалась в том, что такой порядок не предусматривал “пролетариат” никоим образом, что в нашем времени и было отмечено идей об угрозе природе и климату со стороны человека.

Принцип дискретизации смыслов на сегодня, по сути, стал главным содержанием политической культуры и уже упростился до идеальной примитивности или идеи тотального расстройства человеческой психики до уровня, после которого он перестает отличаться от прирученного к кормушке дикого животного. Но первоначальные факты такой дискретности можно найти, например, в том факте, что понятие “выгода” образуется в рамках межчеловеческих отношений, так что чем больше людей вовлекаются в единую систему отношений – тем большую выгоду из этого вроде как можно извлечь. Данное соображение соседствует с обязательством извлекать выгоду не из “пролетариата”, а из произведенного “пролетариатом”. А здесь уже появляется перспектива обесценивания искусственного при вовлечение в его производство большой массы людей, что лишает эту концепцию ценности всякого смысла и настаивает на сочинении какой-то новой.

Освободив крестьян от земли – английский правящий класс сужал “традиционный” способ извлечения выгоды из земли, поскольку сужал параметр продуктивного населения. После в целях продуктивного использования способностей этих людей – их загоняли в работные дома, но в этом случае общество оказывалось перед фактом отсутствия в английском пространстве тех средств, которые могли позволить выживание первого рабочего класса. А это уже вело к предъявлению каких-то претензий к окружающим территориям, население которых не могло позволить себе удовлетворение чьих бы то ни было требований, поскольку в реальном времени численность любого населения и технология производства и распределения - ограничивалась рамками предшествующего порядка.

Первым дискретным смыслом новейшего времени стала идея заработать на аграрном производителе посредством превращения его в производителя сырья для переработки. Данная цель превратила в дискретность саму массу англичан, лишенных средств существования, но не способных абстрагироваться от законов английского государства, поскольку за это они подвергались репрессиям. Но сам продукт, который заменил продовольствие, а именно – сырье для переработки – образовывал совершенно исключительное содержание, которое уже в 20- м веке идеологами “демократии” было представлено как “опережение пространства и времени”.

Изучая тему становления культуры массового производства - мы приближаемся к специфической демагогии, коим отличился западноевропейский либерализм. Ясно, что, ликвидируя внутреннее производство средств существования – Англия как самостоятельное общество - лишала себя способности иметь место в ограниченных территориальных пределах. Однако сам принцип производства сырья для переработки взамен производства продуктов питания – уже открывал некую специфическую перспективу.

Касательно организации жизни городского ремесленного сословия средневековья мы отмечали, что данное сословия “присасывалось” к поместной форме собственности, за счет чего и существовало. Английские огораживания, взявшие начало с цели заработать деньги на производстве сырья для переработки – подразумевали цель “присосаться” к культуре производства искусственных изделий, поскольку потребителем сырья для переработки является производитель искусственных предметов. Причем такой целью руководствовался именно класс землевладельцев, что, в общем, переворачивало предшествующий порядок отношений между этим классом и ремесленным сословием - наоборот. Теперь уже землевладельцы намеревались заработать на ремесленниках.

Когда к данной идее посредством мануфактуры стала приобщаться значительная масса людей – оказалось так, что мануфактурное население (рабочий класс) для того, чтобы выжить – должно “присосаться” к аграрному сектору каких-то “параллельных” стран - посредством производителя искусственных изделий. То есть получалось так, что какие-то ремесленники где-то в Европе - должны гарантировать выживание английского рабочего класса, причем гарантировать денежными средствами, которые они получали у аграрных собственников до того, как появилась мануфактура, так что “пролетариату” надлежало “опередить время”.

Автор, разумеется, не может брать на себя ответственность за дурацкие “гуманные” формулы, “сочиненные научной демократией”, но в реальности новейшего времени появление у английских мануфактурщиков денежных средств – вело к тому, что аграриям каких-то стран предстояло еще и выделять какие-то средства существования, чтобы английский пролетариат не вымер.

Проблема такой формы “сотрудничества” заключалась в том, что в реальном пространстве-времени 16-18-го веков отсутствовал сам необходимый объем такой культуры производства, чего бы то ни было, к которой можно было бы “присосаться” всем обществом, так что Англия данным способом в каком-то смысле “опередила время”. Принцип паразитирования на промышленности путем торговли сырьем - появился еще до появления самой промышленности, которая могла бы позволить превращение данного принципа – в способ целого общества “делать деньги”.

Данное обстоятельство, собственно говоря, и привело к тому, что через некоторое время Англия сначала создала ткацкую промышленность, которая все еще может пониматься как производство полуфабрикатов, а еще дальше перешла на производство потребительских товаров на экспорт. Стала торговать “прибавочной стоимостью”. Но новое производство сложилось уже не как средневековое ремесленное производство, а как производство массовое и как производство “общечеловеческое”, поскольку физическое выживание мануфактурных производителей изначально вменялось в долг каким-то периферийным крестьянским массам, тогда как в положении источника денежных средств вплоть до сочинения новых финансовых правил – опять-таки оказывался потребитель импортной продукции. То есть Англия не могла миновать реанимацию средневековой схемы существования никак, и с определенных пор занималась этим негласно и в рамках пространства, не имеющего к сугубо английской политической системе никакого касательства.

Но самая ранняя мануфактура – производитель полуфабрикатов – позволил образование некоторой культуры международного кредитования.

Первые мануфактуры в Англии, как известно, занимались производством сырья. Поскольку покупателями английского сырья оказывались производители искусственных изделий за рубежом, каковые в середине второго тысячелетия являлись ремесленниками – поступление средств существования в Англию по импорту во времени становления мануфактуры - совершалось за счет тех денежных средств, которые до этого попадали в сундуки торгово-ремесленного сословия средневековья. Приобретение сырья ремесленником за деньги значит, что сырье приравнивается к деньгам непосредственно (минуя тему “прибавочной стоимости”, которая тема имеет место в отношениях между товарным производителем и потребителем товара, то есть имеет место после приобретения конкретного сырья и после переработки его в готовое изделие).

Снабжение раннего мануфактурного населения Англии совершалось за деньги каких-то фламандских или французских производителей, которые были получены ими ранее от аграрных собственников России, Германии или Австро-Венгрии в обмен на “прибавочную стоимость”. Эти средства затем передавались англичанам в обмен на сырье, и на эти средства далее англичанами приобретались средства существования в тех же в России, Германии или Австро-Венгрии – для организации первых мануфактур. Все это образует кредитование. И если ранее рентабельность ремесленного производства образовывалась за счет землевладельцев и предполагала денежные доходы – то далее в “рентабельность” подлежало преобразовывать тот продовольственный кредит, который позволял физическое существование такой конструкции.

Сама по себе торговля сырьем могла приносить средства существования, но без денежных доходов, либо денежные доходы, но без средств существования. А уже это обстоятельство позволяло сочинение такой внутренней концепции денег, которые вроде как не имеют касательства к теме выживания человека, что следует из обстоятельства, когда выживание совершается за счет внешнего кредитования. Без сочинения такой концепции – новейшая культура могла бы потерять тот стимул, который позволял ей преодолевать инерцию предшествующего времени – надеждой успешно хапнуть побольше денег для удовлетворения личных амбиций.

Данная концепция разрабатывалась в мануфактурном периоде новейшей истории, причем далее получилось так, что тема, связанная с деньгами – со временем возобладала над самой идеей промышленного производства.

XIII

Сумма событий, включающих образование рабочего класса, поиск для него средств выживания в политически “чуждом” пространстве и необходимость сочинения совершенно новой концепции ценностей – обусловили образование такого обстоятельства как политический экономизм. Далее г-да экономисты вроде как пришли к соглашению, что бывают вида типа экономизма - экономизм как он есть, и экономизм как он должен быть (“позитивная” и “нормативная” экономики).

Парадоксальность этой двойственности, содержательность которой мы ни в коем случае не отрицаем – заключается в том, что смысл “экономики” должен был сводиться к идее денежной выгоды, поскольку в противном случае из культурного пространства выпадал тот фактор, который мобилизовал массы людей на подвиги во имя “прогресса”. Такое соображение предлагает видеть содержанием экономизма – трансформацию реальных обстоятельств, связанных с существованием “пролетариата” - в денежные доходы, хотя мы уже показывали, что каких-то логически выдержанных путей к этому – культура массового производства в ее развитии от более ранней культуры – не наследовала.

В то же время соображение о том, что добрая половина экономики - это то, что есть – предлагает свести содержание экономизма к перечню объективно наличествующих фактов. Эти же факты в абстракции от темы внешней помощи, по сути, сводились к перспективе хаоса.

Если обратиться к началам новейшей культуры – то первоначальным обстоятельством, обусловившим эту культуру – стало расстройства аграрного сектора при цели заработать. “Огораживания” создали обстоятельство “лишних” людей еще до появления мануфактуры, но при цели получения денежной наживы. Мануфактура возникла следом за этим фактом, и создателями мануфактур оказались не дворяне. И если при этом видеть мануфактуру и рабочий класс как “позитивное” содержание экономизма – то идея извлечения из этого образования денежных доходов – подразумевает изменение самой мануфактуры и самого рабочего класса.

В то же самое время для извлечения из самой промышленности (из труда рабочих) каких-то денежных выгод - не обнаруживаются не то что логически выдержанных, а не обнаруживаются вообще какие бы то ни было путей.

Массовое производство с одной стороны открывает путь к удешевлению искусственного, а с другой – человек не может сколько-нибудь реалистично конкретизировать “удешевление” воображения, если видеть источником ценности – именно это обстоятельство.

Со временем данное недоразумение было разрешено таким образом, когда денежные доходы стали извлекаться криминальным методом, что позволило выражение “дикий капитализм”; еще во времена Наполеона какой-то француз предлагал узаконить казнокрадство как особую форму предпринимательства.

Но для того, чтобы криминальная “экономика” могла иметь место – также требовалось чем-то обогатить реальность.

В таком приближении можно обратиться к факту, что все исследователи экономической темы пользовались понятием “стоимость”, тогда как часть этих исследователей склонялась к соображению, что “стоимость” создается в торговле. Торговля же искусственным совершается после его производства, тогда как понятие “стоимость” является фундаментальным понятием экономизма. Но, утверждая, что “стоимость” создается торговлей и является фундаментальным положением экономизма – мы, как бы это ни казалось странным – начинаем отрицать причастность к “экономике” заводов и фабрик. Что “экономическое” производят заводы и фабрики, если “стоимость” создается в торговле? На данный вопрос не мы, а культурное прошлое - отвечает таким образом, что “стоимость” - воображается, так что “стоимость” оформляется не в промышленности и даже не в торговле, а в воображении. Другое дело, что применить это обстоятельство в новейшем времени предстояло таким образом, чтобы воображение обесценивалось согласно логике роста производства, что абсурд.

Ранняя концепция денег, считавшая таковыми (деньгами) – редкие металлы – строилась не столько на редкости металлов, сколько на классовом порядке. Эта концепция предполагала ограничение пределов товарно-денежных отношений между членами класса землевладельцев и городским торгово-ремесленным сословием. Согласно ей землевладельцы обязывались являться производителями продовольствия и не только содержать городских производителей, но еще и приплачивать им сверх того для существования модели, согласно которому эти производители получали необходимое – своевременно.

Современным языком это обстоятельство можно расписать так, что земельная форма собственности гарантировала как жизнь производителя, так и рентабельность ремесленного производства, каковая категория образовывалась в связи с темой своевременного получения горожанином средств существования, а не с продуктом ремесленного производства.

Последний продукт выступал в положении некоторого катализатора, стимулирующего воображение потребителя и обязывающего его соглашаться с запросами продавца, что было необходимо производителю этих изделий в контексте темы его физического выживания.

Профилирование аграрного сектора для производства сырья для переработки, да еще и в целях наживы – уже требовало совершенно иной концепции рентабельности.

Во-первых, выгоду стали со временем получать не землевладельцы, а “капиталисты”, производящие полуфабрикат, то есть нечто среднее между человеком как логическим источником выгоды, раз выгода извлекается из отношений между людьми, и произведенным этим человеком – предметом, поскольку на этом настаивал закон.

Во-вторых, до какого-то времени торговцы полуфабрикатами получали свои доходы от товарных производителей своего времени, причем эти доходы объективно могли происходить от накоплений, совершенных в прошлом времени. То есть рентабельность производства полуфабрикатов позволялась особенностями прежней культуры. Но вот для того, чтобы основным содержанием мануфактуры стало не производство полуфабрикатов, а производство готовых изделий, а потребителем – не землевладелец, а члены какого-то прочего класса, и при этом производство могло давать доходы – уже требовалась совершенно новая концепция как рентабельности, так и финансов, которую условно можно называть идеальной, поскольку не обнаруживается ничего конкретного, с обращением к чему можно объяснить происхождение этой концепции.

Когда из самого производства невозможно извлечь денежную прибыль – такую возможность приходиться организовать “параллельно”. В реальном пространстве и времени второй половины прошлого тысячелетия новая концепция извлечения ценности создавалась на фундаменте, который выстраивался путем привлечения к участию в производстве банков, путем эмиссии такой условной ценности как “акция” и путем замены редкометаллических денег – деньгами бумажными. Именно данные факторы и обусловили новизну.

Первоначальное привлечение банков к кредитованию промышленности, прежде всего, можно объяснять как раз тем обстоятельством, что промышленность не способна извлекать из самой себя – денежные доходы, тогда как без этого – она лишается стимула, мобилизующего индивидуальные усилия в пользу данной культуры.

Во-вторых, массовое производство становилось в периоде формирования современной “праздничной культуры”; в этой связи можно обратиться к истории русского, французского или какого-то прочего двора, когда казна чуть ли не целиком расходовалась на наряды и разные побрякушки для “очаровательных дам-с”. Данное обстоятельство само приглашало к праздничному столу.

В-третьих, образование промышленности шло уже описанным путем, первоначально предполагавшим извлечение из сундуков ремесленного сословия средневековья – денежных средств, которые могли копиться столетиями, и допотопные банкиры вполне могли позариться на участие в перераспределении этих средств.

Наконец, период особой активности банков в сфере массового производства - имеет место уже при вводе в обращение взамен золота – бумажных денег. При этом с данными деньгами случались всевозможные казусы, о которых мало кто чего знает. Например, ввод в обращение русских “Кать” в 1769-м году кончилось их полным изъятием через 80 лет из-за полного их обесценивания.

СССР во времена расцвета своего могущества – пережил две денежные реформы 1947-го и 1961-го годов, согласно которым можно утверждать, что между 1922 и 1961-м годом советские деньги обесценились в 100 раз, но при этом следует учитывать как сталинское отношение к теме дисциплины, так и тот факт, что производство потребительских товаров в СССР вплоть до 1991-го года – находилось далеко не на том уровне, как это было на Западе.

Особого внимания заслуживает появление бумажных денег в США. Там это делалось таким способом, когда всякий банк, обладавший некими резервами золота – приобретал право печатать свои собственные деньги, вследствие чего деньгам оказалось свойственным как обилие, так и разнообразие, что вообще не вписывается в какую бы то ни было культурную концепцию, но саму идею заняться “банковским бизнесом” - делает весьма привлекательной.

Вовлечение банков в область массового производства является фактом, и вряд ли нуждается в особом разбирательстве, почему мы кратко обрисуем те услуги, которые банки могли оказывать новейшей культуре и условия или правила, коим подчинялось оказание таких услуг.

Во-первых, получение денег в кредит с последующим возвратом – непосредственно образует правило проката денег. А это обстоятельство для организации и продолжения производства образует такое обстоятельство, как “относительную” абстракцию организации производства от денежной темы вообще.

“Относительной” эту абстракцию мы называем по той причине, что если еще можно отыскать способы получения кредитов – то обнаружить способ их возврата иначе как за счет получении еще одного кредита – мы не можем никак.

Здесь автор считает необходимым подчеркнуть такой факт, что “экономическому” механизму до середины 20-го века не хватало того образования, которое сначала усилиями К. Маркса было обозначено понятием “социализм”, а во второй половине 20-го века - словом “рынок”. До этих понятий мы доберемся в свое время, тем более что и “социализм”, и “рынок” - в своем становлении эксплуатировали факт многократного роста населений, который факт нам еще предстоит как-то объяснить. Но подобное обстоятельство значит, что “экономизм” периода “демократии” - страдал некоторой недостаточностью, и смысл этой недостаточности как раз и сводился к обязательству возврата заемных денег. Тем не менее – такое правило – до середины 20-го века имело место само по себе. Уже при “демократии” было решено, что какие-то общества могут не возвращать кредиты, но такая структура привела к тому, что промышленность на Западе скоропостижно скончалась.

Задолго до “демократии” правило проката денег базировалось на условии, согласно которому для получения денежных средств – было необходимо располагать залогом. Такое залоговое имущество и позволяла образовать ранняя мануфактура. Далее этого факта правилами кредитования подразумевалось, что кто-то взял деньги и их же вернул, но вот для возврата их – требовалось извлечь из произведенного - денежные доходы, и о проблемах этого мы уже писали.

Во-вторых, согласно правилам кредитования подразумевается, что получатель кредита обязан вернуть больше денег, чем взял. В этом правиле тема средневековых отношений между аграрным собственником и ремесленником – переводилась в качественно новую плоскость. Теперь в положении некоего универсального товара – начинали выступать деньги, в положении средневекового ремесленника, получавшего прибавочные” доходы от землевладельца – банкиры, а в роли землевладельцев – “промышленные капиталисты”. По этому обстоятельству (или правилу) можно считать, что этот порядок изначально предрасполагал к смене капиталистического производителя – финансовой олигархией – точно так же, как ремесленное производство при гипотетической перспективе своего роста - предрасполагало к вытеснению землевладельцев с их господствующей позиции из-за их ненадобности.

Когда дворянство лишалось способности гарантировать выживание ремесленного сословия, что следовало из перспективы роста этого сословия – для данного сословия дворянский класс уже становился ненужным.

В третьих, при обстоятельстве обесценивания искусственного по мере роста производства, которой задаче, собственно говоря, и служит организация банковского кредитования – потребность в деньгах должна падать. При таких обстоятельствах невозвраты кредитов – становились нормой, даже если подобное провозглашалось преступлением. То есть эта организация изначально содержала полный бардак как свое свойство и одновременно - свойство развития в современную финансовую систему, когда банки кредитуются государствами или какими-то структурами, вуалирующими вмешательство политических органов в эту область, а банки кредитуют всех, при этом постоянно оказываясь перед фактами невозврата средств.

Описанные нововведения наряду со свойственными им недоразумениями – как раз и позволили новую концепцию ценностей, которая, в свою очередь, обусловила изрядное в сравнении с продолжительностью человеческой жизни – существование и развитие культуры массового производства.

XIV

Прежде чем продолжить данную тему автор считает необходимым подвести некие промежуточные итоги.

Образование новейшей культуры совершалось вопреки главной культурной идее предшествующего времени, содержание которой сводилось к противоречию росту человеческой массы для защиты натурального способа жизни. Данное противоречие имело характер естественной закономерности, в связи с чем, во-первых, понимать содержание новейшей культуры как развитие содержания культуры ранней – невозможно или неправильно.

Во-вторых, новейшая культура в связи со своей принципиальной новизной, прежде всего выразившейся ростом населения Земли - нуждалась в особых средствах не только для своего появления, но и для своего существования.

Когда что-то пространством и временем не предусматривается, но в силу стихийного комбинирования тех или иных обстоятельств, взятых дискретно – реально образуется – этому нечто бывают свойственными вопиющие противоречия, обращенные именно к пространству и времени. Но в случае своего образования – нечто, не предусмотренное обстоятельствами прошлого – образует свой “генетический аппарат” из последовательности тех событий, которые привели к появлению данного образования.

В связи с последним обстоятельством мы бы рекомендовали читателю более трезво подойти к теме денег. Известно, что человек лживый в его христианской разновидности сочинил очень обширную коллекцию идиотизмов, осудивших и деньги, и идею наживы, хотя этот же тип в погоне за деньгами в историческом времени не только совершил такую массу преступлений, которую уже вряд ли кому-то удастся даже осмыслить, не говоря уже о повторении подобного, но сегодня под прикрытием собой же сочиненного “гуманизма” уже планирует организацию тотального истребления человеческого вида. Уверяю читателя, что деньги в естественном смысле являются куда меньшим злом, чем “гуманизм”, придуманный христианской интеллигенцией и чем сама эта интеллигенция.

Идея денежной выгоды исполнила совершенно исключительную функцию для появления новейшей культуры, поскольку позволила образование фундаментального принципа экономизма, содержание которого заключается в понимании обстоятельств прошлого – как объективности. Когда всякое изделие понимается как “себестоимость” величины первоначального расхода денег. Даже в СССР времен Сталина, когда идея денежной наживы была провозглашена страшным преступлением – не удалось ни избавиться от этого принципа, ни избавиться от необходимости в денежных средствах.

Идея денежной наживы, люмпенизация крестьян, усугубление дефицита продуктов питания, превращение крестьян в рабочие и появление на этом базисе массового производства в целях денежной наживы – образовали классический зародыш новейшей культуры. Человеку и по сей день не удалось “переделать” или усовершенствовать этот факт задним числом, хотя с какого-то времени произносилось очень много слов о “гениальной” перспективе путешествий во времени, о возможности “телепортаций” и тому подобное.

Наконец, денежная форма позволяет выявление причины хаотичности, свойственной новейшей культуры, так что демагогия на тему “осудить деньги” - по сути, приглашает уподобиться страусу, зарывающему голову в песок - возможно в самом критическом моменте существования человечества.

Тем более что подавляющее большинство этого “человечества” если даже готово благосклонно выслушать какую-нибудь фарисейскую проповедь на эту тему, то в своей реальной жизни за эти же самые деньги готово перегрызть глотку кому угодно.

Пользуясь понятием “культура” мы тем самым подразумеваем, что пространству свойственна некая разумность, связанная с фактом человека.

В то же время для того, чтобы культура имелась непосредственно – влияние человека должно самовыразиться конкретно и во всеобъемлющей форме, тогда как сам принцип “всеобъмлющести”, если будет позволено называть это так – бывает двоякого рода. Как “всеобъемлющесть” естественная, и как тип организованности.

Можно сделать такое соображение, что культура как нечто позитивное – является характеристикой такого типа организованности, который не противоречит природе, но без какого-то противоречия само отличие организации от природы – бывает невозможно, а сама эта тема открывает путь к бесконечному философствованию, чем мы заниматься не намерены и с удовольствием уступаем эту возможность разнообразным демагогам из партий “социальной справедливости”, “демократии и прогресса” или откуда угодно еще.

Предшествующая новейшему времени культурная концепция выстраивалась на идее отрицания избыточных человеческих масс как способе защиты натуральной формы существования, но сама эта “натуральность” была именно культурной. Содержание данной стихийно выработанной концепции не очень предрасполагает к пониманию себя как чего-то особо разумного и тем более не позволяет считать источником своей разумности – человека, что было подмечено очень давно и конкретизировано посредство слова “сатана”. Но реально во времени до последних 400 лет - выживало человечество в рамках классового порядка, который противоречил росту человеческой массы, будь это сатанинский порядок или какой-то еще.

При становлении новейшей культуры тема противодействия росту человеческой массы “упразднялась” за счет политической централизации, тогда как культурой массового производства в пространство вносилась некая конкретика, которая со временем была обозначена посредством понятия “стоимость”. Происхождение этого понятия мы отслеживаем от такого обстоятельства, что идея денежной наживы, располагающаяся в фундаменте новейшей культуры - нуждалась в содержательной конкретизации себя через искусственные предметы. Но реально все конкретные способы, которыми человек мог располагать на рубеже двух культур – непосредственно принадлежали прежней культуре, которая ограничивала денежные аппетиты как особенностями классового порядка, так и самой ограниченностью денежной массы.

В реальности получилось так, что экономическая тематика изначально была организована идеей денежной наживы, но затем усилиями каких-то исследователей была переведена в плоскость производящих предприятий посредством пустых понятий “стоимость”, “прибавочная стоимость” и так далее. Данными понятиями по мере становления массового производства в эту тему вносилась некая кажущаяся ясность, согласно которой в искусственных предметах должна была заключаться или содержаться некая “стоимость”, которая согласно мнению экономизма подлежала быть извлеченной в денежной форме, поскольку в противном случае терялась сама целесообразность экономизма. Но согласно логике, позволяющей отличать искусственное – от естественного – никакой “стоимостью” искусственное и особенно при производстве себя массовым способом и как стандартной продукции - обладать не могло по той причине, что рост объемов одних и тех же искусственных предметов, чего и добивается массовое производство – логически должен был вести к удешевлению произведенного. То есть если даже эти предметы и обладали какой-то “стоимостью” - то идея извлечения этой стоимости и в более или менее ясной форме – была тождественна тому, что у коров вырастут крылья, и каждой осенью они будут собираться в косяки и улетать на юг, радуя интеллигенцию своим очаровательным пением.

В то же самое время, излагая здесь свои соображения, какими бы бесспорными они ни были – мы занимаемся пустым словоизвержением. Для того, чтобы не наши рассуждения, а само пространство стало именно “разумным” - требовалось какую-то отличную от логики “первозакония” - логику - каким-то образом “закрепить” в пространстве.

“Первозаконие” закреплялось в пространстве посредством крепостного права, свойством феодалов регулярно “мочить” друг друга” и ограниченностью редких металлов. Но идея извлечения денежной выгоды из организации массового производства - нуждалась не в этой логике а в какой-то прочей, но прочей оказывалась закономерность обесценивания искусственного, что категорически не предрасполагала к извлечению из этой формы деятельности сколько-нибудь вразумительных доходов.

По факту перспективы обесценивания искусственного можно утверждать, что какие бы правила не стал бы сочинять человек – при массовом производстве искусственное должно было каким-то образом дешеветь. А это значит, что все правила, сочиняемые человеком – оказывались практически применимыми только в том случае, когда они не противоречили этой закономерности.

Данная же закономерность в своем развитии отрицала возможность извлечения из такой формы деятельности – денежных доходов, что лишало экономизм движущей силы. То есть логически идея массового производства была ущербной изначально, а потому факт, что эта культура состоялась – можно объяснить не просто исключительно влиянием человеческого фактора, связанного с идеей денежной наживы, а с выводом данной идеи в положение абстракции от логики и природы.

В реальности получилось так, что предпринимательство в области массового производства и как “компенсацию” за перспективу обесценивания искусственного - получило ряд новых правил, доводящих до абсолюта невозможность извлечения из данной формы деятельности – денег, компенсирующееся правилом кредитования, которое предполагало “неправильное” или “обратное” правило, подразумевающее невозврат кредитных денег.

Эти правила доводили идею обесценивания искусственного до какой-то определенности, причем двояко. С одной стороны они “опускали” перспективу получения “доходов” от производства – ниже отметки ноль, а с другой – обязывали новую структуру вести поиск путей, сводящих к тому, что всякое производство обязано получать доходы вопреки какой бы то ни было логике. Но и данное соображение является пустозвонством в том смысле, что политический аппарат таким способом мог угробить производство на корню, а потому принуждался совершать поступки, прямо противоречащие правилам, устанавливаемым этим же аппаратом. Строгость законов компенсировалось необязательностью их исполнения, как это было подмечено одним русским интеллигентом. В частности, в истории России 18-го века довольно внятно регистрируется такой факт, что казна платила владельцам первых мануфактур, хотя с экономической точки зрения все должно было быть наоборот.

Иначе все это можно растолковать так, что фискальная политика централизма требовала перевести идею денежной наживы из плоскости непосредственного производства – в какую-то прочую плоскость, но “загогулина” всего этого заключалась в том, что и при прежней культуре идея денежных доходов имела касательство не к производству искусственного, а к организации выживания производителя.

Выше мы объясняли, что манипуляция “прибавочной стоимостью” при ранней культуре служит организации своевременного получения производителем – средств существования. Но подобное бывает возможным тогда, когда сами эти средства – наличествуют. Классический английский “капитализм”, родивший сам вирус “капитализма” - создавался путем исключения этой перспективы, в связи с чем он оказался перед необходимостью совершенно новой концепции ценностей, которая и сочинялась в течение мануфактурного периода новейшего времени как концепция оценки бумажных денег посредством величины кредитной ставки. Данной же концепции оказалось свойственно недоразумение, которое не было разрешено вообще и смысл которого можно свести к такому обстоятельству, что для существования такой системы требуется, чтобы бумажные деньги приобрели какую-то реальную ценность еще до того, как они окажутся запущенными в обращение.

Должны приобрести ценность в режиме опережения пространства и времени, если пользоваться словарем “демократии”. Этот момент стал еще одним камнем под фундаментом умирающей в реальном времени “демократии”.

Более ясно это недоразумение можно объяснять следующим образом.

Когда банкир кредитует производство – он делает это с целью получения выгоды. Величина данной выгоды оговаривается в кредитном договоре и конкретизируется как некий процент от величины представленной ссуды. Но далее и в абстракции от вопроса – а за счет чего этот кредит может быть возвращен - получается следующее. Взяв в прокат на год какую-то сумму денег – например, 100 рублей, при условии возврата с тремя процентами - производитель производит, например, один сюртук Карла Маркса. Далее ему бывает необходимо продать этот сюртук как минимум за 103 рубля, чтобы рассчитаться с банкиром. Проблема же этого заключается в том, что в связи с данным сюртуком - определенность в вопрос – что есть один рубль? – вносится уже после того, как предприниматель рассчитается с банком, тогда как еще до этого – ему предстоит передать произведенное платежеспособному потребителю, само наличие которого мы объяснить не можем никак.

При расчетах между банкиром и производителем оказывается, что рубль – это то, что раньше было вроде как рублем, а затем вроде как и нет, поскольку получается, что 100 руб. стали равны 103-м рублям. Но произведенное – бывает необходимо передать потребителю еще до этого факта, что, в общем, образует правило, согласно которому распределение произведенного опережает конкретизацию категории “стоимость” применительно к денежным средствам, стоимостная конкретизация которых совершается после всего этого и в отношениях между “капиталистом” и банкиром.

Данное противоречие логически можно понимать как следствие ситуации, когда массовое производство добивается обесценивания гипотетической ценности искусственного ниже показателя “ноль” при обстоятельстве, когда в силу массового характера производства – само произведенное “капиталисту” бывает не нужно вовсе, то есть “капиталист” стоит перед проблемой как избавиться от произведенного.

Сугубо математически понимание каких-то обстоятельств как отрицательных – позволяет считать, что удаление этих отрицательных обстоятельств – является способом достижения положительного итога. Подобное непосредственно означает, что дармовая раздача произведенного – позволяет добиваться положительного результата, величина которого оказывается равной числу “ноль”. Но при этом политическая необходимость вменяет “капиталистам” обязательство избавляться от произведенного так, чтобы можно было получить денежные доходы и рассчитаться с бюджетом, а еще до этого природа человека (рабочего класса) обязывает этого же “капиталиста” - заплатить рабочему. Но такой “природы”, согласно которой сам капиталист может получить от производства денежную выгоду – не бывает вообще. В связи же с этим обязательство извлекать из организации массового производства – денежную выгоду – настаивает на искажении логики событий до полной противоположности.

Абсурдность этой ситуации и образовала необходимость поиска какого-то разумного содержания в совершенно иной плоскости, позволяющей выживание массового производства.

XV

Как мы уже неоднократно подчеркивали, новейшая культура изначально была спровоцирована идей денежной наживы, которая идея во времени опередила появление первых мануфактур и первого “пролетариата”. Тот факт, что методическим средством самореализации этой идеи – стало профилирование сельского хозяйства на производство сырья для переработки – гипотетически провозглашал идею или концепцию абстрактного бытия, поскольку никакое реальное бытие путем отказа от производства продуктов питания – гарантироваться не может. Поскольку такая идея по понятной причине может считаться мертвой - смысл идеи денежной наживы изначально сводился к идее наживы - вопреки чему бы то ни было. То есть сводился к формуле “деньги делают деньги в абстракции от чего бы то ни было”, хотя и для подобного требуется сообразить какие-то правила и обогатить данную формулу чем-то реальным.

Само собой разумеется, что ничего “разумного” в этой идее найти невозможно, но после появления массового производства – данная идея превратилась в некий фундаментальный способ в том смысле, что она организовала мобилизацию индивидуальных усилий в пользу новейшей культуры. То есть точно так же, как славные советские коллективисты ради “презренных денег” в 1991-м году превратили Москву в поле боя, попутно “прикрываясь” уголовной риторикой все того же “презрения” к деньгам – точно также идея денежной наживы приглашала человека сломать себе, а еще лучше – кому-то прочему - шею, но отстоять идею “свободы”, поскольку она обещала кому сиюминутное блаженство в обществе “прекрасных дам”, а кому – обеспеченную старость вдали от суеты сует.

В то же самое время – идея денежной наживы для исполнения функции провокатора усилий человека – подразумевает как наличие денег, так и их отсутствие. Когда деньги находятся без проблем – отпадает сама необходимость прилагать какое-то усилие для того, чтобы до них добраться. Но когда их не бывает вовсе – значит, их не бывает никогда. В этой связи и для того, чтобы эта идея могла быть стимулятором усилий - требовалось придать изложенному нами соображению некую реалистичность.

Закономерность обесценивания искусственного по мере роста производства предлагала для этой дилеммы то разрешение, смысл которой сводился к тому, что денег не бывает никогда. То есть промышленное производство гарантировало перспективу отсутствия денег. А это значит, что для того, чтобы они были – было необходимо оформить нечто “параллельное” массовому производству, но связанное с этим производством таким образом, чтобы перспектива обесценивания искусственного не могла оказывать определяющее влияние на идею денежной наживы.

Последнее требование, по сути, значит, что деньги подлежало зарабатывать на производстве, но в абстракции от производства, что образует очень большой абсурд. При этом политическая культура того времени требовала ограничивать всякие идеи – пределами “национального” пространства, что значит, что в одном пространстве способ “делать деньги” должен был быть изолированным от способа производства искусственного. А уже эта необходимость следовала из того обстоятельства, что деньги и до этого делались на торговле “прибавочной стоимостью”, а реально “обесцениваться” искусственные предметы могли только путем отказа от практики вульгарного вздутия цен.

Описанный выше абсурд к концу мануфактурного периода новейшей истории разрешился сочинением бумажных денег и привлечением к участию в области производства – банков, что в сумме позволило создать новую финансовую концепцию.

В то же самое время в области международного “сотрудничества” деньгами продолжало оставаться золото, и данное изменение может пониматься как “приблизительное” моделирование как наличия денег, так и их отсутствия.

В начале 20-го века сперва в СССР, а затем и в США (после1934-го года) юридически было запрещено хождение золотой монеты, что можно понимать как доказательство того, что для культуры массового производства “настоящими” деньгами являются именно бессодержательные или “номинированные” деньги, как их принято называть. В то же время предшествующая культура такие деньги не знала вообще.

Неважно – как понималась идея пользования бумажными деньгами К. Марксом или кем-то еще, но при перспективе обесценивания искусственного – извлечение из организации массового производства не то что денежных доходов, а даже какой-то позитивной информации – превышало возможности человека. В связи с этим обстоятельством бумажные деньги могут пониматься как некий суррогат “выгодной” информации, вырабатывающийся, распределяющейся в абстракции от производства вообще, и существующей в силу каких-то обстоятельств, непосредственно производства не касающихся.

В то же самое время для данной формы предстояло сочинить какие-то правила, с одной стороны позволяющие применять их как средства обмена, а с другой – сводящие воедино как финансовую систему, так и производство.

И по сей день такие правила как вечные – не сочинены, так что автор данного текста никак не может взять на себя ответственность за то, что он чуть выше написал.

В реальности правилом, воедино сводящим финансы, производство и человека - стало правило, обязывающее всех производителей быть налогоплательщиками, и если данное правило анализировать на предмет его разумности – то глупее его можно считать разве что намерение прокатиться во времени в эпоху Юлия Цезаря или динозавров.

В то же время из-за того, что массовое производство закономерно не приспособлено для того, чтобы быть налогоплательщиком – финансовой системе для того, чтобы из этой деятельности можно было извлекать какие-то “доходы” - предстояло приспособиться под промышленность, а не наоборот. Непосредственно же это можно было сделать таким способом приспособления, когда финансы вообще не имеют касательства к произведенному, и данное соображение является очень даже разумным в том смысле, что финансы обслуживают распределение тех или иных благ, а предшествующий порядок знал один способ распределения – распределение даром путем перемещения одних и тех же сумм между одними и теми же людьми, что мы описывали где-то в середине текста.

Происхождение недоразумений, свойственных новейшей культуре – очень просто отнести в пассив идеи централизованного государства. “Законом” такого государства предприниматель обязывался делиться “доходами” в любом случае, но когда государство не могло организовать механизм извлечения из производства – хотя бы иллюзорной выгоды - вопрос “откуда брать то, чем следует делиться” – на решение себя какими-то криминальными методами, что и практиковалось до середины 20-го века, позволяя характеристику “дикий капитализм. А для организации возможности извлечения из производства выгоды в денежной форме – требовалось полностью изолировать финансы – от самого производства; подобное совершалось путем смещения денег в плоскость кредитных отношений между банкиром и производителем. То есть не располагая возможностью сочинить приемлемые правила для факта расширения пространства товарно-денежных отношений – человек в течение мануфактурного периода сочинял некое суженое пространство, где товарный производитель мог получить денежные средства от банкира, обязывался из вернуть и закономерно делать это не мог никак.

Непосредственно для получения денег – их необходимо именно получать, то есть взять у какого-то человека. Во второй половине 20-го века такой человек как раз и стал оформляться в рамках концепции “демократия”. Но до того – “демократические” функции, скорее всего, исполнялись практикой нарушения государством – собой же принятых законов. История США в этом плане тем ценнее для наблюдателя, что здесь такие нарушения регистрировались, тогда как судить о происходящем в СССР – довольно сложно, поскольку известно, что “родная партия” всегда старалась для блага советского человека – и когда раздавала деньги, и когда их отнимала.

В 1928-м году банки США располагали массой так называемых “заменителей денег” на сумму, примерно равную годовой величине ВНП (около 80 миллиардов долларов). Величина “нормальных” средств обращения составляла около 3, 67 миллиардов долларов, и довольно трудно внятно растолковать разницу между деньгами и “заменителями” денег, поскольку и те, и другие – производились одним и тем же институтом, являлись бумагой и никак не могли миновать функцию средств обращения.

Во времени до “демократии” абсурдность как централизма, так и политического экономизма, выражающееся фискальным законодательством - вроде как должно было смягчаться всемерным содействием, которое “капиталист” получал от политического аппарата, который со временем за это был осужден как “антинародный”. Но непосредственно на перспективу получения денежной выгоды от производства эти меры никак не влияли, а потому до начала “демократии” деньги, как правило, извлекались не из производства, а из кошельков некоторого общественного типа, который сегодня обозначается словом “лох”. Внятно пояснить – согласно какой не криминальной закономерности сами эти “лохи” умудрялись обзавестись деньгами иначе как благодаря расходам государства – довольно трудно, причем в эпоху “дикого капитализма” в положении “лохов” нередко оказывались сами “акулы бизнеса”, как в советское время было принято именовать крупных предпринимателей и банкиров.

Если забыть о нюансах, связанных с культурой массового производства в додемократическом периоде – то единение финансовой темы с темой организации производства – провозглашалось идеей фискального законодательства. Данное законодательство обязывало производство быть “рентабельным”, но тема “рентабельности” так, как она могла быть знакома человеку в 17-м веке – не предусматривала “капитализм” вообще.

“Рентабельность” организации ремесла - позволяла при господстве земельной формы собственности - моделирование натурального бытия применительно к людям, не имеющим касательства к удельному землевладению. То есть эта тема так, как она имела место в прошлом – к настоящему не могла применяться пор той причине, что настоящее как раз и образовалось за счет упразднения принципа производства продовольствия и настоящее подразумевало такую численность горожан, которая конкретизировалась как раз неспособностью “национального” сельского хозяйства это позволить.

Продукты питания являлись той фундаментальной ценностью, над которой образовалась средневековая идея рентабельности производства искусственных изделий как культурного способа, служащего тому, чтобы производители искусственного получали необходимые средства существования – своевременно. То есть тема ранней “рентабельности” если даже и выражалась денежными средствами – имела касательство к временному порядку, поскольку между землевладельцем и ремесленником постоянно обращалась приблизительно одна и та же сумма денег, тогда как деньги, образующие “рентабельность” - далее приобретали статус сокровищ, как это называл К. Маркс. Выводились из обращения вообще, что не раз приводило к тому, что феодалы объединялись для захвата какого-то города, чтобы заставить ремесленников и торговцев поделиться этими же “сокровищами”.

Новейшая культура, выстраиваемая на базисе отрицания всего этого – нуждалась в какой-то особой концепции ценностей, причем практически применимой, и содержание такой концепции, что мы чуть ниже проясним – довольно ясно показывает, что культура “капитализма” - была культурой именно рабочего класса. Хотя “пролетариат” этой культурой особо не удовлетворялся – без усердия “капиталистов” в ее пользу – он подлежал истреблению при реанимации удельного порядка.

Проблема организации финансов в новейшем времени следовала из необходимости установления постоянной двухсторонней связи между данным институтом, промышленностью и реальным пространством. То есть деньги должны были исполнять все функции, которые перечислял К. Маркс. Но в силу внутренней бессодержательности денег – предстояло сами общественные отношения подводить в такую форму, когда деньги могут исполнять эти функции. Минимальным требованием к этим отношениям могло быть становление денег – ценностью, а в прежнем времени деньги не то что являлись ценностью, а понимались так человеком – из-за редкости материала, из которого они изготавливались.

При этом товарно-денежные отношения при ранней культуре ограничивали число лиц, причастных к этим отношениям – рамками класса землевладельцев и городским торгово-ремесленным сословием, что сужало саму необходимость в деньгах и в их суммарной массе. Во времена Ивана Грозного изба стоила 30 копеек, а сумма, выделяемая на содержание одного стрельца – составляла менее двух рублей в год.

Появление рабочего класса, прежде всего, расширяло формат лиц, имеющих касательство к товарно-денежному обращению, а этот факт наряду с необходимостью “приведения” произведенного этим классом – к какому-то денежному эквиваленту – уже требовал совершенно новой концепции ценностей, поскольку рост рабочего класса создавал необходимость в росте массы денег, тогда как обесценивание стандартной продукции – предполагало падение необходимости в деньгах для организации распределения этой продукции.

Сама категория “ценность”, что мы отмечали, является следствием оценки сознанием факта редкости каких-то предметов, в которых существует кажущаяся необходимость. То есть ценность как категория – существует в сознании человека и в эволюционном времени обнаруживается тогда, когда необходимость разумно конкретизируется и когда чего-то необходимого - становится мало.

Натуральное существование прошлого, когда всякий живущий получал необходимый минимум средств существования – даром – выводило средства существования из разряда культурных ценностей вообще. При таких обстоятельствах образование рабочего класса стало следствием организации обостренного дефицита средств существования, так что именно данные средства подлежали удорожанию в связи с фактом обострения их дефицита.

От этой перспективы и произошло обстоятельство, которое можно считать экономическим, тогда как массовое производство склоняло человека к поиску экономического содержания именно промышленной форме человеческой деятельности.

Мы подчеркивали выше особенность новейшей культуры, состоящую в “порционном” или групповом превращении крестьян – в рабочие, но дело в том, что до этого эти же рабочие, но бывшие крестьянами - вообще не платили за продовольствие. Тот факт, что рабочему за это приходиться платить даже самую мизерную цену – уже является удорожанием продовольствия, но чтобы рабочий мог за что-то платить – кому-то было необходимо дать рабочему денег.

Нужда рабочего класса в денежных средствах – придавало ценность деньгам независимо от того, из чего они делаются. То есть “пролетариат” менял концепцию редких денег – на концепцию ценных денег – в связи со своей нуждой в них. Сугубо логически это значит, что чем больше становилась масса рабочих – тем ценнее становились деньги. Непосредственное наращивание ценностного потенциала денег подразумевало трансформацию крестьян в рабочие как такое население, которое в силу собственного способа жизни – не может обходиться без денег.

Получалось так, что ценность как некая абстрактная категория, которая гипотетически могла бы каким-то образом проецироваться на бумагу, придавая ей ценность – образуется из-за необеспеченного спроса на продукты питания со стороны рабочего класса. Ценность же самих денежных средств независимо от вопроса – из чего они изготовлены – складывается в связи со спросом на деньги со стороны самого пролетариата. Но это значит, что для того, чтобы бумага могла быть деньгами – требуется, чтобы всегда имел место дефицит продуктов питания, и всегда имелось некое городское население, которому стабильно не хватает денег. То есть для того, чтобы располагать бумажными деньгами – было необходимо поддерживать нехватку продовольствия и рост рабочей массы. После 1945-го года Запад стал экспортировать эти свойства новейшей культуры – за свои пределы, расплачиваясь утерей производства.

Реалистичность тому обстоятельству, когда для рабочего класса вечно не хватает денег – гарантировала перспектива обесценивания искусственного. Но вот то, что касается организации дефицита продовольствия – то если как первичное обстоятельство – это было организовано “огораживаниями”, то далее эта проблема “приземлялась” обстоятельством принципиального дефицита этих средств повсеместно, обстоятельством отдаленности мест производства продовольствия – от мест потребления и недоразвитостью средств доставки.

Если называть вещи своими именами – то точно также, как Карл Маркс в свое время для сочинения пролетарской философии заимствовал у Гегеля учение о диалектике, а у Канта – материализм – первому пролетариату метод его образования вменил в обязательство “заимствовать” у удельного ремесленника – его зависимость, но в обратной форме – в форме личиной свободы. У городского же ремесленника прошлого пролетариат заимствовал благополучие – но также перевернутое наоборот, что объяснялось отсутствием в пространстве той крестьянской массы, экспроприация которой позволила бы удовлетворение естественных потребностей пролетариата, поскольку эта масса сама и была превращена в “пролетариат”. Предыдущая культура понятия не имела – что такое “пролетариат”, а потому новая культура нуждалось в правилах, которые стали необходимостью именно в связи с появлением данного класса. Наконец, появление и особенности этого класса со временем привели к выработке некоторой “экономической” концепции ценностей, которая могла обнаружить для себя какую-то логику или логический фундамент – в усугублении дефицита средств существования.

Данное обстоятельство для новейшей культуры организовало единственную перспективу, когда может наблюдаться именно рост ценности. Однако само собой разумеется, что эта перспектива – противоречила перспективе выживания самого рабочего класса.

С этих правил начиналось то, что некогда было обозначено термином “антихрист”, и “экономический” базис новейшей культуры, по сути, и оказался тем самым “первым зверем” Иоанна, в присутствии которого “второй зверь” (промышленность) творил чудеса.

Коротко содержание “экономического антихриста” (“был, нету, но будет” по Иоанну) можно пояснить следующим образом.

Положительное извлекается из положительного. Получать денежные доходы можно с того, что дорожает. Удорожанию при росте рабочего класса – подлежали именно продукты питания в связи с повышенным спросом на них со стороны представителей данного класса именно по той причине, что в отличие от штучных “капиталистов” - “пролетариат” является массовым классом. Капиталисты в силу того, что являются меньшинством – не способны оказывать на рынок решающее влияние, к тому же чтобы стать “капиталистом” - необходимо обзавестись собственным производства, а значит – рабочим классом.

Удорожание продуктов питания как следствие роста рабочего класса – логически предстает как наращивание в пространстве некоего воображаемого ценностного потенциала. Но подобное имеет место в то же самое время, когда как идея организации массового производства, так и фискальный закон централизованного государства – подразумевают извлечение доходов не из влияния, которое рабочий класс оказывал на ситуацию с продовольствием, а из того, что этот класс производил. Влияние же роста рабочего класса на само произведенное промышленностью – выражалось тем, что произведенное в силу своей стандартности - логически должно было дешеветь, из чего и следует невозможность извлечения выгоды из производства. В этой связи извлечение из производства денежной выгоды – требовало каким-то способом отделить производство – от самого себя, по сути. Со временем подобное стало реализовываться посредством замены людей – машинами.

“Экономическая” концепция ценностей не то, что шла к абсурду, а такое было предопределено изначально. При становлении новейшей культуры идея денежной выгоды опередила появление производства, и этот факт запечатлелся на этой культуре как раз тем обстоятельством, что идея так и осталась идеей. Извлечь что-то конкретное из факта удорожания чего бы то ни было в связи с уменьшением физических объемов того, что подлежит удорожанию – невозможно, но также невозможно что-то положительное извлечь из факта удешевления. В итоге всего этого получалось то, что не выгода извлекалась из этой культуры, а обесценивались деньги путем роста их объема и деградации в направлении от редкого металла – к “безналичной”, то есть бестелесной информации.

Рост массы денег при обстоятельстве, когда ввод денег в обращение совершается за счет кредитов – подразумевает невозврат кредитов. Законом подобное толковалось как нарушение закона, однако “экономика” вовсе не гарантирует, что государство способно под нее приспособиться. Тем не менее, сама ценностная концепция, навязываемая пространству идеей прибыли и как сколько-то скорее реалистичная, чем “объективная” - могла существовать благодаря росту дефицита продовольствия, а это обстоятельство становилось обратной стороной роста “пролетариата”. Идея извлечения из производства выгоды - нуждалась в росте рабочего класса, поскольку выгода извлекалась в деньгах, а бумажные деньги дорожали в связи с ростом численности рабочего класса. Необходимость же извлечения из производства денежного дохода - вменялось производителям в обязательство – “законом”. В результате “капиталист” обязывался производить все больше и больше, но при этом производимое должно было удешевляться сообразно усердию производителя. Получалась бесконечная гонка за иллюзией, которой придавал реалистичность именно факт роста “пролетариата”. Чем больше становился рабочий класс – тем больше должны были дорожать продукты питания и тем ценнее должны были стать деньги.

Непосредственно наращивание масштабов производства составляло периоды, которые принято называть периодами роста деловой активности. Самое удивительное во всем этом то, что периоды повышения деловой активности в плане образования ценностей – усугубляли дефицит средств существования путем наращивания массы “пролетариев” и неспособностью общества гарантировать этой массе – полный желудок. То есть рост ценностного потенциала средств существования подразумевался не в связи с производством, а в связи с ростом запросов со стороны промышленности, обращенных к сельскому хозяйству, которое производство периодами роста деловой активности – лишалось работников. Непосредственная же организация естественного удовлетворения “пролетариата” совершалась путем ввоза продовольствия со стороны, в результате чего некая масса продуктов питания всегда оказывалась в пути в сторону городского населения, или в “резерве”, о чем мы уже упоминали. Данная ценность – являлась объективной ценностью, соответствующей той мнимой ценности, которая заключается в перспективе роста цен на продовольствие. Но культурная ценность этого “резерва” следовала как раз из того факта, что рабочий класс до него не способен добраться в силу пространственных и временных обстоятельств. Как только рабочий класса получал необходимое и в нужном объеме – “экономическая” ценность продуктов питания тут же сходила на нет. В итоге получалось так, что наиболее эффектные периоды деловой активности, о чем, как правило, судят по уровню общественного потребления - приводили к резкому спаду и депрессии, тем более продолжительной, чем более эффектным был предшествующий период времени.

Ближе к моменту перерастания мануфактуры в индустриализм в культурном пространстве образуется устойчивая традиция обвинения “капиталиста” во всех бедах “пролетариата”. Непосредственно это обвинение мотивировалось таким образом, что жадные “капиталисты” не платят рабочему человеку и так далее, но объективно “пролетариат” по мере своего роста шел к отрицанию необходимости денег – вообще, что было отмечено главным идеологом рабочего класса – Карлом Марксом. По Марксу, правда, получается так, что когда есть “капиталист” - “пролетариату” требуется побольше денег. Когда же “капиталист” уничтожается – “пролетариат” постепенно теряет нужду в деньгах вообще. Может быть, это очень “гуманно”, но чем-то напоминает “господи иже еси на небеси”.

Проблема “пролетариата” состояла и состоит в том, что он своей деятельностью – отрицает необходимость в деньгах, поскольку искусственное – дешевеет. Фактом же своего существования как массы городских жителей – он добивается прямо противоположного. Данное обстоятельство и создавало “практический экономизм”, который формально показал себя посредством противопоставления периодов деловой активности – периодам спада производства. Довольно несложно сообразить, что в этом случае принципиальная суть обстоятельства, когда сегодня можно заработать, а завтра – нельзя – сводилось к отличию между “сегодня” и “завтра”, то есть к фактору “временной” природы. Все это отражалось на рабочем классе, но обвинялись в этом “капиталисты”, а уже эта тема загораживала саму идею осмысления сути новейшей культуры по существу. По существу же она стала массой дискретных обстоятельств, то есть тех обстоятельств, которые не позволяют образование общества как чего-то целостного, что со временем было конкретизировано нарастанием классовой борьбы.

Иначе сказанное можно растолковать следующим образом. Культура массового производства изначально была структурирована таким образом, когда идея денежной наживы – образовывала начало этой культуры, а идея роста рабочего класса – ее высшую точку. Этот факт и раскрывает содержание экономизма как хаос, поскольку экономизм как сугубо сознательный подход к данному образованию, не отрицающий целесообразность массового производства именно посредством соображения о выгодности этой формы - настраивается на то, чтобы видеть первичное – конечным. В этой связи и поскольку сам автор стоит перед необходимостью дачи читателю какой-то целостной картины, позволяющей не только увидеть ближайшие перспективы, но и выработать собственную разумную позицию относительно действительности - мы попробуем посмотреть на тему массового производства сквозь призму эволюции человека и несколько отличным от экономизма - способом.

XVI

Некогда Владимир Ильич Ленин изложил мысль, гласящую, что историю в серьезном смысле этого слова делают широкие массы. На самом деле “широких масс” в современном смысле до второй половины второго тысячелетия в Европе не было вообще.

В то же самое время совсем несложно заметить, что если даже марксизм считает творцом истории “широкие массы” - то виновными в неудовлетворительности исторических событий – провозглашаются массы “узкие”. Причиной всех бед Европы с какого-то времени идеологами “широких масс” объявляется “капиталисты” и прочие “кровопийцы”. Но поскольку в предшествующем времени все события предопределялись “узкими” массами – можно считать, что рост человеческого материала также был организован “кровопийцами” и “паразитами” в гонке человека за самим собой, воображающимся как некий “идеал”, каковой “идеал”, как правило, предстает в сознании как некий “крутой”, гордый, преисполненный “достоинством” неотразимый мачо или как роковая красотка, от одного взгляда которой самцы пачками падают и сами собой укладываются в штабеля, от чего окружающие мымры просто дохнут от зависти.

Однако если этот рост был создан “узкими массами – то он, как и все остальное, что делается массами “узкими” – согласно логике мог иметь отрицательное свойство.

При образовании новейшей культуры незримо и негласно наличествовало прошлое хотя бы как опыт прошлого, в связи с чем автор считает позволительным упоминание информации, изложенной в первой половине данного текста и сводящейся к тому, что с момента перехода человека к оседлому способу жизни – упраздняются те формы и методы, посредством которых до того совершалось как выживание человека, так и рост человеческой массы. Принцип оседлости при своем появлении исключает способ поиска более благоприятных естественных условий в режиме постоянного движения, а упразднение групповой семьи в пользу моногамной – переводит тему воспроизводства человека в более суженный формат. Со временем же удельный классовый порядок вообще кладет предел перспективе неограниченного роста человеческой массы.

С начала оседлого способа жизни в пространстве начинается образование фактора, позволяющего компенсировать то, что человек теряет с переходом к оседлости, хотя, если рассуждать строго – сам этот переход мог быть следствием прихода кочевого способа жизни к кризису.

Как бы то ни было, в недрах еще ранней общины начинает складываться примитивная с точки зрения современного человека культура производства искусственных изделий, но на самом изобретение человеком колеса оказало на ход истории куда большее позитивное влияние, чем весь современный мировой аэрокосмический комплекс.

С определенных пор человек начинает производить средства производства, жилье, бытовой инвентарь и прочие рукотворные предметы, облегчающие задачу выживания. Так искусственные предметы постепенно превращаются в фактор, вроде как способствующий как росту человеческой массы, так и удлинению продолжительности жизни.

Сугубо логически подобное соображение предполагает, что производство искусственных предметов может гарантировать человеку бесконечно долгую жизнь, что абсурдно. Классовый порядок как раз и внес в этот абсурд некую упорядоченность и определенность таким способом, когда первым классом стал класс землевладельцев, а сама тема функциональности искусственного в связи с этим фактом - раздвоилась.

После образования классового порядка ремесло, которое является удельным – нацеливается преимущественно на производство функциональности, которая объективно обслуживает человеческое тело. Это ремесло из подручного материала производит жилье, грубую одежду, ведра, бочки и тому подобное, и производит в том объеме, который является необходимым.

Параллельно этой форме ремесла и, скорее всего, много позже - в пространстве начинается производство ремесленных изделий, производителями которых являются городские ремесленники, а потребителями – исключительно члены господствующего класса. Данные изделия уже служат не задаче выживания, а подчеркивают отличие членов высших классов друг от друга и от “широких масс”, кладя начало “культуре” страстного мачо и роковой красавицы.

Данное производство базируется на непрерывности производства, товарно-денежных отношениях и ценообразовании, когда потребитель соотносит цену предлагаемого с внутренним представлением о своем собственном “достоинстве” и размером своего кошелька. Но в естественном смысле ориентация производства на обслуживание “достоинства” - может считать вполне закономерным ходом событий, поскольку бесконечное удлинение продолжительности жизни за счет производства ведер – абсурдно.

Эта же логика противоречит бесконечному росту численности производителей; для этого в реальности требовалось больше и золота, и продовольствия, а отсутствие такой возможности уже предполагало противоречие росту человеческого материла, занятого производством искусственного.

Для отмены такого порядка и в виде условия этого – требовался какой-то новый способ организации жизни человека. Такой способ и стал вырабатываться культурой массового производства в Англии во второй половине второго тысячелетия новой эры, и содержание его свелось к абстракции от естественных потребностей человека, “прикрытой” идеей денежной наживы. Но если посмотреть на эти события сквозь призму такого слова как “общество” - то будет довольно нетрудно заметить, что в этом случае тема “вечной жизни” переводилась в плоскость денег.

Можно на минуту вообразить человека, который собрался прыгнуть с крыши 100-этажной башни и при этом выжить. Можно вообразить, что он на самом деле выживет. Но реальность на такую закономерность отреагирует таким образом, что прежде чем этот человек доберется до намеченной башни – не станет самой этой башни. Состоится землетрясение, наводнение, террористический акт, начнется мировая война или что-то еще, поскольку такого быть не должно вообще – чтобы человек прыгнул с высоты в 300 метров и выжил.

Для того, чтобы человек прыгнул с трехсотметровой высоты и при этом выжил – требуется не изменение законов природы, а изменение самой природы. Данное недоразумение и взяло свое начало от отмеченного факта английской истории; на место “природы” с ограниченным количеством людей – постепенно приходила “расширенная” модель природы, главным отличительным признаком которой до середины 20-го века являлась тенденция к безграничному росту человеческой массы.

Английские “огораживания” положили начало этой модели, оформив для нее четыре фундаментальных элемента – идею денежной наживы, ситуацию “средств существования нет”, рабочий класс и промышленность. Эти элементы со временем образовали некую бяку, которая, согласно сценарию одного очень известного голливудского фильма - лет через 500 после “огораживаний” вступив в преступный сговор с глобальным производителем телефонизированных тараканов и сверхистребительного оружия – со страшной скоростью понеслась в сторону Земли, грозя человеческому роду. Земля, как известно, тут же мобилизовала своего лучшего сына, профессионально специализирующегося на спасении человечества. Вместе с тем откуда-то из прошлго-будущего какие-то утконосые твари, напоминающие расплющенных, затем надутых, а сверх всего этого - раскрашенных древнеегипетских богов – направили в помощь “мировому правительству” во главе с очень хорошо упитанным афроамериканцем – “пятый элемент” или “само совершенство”, очень похожее на одну известную голливудскую вертихвостку. Далее, как известно, профессионал по спасению человечества извлек из брюха роскошной певицы галактического масштаба четыре языческих символа естественности – символы воды, земли, огня и воздуха, попутно истребив целую кучу космических “террористов”, тупые рожи которых очень сильно напоминали носителей нынешнего русского “национального патриотизьма” - и понесся к пирамидам. Затем, как известно, упомянутая вертихвостка, насмотревшись на зверства, творимые людьми – решила их не спасать. Взбунтовалась, сучка. Но далее воодушевленная тем, что мачо-спаситель обещал ей незабываемые ночи “любви” - она вобрала в себя энергию языческой естественности из упомянутых четырех символов, выстрелила изо рта “любовью”, трансформированной в энергию, что, по-видимому, должно ассоциироваться с Христом так, как его воображал Иоанн – с пламенным мечом, выступающим изо рта, и разнесла упомянутую бяку в клочья. После этого очень хорошо упитанный мировой президент-афроамериканец потребовал шампанского, а герои заползли в постель заниматься “любовью”, на что и пришел полюбоваться этот толстый афроамериканец, возглавляющий мировое правительство “прогрессивного” человечества. Интересно – нашелся ли среди многих миллионов этого “прогрессивного” человечества хотя бы один двуногий, кто понял идею этого фильма так, как это есть?

В культурном смысле решающее отличие новейшего времени от времени предшествующего выразилось существованием такого обстоятельства как политическая экономия. Данное соображение вроде как представляет политэкономию как некий объективно существующий фактор, и этому способствует правило причислять к политической экономии как промышленное, так и аграрное хозяйство. На самом деле все обстоит несколько иначе, поскольку для трансформации природы в “расширенную природу” – изначально требовался какой-то инструментарий или набор правил, располагающийся между природой и “расширенной природой”, и такого набора прошлое время не знало. Сей набор и составил содержание политэкономии. Образовал первого зверя. Вопрос в том - каким образом этот зверь позволил образование расширенной модели природы?

Для того, чтобы это стало возможным – и сочинялась политическая экономия, первоначальный смысл которой заключался в идее бега за деньгами вопреки чему бы то ни было. Но далее этой идеи человеку предстояло создать это “вопреки чему бы то ни было”; чтобы идти против стихии – требуется сама стихия, однако хаос на то и хаос, чтобы противоречить всякой идее кроме идеи хаоса, и в том числе – идее “делать деньги”.

Ранняя модель производства искусственного функционировала, как это мы уже отмечали, согласно схеме D … -D …. D, где первый символ D обозначает величину денежных расходов, связанную с организацией физического существования производителя, а последний – “экономическую” величину произведенного, равную величине первоначальных расходов (“себестоимость”). Такая схема условно показывает равенство произведенного тем средствам существования, которые лишились своей актуальности по причине того, что уже потреблены, но не лишились актуальности в некотором “денежном” качестве, поскольку в противном случае такой производитель терял возможность выжить.

Сугубо арифметически между своими крайними символами данная схема предполагает доход согласно правилу D-D=0, но задача выживания производителя требовала, чтобы последний символ был положительным.

При понимании этой схемы как модели для организации выживания городского производителя - сам первый символ подразумевает, что производитель стабильно получает средства существования, поскольку стабильно располагает денежными средствами.

Не для того, чтобы из такого производства стало возможным извлечение выгоды, а для того, чтобы производитель мог получать средства выживания своевременно – данная схема “обогащалась” абстракцией, которую мы назвали “прибавочной стоимостью”, хотя речь может идти о надувательстве, и данное надувательство гарантировало, что указанная модель всегда имела ту схему, которую мы обрисовали.

В связи с тем обстоятельством, что образование массового производство во времени последовало за ситуацией сокращения производства продовольствия – описанная выше модель должна была каким-то образом пересматриваться. Реально это стало делаться посредством постановки на место ремесленника – рабочего класса, принципиальное отличие между которыми сводилось к тому, что в отличие от раннего ремесленника – “пролетариату” не приходилось рассчитывать на своевременное и достаточное получение средств существования. Сугубо же символическая сторона приведенной выше схемы – консервировалась путем привлечения к кредитованию промышленности – банков. Банки позволили принцип проката денег – когда деньги берутся, чтобы далее быть возвращенными.

Сам механизм проката денежных средств подразумевает ряд правил, важнейшим из которых является правило залога. Данное правило позволяет абстракцию от темы возврата денег, каковая перспектива логически отрицается “удешевлением” искусственного. По данной причине первые капталы, трансформировавшиеся в предприятия промышленности, если этим словом обозначать и мануфактуру – на самом деле могли образоваться посредством торговли, пиратства, грабежа или чего угодно еще. Но далее они образовывали предмет залога, на чем, собственно говоря, “экономизм” и начинался и кончался одновременно. В этой связи можно обратить внимание на такое обстоятельство, что внятное содержание современного экономизма сводится к возне с “ценными бумагами”; с фиктивными образами того имущества, которое относительно финансового института выступает в положении предмет залога, позволяя тем самым получение денег в абстракции от темы средств существования.

Со временем тот факт, что непосредственно заводы и фабрики существуют не как предмет залога, а именно как производящие мощности - не имеют к экономизму прямого касательства – позволил организацию “потребительской экономки” или “демократии”. Но задолго до этого в периоде “первоначального накопления” промышленности - имел место период первоначального реформирования финансов, в течение которого вырабатывались как новые правила денежного обращения, так и совершенно новый принцип или содержание денег.

Если заглядывать в содержание новой культуры поглубже - принцип проката денег в связи с невозможностью их возврата сколько-нибудь “законным” путем, в пользу чего работали и фискальные законы политического централизма – нуждался в идее абстракции денег от реальности или в абстракции реальности – от денег. Непосредственно это обстоятельство выразилось принципом подмены редких металлов – бумажными деньгами, сочетаемых с принципом проката денежных средств. Данные правила в сочетании с тенденцией “удешевления” искусственного, с необходимостью платить рабочему классу, в связи с фискальным законом централизма - не подразумевали возврат кредитов, но это обстоятельство непосредственно касалось “прав человека”, а конкретно – банкира и того человека, который пользовался банковской ссудой. Банкиры сами в погоне за деньгами приступали к кредитованию промышленности, и до второй половины 20 -го века законы, страхующие банки – исключались.

Значение приведенных правил для реформирования обрисованной выше схемы ремесленного производства оказалось в том, что, во-первых, бумага есть ничто. Данное “ничто” как раз и утверждалось как ценность – спросом на нее со стороны рабочего класса и “капиталистов”, причем последние обязывались платить налоги. Появилось правило кредитования производства при отсутствии перспективы возврата кредита, а само это правило весьма правдоподобно копирует правило, располагающееся в фундаменте экономизма.

А именно То правило, что деньги после того, как они израсходованы – существуют как информация в бухгалтерских отчетах, в чьей-то памяти или где-то еще, но у того человека, который их израсходовал – их после этого не бывает.

При отражении данного обстоятельства на приведенную чуть выше схему организации ремесленного производства – мы находим ее в форме, описанной ниже: … -D …. D. Данная форма позволяет применением к себе элементарного правила вычитания извлекать некий доход Х=D –(-D) = 2D, но отсутствие здесь первого символа D – подразумевает, что производитель не получает никаких доходов и не нуждается в этом, равно как не нуждается в средствах существования. То есть эта схема – изначально была схемой того фантастического “коммунизма”, когда вместо людей вкалывают роботы, а люди посвящают свое время приятному общению, “любви” и занятию “искусствами”.

Организация массового производства изначально ориентировалась на перерастание в индустриализм и еще дальше, когда идея абстракции от средств существования – уже открывает перспективу к извлечению из массового производства – совершенно абстрактного “дохода” согласно арифметическим правилам, а за этим следует перспектива “теоретической” (“духовной”) жизни. Это обстоятельство мы и объясняем тем, что первоначально под принципом организации массового производства искусственного – располагалась не концепция получения выгоды, а тема продления одной человеческой жизни и тема роста человеческой массы.

“Огораживания” оформили массу людей, жизнь которых закономерно должна была прекратиться. Подобное имело место и в СССР – “русские патриоты”, равно как и “русские демократы” - “патриотят” об этом и по сей день.

Факт, когда какие-то люди лишаются перспективы выживания – может толковаться так, что данный факт устанавливает предел продолжительности жизни. Но когда далее этим людям открывается перспектива жизни, причем делается это какими-то совершенно новыми средствами – это значит, что данные средства удлиняют продолжительность жизни. Все сверх этого к “огораживаниям” было добавлено новым классовым порядком, воображением и прочими особенностями человеческого “разума”, по сути, являющимися производными от свойства воображать. “Воображение важнее знания”, как известно.

XVII

Возможно, мысль, изложенная в конце прошлой главы, покажется читателю несколько притянутой за уши, как принято говорить в подобных случаях, но мы уже отмечали, что культура массового производства в предшествующем себе времени иметь какие-то начала кроме классового устройства - не могла, удельная культура противоречила массовому производству, а политический централизм – удельному порядку. Но при этом ни один из значимых (масштабных, групповых) факторов ранней культуры – не предрасполагал к появлению радикально новой культуры, и по этой причине после своего появления эта культура закономерно становилась заложницей дилеммы – удастся ли мобилизовать в ее пользу значительные и именно индивидуальные усилия или нет. Для того, чтобы такая мобилизация совершалась – было необходимо оформить какой-то механизм, приглашающий индивидуумов к активной деятельности в пользу новой культуры, и таким механизмом могла быть некая конструкция, позволяющая извлечение из массового производства – денежных средств, позволяющая самим этим средствам быть эквивалентом объективных либо понимаемых человеком как таковые - ценностей. На основе такого механизма происходило формирование масштабной человечной опоры новой культуры, в положении которой сначала оказался класс так называемых “капиталистов” или промышленных и финансовых предпринимателей, а в 20-м веке выступила интеллигенция.

Исторически в реальном пространстве обитания человека при становлении культуры массового производства - факт образования дефицита средств существования – опередил факт образования самого массового производства.

Угроза голода появилась раньше мануфактуры. Этот дефицит стал “вторым элементом”, образующим содержание новейшей культуры, и если прежняя культура строилась на исключении подобной вероятности путем противоречия росту человеческой массы – то для новой эта ситуация стала именно фундаментальным свойством.

Логическое содержание факта дефицита средств существования - образовало само пространственное “экономическое содержание”, сводящееся к тому, что чем больше такой дефицит – тем большую ценность представляют эти средства.

Такой экономизм в своем происхождении опередил появление мануфактуры, но тому человеку, в усилиях которого нуждалась новая культура - предстояло извлекать какие-то выгоды не из такого экономизма, а именно из непосредственного производства искусственных изделий. Однако, чем больше стандартной продукции производилось – тем больше она должна была дешеветь и тем меньшей становилась перспектива извлечения из искусственного – чего-то позитивного.

В то же время не извлекать из массового производства какую-то ценность непосредственно, а способствовать наращиванию ценности средств существования – производство могло одним способом – путем вовлечения в производство как можно большего числа людей.

По итогу всего этого абсурдного порядка оказывалось так, что рост рабочего класса – способствует удорожанию продуктов питания, что образует некую абстрактную ценностную модель, выделение позитивного смысла которой бывает невозможно по такой причине, что в фундаменте ее располагается принцип “чем хуже – тем лучше”.

Данной модели соответствует непосредственное производство, развитие которого сопрягается с перспективой удешевления произведенного. Здесь в плане извлечения какой-то выгоды из одной единицы произведенного - действует принцип “чем лучше – тем хуже”.

В первом случае и с точки зрения абстрактного экономизма - “лучшим” оказывается факт усугубления ситуации с продуктами питания, а худшим – рост рабочего класса путем трансформации рабочих в крестьян – но уже с политической точки зрения, поскольку недоедающий “пролетариат” начинает активно противоречить политической стабильности. Но сугубо логически – такой экономизм добивается некоего абстрактного высшего ценностного потенциала - при полном отсутствии средств существования. В этом случае получается так, что они приобретают некий абсолютный смысл, что, собственно говоря, и должна была внушать человеку идея Христа, телом коего, как известно, был хлеб. Попы, правда, решили, что речь идет о “духовном хлебе”, но видать попов мало били. Скоро начнут бить опять и, думаю, очень жестко.

Во втором случае “лучшим” оказывается рост массы произведенного, а худшим – его удешевление, хотя на самом деле удешевление значит облегчение доступности.

Если взять и объединить позитивное “экономическое” содержание этих двух обстоятельств – то получится, что этот позитив предполагает сочетание абсолютного отсутствия средств существования – с максимальной производительностью предприятий. Вот такая концепция и оказалась в базисе индустриализма, в которые со временем переросла мануфактура, но обратной стороной этого явления стало так называемое “перепроизводство”, когда при кажущемся облегчении доступности искусственного – его не удается распределить.

При таких обстоятельствах уже одно фискальное законодательство политического централизма обязывало понимать как носителя экономического позитива – денежные средства, что было весьма вульгарным требованием без “отвода” его в сторону от стихийного экономизма новейшей культуры. То есть для того, чтобы стать “разумными” - деньги нуждались в способе, позволяющем абстрагироваться от стихийного “пространственного экономизма”; быть эквивалентом какой-то реальной ценности, а не эквивалентом отсутствия средств существования. Все это и позволили замена металлов на деньги и принцип кредитования, который предположил абстракцию от каких бы то ни было дефицитов, и стал ориентироваться на факт наличия предмета залога. При этих правилах деньги вроде выступили в роли некоей разумной категории; стали меняться на то, что объективно существует, и что считается ценностью в абстракции от каких бы то ни было логических соображений. В то же время миновать тему удешевления искусственного по мере роста производства никакие деньги, реально служащие средством обращения - не могли никак, равно как по мере роста рабочего класса – должен был усугубляться дефицит продуктов питания. А потому не только “разумность” денег изначально была обречена быть “относительной”, но сам разум – шел к осмыслению своей ущербности – через утверждение в пространстве - хаоса.

Миновать в нашем кратком обзоре культурной эволюции тему индустриализма мы не можем никак хотя бы потому, что этот факт оказал решающее влияние на психику современного человека. При этом решающее значение получили именно продукты индустриализма, тогда как рассмотрение содержания этого явления как эволюционного факта - было переведено либо в плоскость классовой борьбы, либо фарисейского “гуманизма”, либо подменено рассуждениями о “гениальности”, свойственной человеку. На самом деле же индустриализм образовался темой развития средств производства, и насколько этот факт оказался “гениальным” - время покажет.

Индустриализм появился в последней трети 18-го века, причем получилось так, что границей между мануфактурой и индустриализмом было сочтено появление паровой машины и ткацкого станка. На самом деле индустриализм стал культурой ускоренного роста промышленного производства, а для этого, прежде всего, было необходимо привести дурные особенности мануфактурного экономизма к сколько-нибудь разумному виду. Непосредственно подобное и позволялось привлечением в эту сферу банковского капитала и утверждением в пространстве принципа кредитования под залог имущества, поскольку в этом случае деньги в абстракции от темы возврата заемных сумм – выступали в качестве эквивалента не абсурдной ценности дефицита средств существования, а эквивалентом конкретных ценностей или предметов, понимаемых как ценности, тогда как деньги в бумажной форме – позволяли абстракцию от темы их возврата. Наконец, невозврат денежных средств компенсировался перераспределением прав на производство – в пользу банков. То есть сращивание промышленности с банками – являлось следствием того, что “капиталисты” не могли возвращать взятые ссуды, и это было закономерно.

Новая финансовая организация в 18-в веке дала импульс к росту масштабов производства в абстракции от темы последствий этого, но вот до 1945-го года люди почему-то не удосужились сообразить, что бумажные деньги на то и бумажные, чтобы не располагать под собой каким-то обеспечением. И по сей день с экрана телевизора вроде как образованные и “статусные” люди всерьез обсуждают тему возврата обществом США своих долгов, для чего этим США требуется внести в специальные накопители информации нужные числа, после чего эти же расссужденцы начнут вопить на тему, что подобное нельзя было делать ни в коем случае.

Затем, что чрезвычайно существенно – для взрывного роста промышленности, что наблюдается в индустриальном периоде новейшей истории – требовалась сама крестьянская масса, которая могла бы резко стать “пролетариатом”. Наращивание этой массы совершалось в течение всего мануфактурного периода, который занял промежуток времени от середины 15-го века и до последней трети века 18-го, то есть занял около 300 лет. Самого индустриализма в одной отдельно взятой стране хватило, как известно, лет на 150, причем это же время стало периодом наиболее кровопролитных сражений между промышленными странами и периодом наиболее жестких “экономических” кризисов.

Наконец, должно быть понятно, что предприниматели 18-го века ни о каком “техническом прорыве” или о каких-то прочих высокопарных штампах будущего – понятия не имели. Они занимались “деланием денег” и больше ничем, а так называемая научно-техническая революция стала вторичным явлением, которое было позволено революцией финансово- экономической, которая перевела тему ценностей из плоскости абсурдной виртуальности – в плоскость политизированной материальности.

Экономизм мануфактуры не то, что обнаруживал ценность в усугублении дефицита средств существования; данный факт стал одним из краеугольных камней при образовании культуры массового производства. В реальности конкретной Англии, где эта культура состоялась первоначально – дефицит средств существования обусловил необходимость завоза их издалека. То есть непосредственно этот дефицит приобрел форму обстоятельства, когда между производителем средств существования и тем, кто в них нуждается – оказались много километров путей и отсутствие средств доставки. Потребность человека оказалась переведенной в плоскость противоречия между человеком, пространством и временем.

В то же время решающий класс новейшей культуры – рабочий класс – по своему производительному статусу ничем не отличался от ремесленников прошлого, а потому, несмотря на все мысли своих идеологов – мог добиваться реанимации раннего порядка, предусматривающего получение членами этого класса всего естественно-необходимого – своевременно. Фактически требования “пролетариата” сводились к идее повторного моделирования феодального порядка, и вождем большевиков И. В. Сталиным как раз и реанимировался “пролетарский” феодализм применительно к советскому крестьянству, и это – бесспорный факт. Однако в отличие от СССР, где индустриализм создавался при значительности крестьянской массы и в одной отдельно взятой стране - классический английский “капитализм” начинался при параметре населения приблизительно в 2 миллиона человек и при необходимости завоза продовольствия извне.

Как мы подчеркивали, для того, чтобы вписать рабочий класс в правила средневековья – этот класс должен был сначала что-то произвести, затем это “что-то” довести до германского юнкера или русского помещика, затем обменять это “нечто” на продовольствие, а уже затем – позавтракать или пообедать. В связи с естественной неприемлемостью этого правила - требовалось смещение временной фазы в отношениях между “пролетариатом” и аграрным собственником, что ранее делалось за счет торговли “прибавочной стоимостью” и каковой торговле противоречил принцип массового производства стандартной продукции при перспективе ее удешевления. Приментельно к английскому “пролетариату” это оказалось невозможно по такой простой причине, что тема времени “обогатилась” темой реального пространства. Темой расстояния от Лондона до Курска, каковая тема стала реальным обстоятельством, образом которого стала проблема экономического надувательства или невозможность такого надувательства, связанная с темой массового производства стандартной продукции и удешевления произведенного.

Сам факт удешевления значит, что каждая товарная единица позволяет продавать меньшую величину “прибавочной стоимости”. А это обстоятельство при том, что моделировать натуральные отношения требовалось не применительно к пролетарскому классу, а применительно к одному рабочему человеку – требовало производства нескольких единиц продукции в расчете на одного человека. Производство же нескольких единиц продукции – еще больше сужало перспективу манипулирования “прибавочной стоимостью” и рождало потребность в дальнейшем росте производительности предприятий в расчете на одного занятого. То есть получалось так, что ростом производительности производства – индустриализм компенсировал удешевление, тогда как ускорение перемещения грузов – как бы приступало к решению пространственно-временной проблемы. Но позволялось это – той финансовой системой, которая позволила находить ценность в самих предприятиях, что, в общем, значило, что активность человеческих усилий нацеливалась на рост физических параметров производства, поскольку именно физическая суть производственных предприятий – могла быть предметом залога. Что из этого поучилось – об этом мы напишем чуть ниже, а пока автор считает необходимым подчеркнуть, что ускорение прохождения одной производственной операции и развитие средств доставки – образовали первоначальную идею индустриализма. И эта идея стала реакцией человека на конкретные обстоятельства пространства и времени.

В результате реформирования финансовых правил ранней культуры и с началом индустриального периода культуры массового производства - реальные обстоятельства пространства оказались сведенными к следующему.

Тема новых финансов позволила перевод содержания экономизма с абстрактной, но реалистичной темы ценности средств существования ввиду их отсутствия – в плоскость конкретной ценности промышленных производственных фондов, поскольку эти фонды выступали как предмет залога.

Вместе с тем - тема экономической активности в пользу новой культуры - переводилась в плоскость наращивания масштабов производства. Получалось так, что всякое лицо, создавшее производство – обретало возможность обращения в банк за деньгами. При этом тема дефицита средств существования по мере роста пролетарского населения – “забывалась” именно классом “капиталистов”, но объективность и взрывоопасность этой темы по мере промышленного роста – безусловно, должны были нарастать.

Объективно реалистичность ситуации голода – не может быть абстрактной, но к экономизму эта ситуация не имела отношения, поскольку в случае кризисов по “народу” стреляли не “капиталисты”, а все тот же “народ”, но в солдатских шинелях.

Реформа финансов, а точнее – сочинение человеком нового экономического качества в форме бумажных денег – открыло перспективу для частной инициативы. Далее после мануфактуры рост производства конкретно совершался за счет производства средств производства, что и образовало индустриализм, и продолжения производства предметов потребления. Но не производство средств производства, а именно новая финансовая организация – стала принципиальным фактором, разграничивающим идею мануфактуры – от идеи индустриализма. Конкретное содержание этого отличия свелось к предложению классу предпринимателей “забыть” о проблемах, связанных с ростом “избыточного” населения и нацелиться на “делание денег”.

Перевод содержания экономизма или изменение точки зрения на экономизм, непосредственно сводящееся к подмене абстрактной ценности дефицита средств существования – на кажущуюся конкретную ценность промышленных предприятий – вроде как давало человеку конкретные возможности для изменения той реальности, которая обуславливала абсурдную ценность удорожания средств существования.

Проблема дефицита средств существования для “классического капитализма” выражалась конкретным противоречием между человеком, пространством и временем, которое противоречие претворяло невозможность надувательства при массовом производстве – в реальность.

После образования индустриализма эта проблема переводилась в плоскость развития транспорта и в плоскость роста производительности труда. При этом рост производства вроде как “поддерживал” идею надувательства, а транспорт – нацеливался на решение указанного противоречия.

Однако сама эта концепция, подразумевающая решение проблем новой культуры за счет рост производства средств производства - предполагала усугубление ситуации с дефицитом средств существования.

Путь к реализации самой себя эта концепция получила за счет реформирования финансового хозяйства, причем даже в абстракции от темы средств существования – финансовая концепция новейшего времени страдала таким неизлечимым дефектом, как правило невозврата заемных средств, то есть содержала “неправильное правило”. После становления индустриализма крахи банков становятся закономерностью этой культуры.

Финансовый базис индустриализма предлагал извлекать не доходы, а денежную массу – из банков, и предлагал не возвращать эти средства при правилах, подразумевающих прямо противоположное. Но в любом случае и независимо от того – возвращали предпринимали взятые в банках деньги или нет – индустриализм стал культурой взрывного роста промышленности и колоссального нарастания массы городского населения, в среде которой в этом времени начинается рост совершенно нового типа человека – научно-технической и “творческой” интеллигенции.

Хотя на первый взгляд идея переосмысления экономизма и перевод его содержания с темы абстрактной ценности дефицита средств существования – на темы конкретной ценности промышленных предприятий и денежных средств может казаться очень даже здоровой – на самом деле реализация этой идеи предполагала конкретный побочный эффект.

Категория “доход”, выразителем чего вроде как претендуют быть денежные средства - является культурной категорией, что, собственно говоря, и дало повод к рассуждениям о ценности труда и так далее. “Доходы” на самом деле могли извлекаться из межчеловеческих отношений, но подразумевать извлечение и реально извлекать, да еще и в конкретной форме – это совершенно разные вещи.

Выше мы показывали, каким образом организовывалось арифметическое извлечение из производства - даже не “дохода”, а позитивной информации.

В реальности обеспечить это самое 2D какой-то ценностью – могла именно перспектива удвоения ценности средств существования, а реально этого добиваться можно было путем удвоения численности рабочего класса. Превращение роста производства - в метод делать деньги – уже значило, что такой рост совершается не естественным способом, то есть способом деторождения, а именно путем трансформации крестьян – в “пролетариев”.

Самое удивительное, что каких-то “экономических” путей к тому, чтобы крестьянин обязывался стать рабочим – не существует и по сей день, кроме фискальной политики государства. Обязывая крестьянина стать налогоплательщиком – государство заставляло его подчиняться закономерностям новой культуры. При обстоятельстве, когда функцию денег исполняет бумага – крестьянин принуждался менять свою продукцию на бумагу, которую он далее отдавал государству в виде налогов.

Применительно к крестьянину подобное является выбрасыванием произведенного на ветер, поскольку отдавая вырученные деньги государству – он лишается возможности получать что-то взамен того, что продал.

Гипотетически промышленность “освобождалась” от такой перспективы согласно тому, что оно подлежало кредитованию. Правила же кредитования требовали имущества, способного быть предметом залога. Такое имущество первоначально появилась как мануфактура со всеми ее противоречиями. Но с какого-то времени для того, чтобы сам принцип денежной наживы мог жить - мануфактура каким-то образом должна была расти в абстракции от темы человека, поскольку тема человека оформляла саму античеловеческую концепцию ценностей, которой подлежала быть противопоставленной бессодержательные “номинированные” деньги.

По обозначенной выше причине историю новейшего времени именно как экономическую историю – можно разделить на три периода – период кредитования мануфактуры деньгами из-за рубежа, период индустриализма, когда каждое промышленное общество старается оформить свою внутреннюю модель кредитования, и период после 1945-го года, когда в пространстве насаждается глобальная модель кредитования. Однако независимо от чего бы то ни было – “экономический” ценностный потенциал именно как производительный – до 20-го века позволялся именно усилиями рабочего класса. Никаких выдающихся технических решений практически до конца 19-го века – человечество не знало.

В то же самое время рост рабочего класса и усугубление ситуации с дефицитом продуктов питания – вменяло новой экономической концепции некие конкретные свойства, касающиеся темы – подлежат возврату в банки взятые предпринимателями кредитные средства или нет.

При обстоятельствах дефицита средств существования – давать “пролетариату” такую массу денег, которая позволяла бы полностью удовлетворять его естественные запросы – было нецелесообразно по совершено простой причине. В этом случае каждый “пролетарий” двинулся бы первым делом наедаться до отвала. Закономерно это могло бы привести к тому, что рабочий класс очень быстро вымел бы из магазинов все, что там есть.

При этом рост численности промышленных рабочих, равно как рост численности горожан вообще – логически подразумевает поступление в города некоторой “удвоенной” массы средств существования. То есть согласно своему городскому статусу промышленный производитель требовал обилия и наличия необходимого в “резерве”, тогда как согласно “экономическим” правилам - ему подлежало обладать способностью не пользоваться этим “резервом” по своему усмотрению, поскольку объективность дефицита средств существования никакими финансовыми правилами отменяться не могла.

В итоге поучалось так, что класс “капиталистических предпринимателей” и класс рабочих – вносили в вопрос о возврате или невозврате заемных средств такую определенность, согласно которой “капиталисты” брали денежные средства, а рабочим подлежало их “возвращать” недоеданием.

Самое главное при этом это то, что и под это обстоятельство какие-то правила человек сочинить не смог, и в предметной форме специфика новых финансов обусловила “сращивание производства с банками”, как это характеризует В. И. Ленин. Обусловило монополизацию.

Прочей стороной индустриальной культуры стали известные кризисы “перепроизводства”, когда произведенное не обнаруживает потребителя. Карл Маркс и в этом обвинил “капиталистов”. Мол не дают рабочим достаточно денег. Рабочим нельзя было давать достаточно денег, поскольку факт “пролетариата” подразумевает недостаточность средств существования, что значит, что рабочий обязан недоедать. А недоедающий человек не может быть потребителем каких-то культурных ценностей, поскольку средства, полученные им для этого – он в любом случае будет тратить на еду.

Иоанн Богослов более полутора тысяч лет тому назад в документе объемом в пару десятков страниц куда точнее описал основные характеристики и перспективы новейшей культуры, чем все “гении” интеллигенции вместе взятые, для изложения трудов которых пришлось вырубить леса.

Подобное, скорее всего, стало результатом того, что “простой человек” категорически не способен осознать свою собственную “избыточность”.

Отсюда, по видимому, и такое слово как “откровение” - если человек не может понять свое “лишнее” качество – то такое понимание свидетельствует о получении им информации об этом от некоторого “высшего разума”, возвышающегося над человеческим инстинктивным.

Известно, что Иоанн нашел решающее содержание будущей относительно себя культуры – в так называемом “числе зверя”. Даная характеристика имеет касательство, скорее всего – к принципу трансформации ремесла – в массовое производство, минимальным условием чего является удвоение числа производителей искусственного.

При обстоятельствах дефицита средств существования подобное может совершаться путем присоединения к одному занятому – двух крестьян. Когда некто занимается производством искусственного – завершение его трудовой деятельности значит, что далее он нуждается в средствах существования.

После отмены ранней культуры, отрицающей рост таких производителей – этот рост мог совершаться именно за счет крестьян, поскольку всякий крестьянин в силу своего статуса в прошедшем отрезке времени – гипотетически располагает такими средствами. Когда к одному рабочему, но без средств существования - присоединяются два крестьянина с этими средствами, то получается, что на трех человек приходится две нормы этих средств. Из каждых 1000 человек – 666 оказывается при еде, а 334 - без.

Как бы то ни было – индустриальный период истории оформил угрозу всякой стабильности, а в трудах К. Маркса идея получила воплощение сама отрицания государства. Данные выводы были однозначно подтверждены практикой промышленно-развитых стран.

Один американский СМИ подсчитал, что в первой половине 20-го века человечество потеряло около 250 миллионов особей, умерших неестественной смертью. Из них чуть более 50 миллионов приходятся на знаменитую “испанку” 1918-го года, тогда как около 200 – составляют жертвы разных революций, войн и прочих катаклизмов. Зная свойство американского массового быдла воспринимать убийство как наркотик, с учетом способности “демократической” интеллигенции считать так, как того требует хозяин, имея представление о численности жертв “сталинских репрессий”, которые, судя по всему, в ближайшем времени усилиями интеллигентского говна охватят большее число людей, чем их реально имелось в СССР во времена правления Сталина – автор не очень склонен верить чему бы то ни было, исходящему от западной “демократии”. Тем не менее, совершенно точно, что в первой половине 20 го века человечество пришло к абсурду, когда в течение какого-то времени создается “цивилизация”, после чего она уничтожается, чтобы быть созданной вторично – для последующего уничтожения. Конец этой перспективе был положен концепцией “демократии”, которую стали утверждать в пространстве западные индустриальные страны сразу после второй мировой войны.

XVIII

Некогда В. И. Ленин написал, что к социализму придут все, но каждый своим путем. В полном соответствии данному соображению во второй половине 20-го века западные индустриальные страны приступили к реализации концепции глобального социализма. Философским и историческим “прикрытием” для этой модели стали понятия “либерализм” и “демократия”.

Для реальности понятия “социализм”, “национал-социализм” и “демократия” имеют куда большее значение, чем вся история культурной эволюции, продолжительность которой специалисты оценивают промежутком времени от 2 до 42 миллионов лет, поскольку будущее предопределяется настоящим. Тем не менее, если относить продолжительность советского “социализма” или западной “демократии” к средней продолжительности эволюции человека, то есть сравнивать промежуток времени в 55-70 лет с промежутком в 20 миллионов лет – то выяснится что следующее. Если приравнивать продолжительность эволюции человека к одним суткам – то продолжительность, например, советского “социализма” окажется приблизительно равным пятой части одной секунды.

Точно так же, как марксистский социализм подразумевал, что “пролетариат” пойдет в “светлое будущее” минуя две стадии общественно-политического развития – “социализм” и “коммунизм” - точно также “демократия” имела впереди перспективу “демократии” и следующую за ней “чистую демократию”.

Последняя была обозначена примерно год тому назад на встрече главарей Евросоюза с нынешним руководителем США, прославленным своим неумением более или менее внятно излагать свои мысли.

По поводу общности фундамента как марксизма, так и “демократии” - можно высказать такое соображение, что ход “прогресса” сам по себе вел к “освобождению” человека от труда, на чем, собственно говоря, и выстроена политическая философия Маркса. Другое дело, что сочинение для такого хода событий – подходящего принципа общественно-государственного устройства – оказалось невозможно, что Маркс также учел, предусмотрев в своей философии перспективу “отмирания государства” при образовании “нового типа человека”.

Как бы это ни было странным – первой среди индустриальных стран стала отмирать как раз та страна, где ход “прогресса” оказался наиболее ускоренным, и в которой идеи Маркса были реализованы практически. Западные “капиталисты” предпочли отсрочить этот знаменательный для любого свободолюбца миг, в чем пока преуспели благодаря превращению западных стран в раковую опухоль на теле человечества. Но вот с образованием “нового человека” не ошибся никто, хотя сам сей “человек” при внимательном наблюдении за ним - особо позитивного отношения к себе не вызывает. В частности, города, где преобладает культура т.н. “белой” расы – вполне явно превратились в территории, представляющие прямую опасность для всякого человека, не способного оплачивать профессиональную охрану своей собственной персоны.

Мировая общественность” получала от своих идеологов гавкающие понятия “демократия”, “права человека”, “человечность” и тому подобное, которые далее толковались кем попало, как угодно и всегда в пользу всего человечества, разумеется.

Автор настоящего текста в меру собственного знакомства с некоторыми отнюдь не засекреченными документами, описывающими ход мыслей, например, американского политического руководства в периоде времени сразу после так называемой “великой депрессии” - полагает, что главной движущей силой в ходе поиска выхода из проблем культуры массового производства – стала именно угроза для политического порядка, исходящего от пролетарских слоев населения. После начала второй мировой войны к этому соображению не могло не добавиться и понимание угрозы, исходящей колониальным метрополиям от них же самих. Понимание закономерности мировых войн. По-видимому, это обстоятельство заставило западных джентльменов заглянуть в содержание новейшей культуры далеко не так оптимистично, как это делалось г-дами марксистами. Сами же г-да марксисты по мере того, как новейшая культура выявляла свой дурной характер – вместо осмысления данного обстоятельства - очень быстро демократизировались и либерализировались, да еще с таким усердием, что просто диву даешься. На сегодня выходцы из КПСС составляют важнейшее звено “мировой демократии”, а все псевдогосударства, образовавшиеся из осколков СССР – возглавляют бывшие партийные руководители или выходцы из органа КПСС по защите марксистской идеологии – из КГБ СССР.

В отличие от Маркса, руководствовавшегося пускай наивной, но идеей блага наиболее “широких масс”, свойственных новой культуре – Запад, скорее всего, усмотрел в данных “массах” источник реальной угрозы самой идее порядка и был абсолютно прав. В этой связи социалистические преобразования “демократического” типа содержали как свое важнейшее звено – механизм тотального оболванивания и оскотинивания “широких масс”, что и стало непосредственным способом “обновления человека”. Сами массы подобное не то что встретили с большим энтузиазмом, о чем довольно легко судить по происходящему в России, но еще и продвинули эту “культуру” непонятно куда, поскольку в сочинении нового морального смысла и стало заключаться “экономическое” содержание западной “демократии”, что мы ниже поясним.

Движение индустриального человечества в сторону “социализма” на Западе объяснялось не философией, а таким фактом, что культура массового производства в периоде индустриализации содержала противоречие следующего свойства.

С одной стороны уже описанная нами финансовая структура нацеливала частную инициативу на расширение масштабов производства, причем довольно несложно заметить, что частная инициатива тов. Сталина работала в этом же направлении; в направлении роста масштабов промышленности. Подобное позволяло иллюзию “расширения пространства”, каковой факт самовыражался производством искусственных форм с повышенной функциональностью.

С другой стороны прогресс средств производства, самовыражающийся ускорением прохождения каких-то операций, которые ранее выполнялись физическим трудом - открывал перспективу сокращения промышленного рабочего класса в связи с этим обстоятельством. То есть получалось так, что с одной стороны должен был продолжаться процесс трансформации крестьянства в пролетариат как условие производства искусственных предметов, а с другой – должно было совершаться сокращение численности пролетариата в связи с “прогрессом” средств производства. Последнее обстоятельство настаивало на диверсификации производства, то есть требовало разнообразить произведенное, поскольку в противном случае “прогресс” выдавливал “пролетариат” на улицы или люмпенизировал рабочий класс – как будет угодно, открывая перспективу гражданской войны.

Диверсификация производства, в свою очередь, вела к тому, что во времена “кризисов” перепроизводства – все большие товарные массы не находили потребителя. А сами кризисы случались по той причине, что дефицит средств существования, следующий из закономерности превращения крестьян в рабочие за счет того, что частная инициатива в пользу данной культуры могла реализовываться способом наращивания объемов производства – гарантировал постоянный дефицит продовольствия. Это же обстоятельство ограничивало возможность кредитования рабочего класса денежными средствами, поскольку в этом случае закономерно возникал ажиотажный спрос на продукты питания и инфляция. А недостаточное кредитование “пролетариата” деньгами – вело к тому, что рабочий класс не мог выступить в отношении искусственных товарных масс как потребитель.

Финансовая система “додемократического” времени была устроена таким образом, что она позволяла некий “переход” от абсурдной системы ценностей, где сама категория ценность – являлась синонимом отсутствия средств существования – к такой шкале ценностей, где в положении единицы ценности оказывается промышленное предприятие. В этой связи данный институт мог кредитовать только неживую материю. Не человека, а именно основные и оборотные фонды производства. Кредитовать все что угодно, что не имело касательства к обстоятельству потребности человека в средствах существования, поскольку в этом случае начиналась инфляция, которая противоречила той функции, для исполнения которой данная финансовая система и создавалась. В силу этого какие-то товарные массы промышленного происхождения оказывались в “резерве” не потому, что этого кому-то хотелось, а именно по причине дефицита продуктов питания.

Особо подробно заниматься разбирательством с “демократией” мы считаем бесполезным делом по такой причине, что данная концепция вызвала совершенно неожиданное свойство человеческого пространства, которое Иоанн отметил словами “десять царей … получат власть вместе со зверем и пойдут в погибель”. Вызвало отмирание не государства как института классового насилия, а перспективу физического отмирания общества – как следствие “прогресса”. Наиболее значимым естественным итогом “прогресса” стало то обстоятельство, что “прогрессивные народы” лишились свойства воспроизводиться, причем подобное оказалось характерным для всех индустриальных обществ независимо от уровня материального благополучия.

Мы особо отмечаем этот факт, поскольку он стал именно естественным итогом “прогресса”. Быдлологи русского “национального патриотизьма”, правда, и в этом обвинили “жидов”, но общая картина происходящего от этого никоим образом не меняется. Быдлолог на то и быдлолог, чтобы нести любую ахинею, оправдывая себя при этом идеей “любви к своему народу”, каковая была сочинена боле трех тысяч лет тому назад какими-то евреями в ходе перевирания ими изначальной иудейской идеи “творца” как носителя вселенского естественного разума.

Как мы уже отмечали, “демократия” обошлась в своем начале без какой бы то ни было пафосной идеологии, которую на уровне кругов, принимающих политические решения и реально влияющих на ситуацию в пространстве обитания человека – заменила идея “рынка”. С точки зрения прагматика “перепроизводство” показывало, что индустриальная модель страдает неким дефектом, содержание которого сводится к отсутствию в данной модели – “рыночного механизма”, позволяющего трудоустройство лиц, вытесняемых из производства “прогрессом”, и позволяющего передачу этим лицам тех товарных масс, которые образуют “перепроизводство”. Эти же товарные массы в контексте правила, обязывающего товарных производителей получать доходы именно от продажи произведенного, противопоставленного закономерности невозможности извлечения доходов от массового производства – составляли некую реальность, равную противоречию между двумя взаимно противоречивыми правилами. Иначе говоря – они образовывали тот самый “доход”, который не вписывается ни в одно правило культуры массового производства.

В то же время понимание товарной массы, образующей “перепроизводство” как объективной ценности – позволяет считать эту массу эквивалентном тех средств существования, которых не хватает, почему они и являются ценностями. Наконец, мы уже отмечали, что промышленное производство настаивает на резервировании продовольствия путем организации нахождения продовольствия где-то в пространстве между производителем и потребителем, которое пространство для “классической” индустриальной страны могло быть международным. Учет всех этих обстоятельств и правила их комбинирования должным образом – и стали правилами оформления “рынка”.

Кроме идеи “рынка” – ничего особенного “демократия” не сочинила, хотя бывшее советское интеллигентское “совершенство”, после середины 80-х годов прошлого века сделавшее недурственную политическую карьеру на бездумном стремлении “широких масс” в светлое “демократическое” будущее и готовность в этой связи верить чему угодно – очень убедительно втолковывало этим массам, что Запад располагает неким гениальным знанием или чем-то еще. Автор не намеревается засорять данный текст перечислением фамилий этих леди и джентльменов; они широко известны каждому “дорогому россиянину”. Но для внятного объяснения упомянутого культурного “приобретения” - утери обществом способности к воспроизводству – нам придется поверхностно рассмотреть этот самый “рыночный” механизм.

В объективном фундаменте “демократической” модели, по сути, располагалось содержание всего культурного пласта предшествующей времени. Это содержание в целях создания “рынка” и в соответствии с политическим сговором между США и Англией от 1944-го года, оформленным в форме так называемого “бретгон-вудского соглашения” - для организации “рынка” подлежало обогащению себя идеей эмиссии так называемой “резервной валюты”. То есть вся “гениальность” творцов “демократии” сводилась к созданию инфляционной модели финансов, но без самой инфляции. На самом деле это все равно, что придумывать велосипед без колес, что и выразилось таким фактом, что через 55 лет после великого открытия “демократии” - пришлось ставить грандиозный и кровавый спектакль сентября 2001-го года, ознаменовавший “великое закрытие”.

Логически идея “резервной валюты” становилась культурным ответом на проблему перепроизводства и угрозы безработицы. С “экономической” же точки зрения она подразумевала, что всякое общество нуждается в “резервной валюте”, не имеющей касательства к внутренней финансовой системе именно в той связи, что эта система в случае производства “прибавочной” массы денег для обеспечения распределения той товарной массы, которая образовывала “перепроизводство” - добивалось инфляции из-за дефицита средств существования. Иначе говоря – согласно “демократической” логике всякое индустриальное общество для того, чтобы получить способность продать произведенное – нуждается в “импортных” деньгах, не имеющих к организации распределения средств существования – никакого касательства. На самом деле всякое общество для того, чтобы получить возможность распорядиться произведенным – нуждалось в достаточном объеме средств существования; для того, чтобы напечатать бумажные деньги - много ума не требуется. В конце концов, распределение возможно минуя деньги вообще; США в 1824-м году сами разработали принцип такого распределения.

В то же самое время запрет на расширенную эмиссию, диктуемый дефицитом средств существования – в связи с идеей организации мирового “рынка” подразумевал такой казус, что всякая производящая страна “нуждается” в экспорте своей продукции путем обмена ее на “резервную валюту”, коей пользоваться по своему усмотрению она не должна, поскольку в этом случае получится та же самая инфляция. То есть “рыночная” модель подразумевала, что страны производители отдают “прибавочную” часть произведенного – обществу потребления – в обмен на бумагу, для чего подлежало оформить механизм, обязывающий их поступать именно так. Данный механизм и создавался в течение времени в связи с утерей Западом промышленности и ее уходом на территории, где подавляющее большинство населений занимались крестьянским трудом.

Эмиссию “резервной” денежной массы США по соглашению с Англией принимали на себя, и в этой связи само собой образуется вопрос – а каким образом доллар США на территории самих США мог абстрагироваться от темы дефицита продуктов питания и неминуемой инфляции, следующей за масштабной эмиссией. Ответ на этот вопрос таков – никак не мог иначе как, адресуя эту перспективу каким-то третьим странам, что далее составило содержание глобальной экономической политики. Но совершенно независимо от того – что думали организаторы “демократии” - создавали они принципиально новую культурную концепцию, где деньги выступают в положении некоторого расходного материала, служащего моделированию потребительского права для населения западных “демократий”, которые в рамках “рыночного механизма” должны были получать какие-то товарные массы, для коих законы индустриализма не предусматривают потребителя вообще. Западное население в рамках такой организации должно было стать мировым паразитом. Понимание этого обстоятельства выразилось фактом глобальной пропаганды так называемых “прав человека”, которые “объективно” провозгласили святость принципа паразитирования под прикрытием идеи полного права человека распоряжаться самим собой и отрицанием правомерности какого бы то ни было культурного принуждения со стороны государства, не вписывающегося в концепцию “демократии”. Так человеку было дано право пользоваться своим анусом по собственному усмотрению, разваливать семью и так далее, то есть поступать всяким образом – лишь бы он поддерживал идею “демократии”, и “широким массам” эта идея пришлась по душе.

Наиболее значительным обстоятельством, связанным с “социализмом” как бы он ни назывался - стало то, что данная концепция, если даже провоцировалась угрозой стихийной политической активности “широких масс” - сама по себе она являлась “чисто” культурной, то есть моделировалась на основе аналитического подхода человека к реальности. Если все предыдущие концепции политэкономического содержания можно считать стихийно сложившимися, что доказывается совершенно просто – тем фактом, что академические круги и по сей день не располагают внятными соображениями о прошлом – то “социализм” и особенно его “демократический” вариант - создавался “разумным” способом. Сей разум при обстоятельстве закономерного дефицита средств существования – намеревался изыскивать эти средства для передачи их лицам, не имеющим касательства к материальному производству.

“Социализм” советского типа подразумевал в этой связи, прежде всего, лиц, не достигших трудоспособного возраста или наоборот – миновавших возраст, когда люди могут продуктивно работать. При этом советский “социализм” строился таким образом, что тема “перепроизводства” потребительских предметов для него не существовала вообще, что позволяло поддерживать тот финансово-экономический порядок, который работает на рост масштабов производства. Подобное вело к такому абсурду, когда страна располагает самой большой производящей машиной в мире, но при этом имеет место дефицит самых элементарных при существующем уровне научно-технического развития - потребительских предметов.

Западная “демократия”, как мы это подчеркивали, изначально нацеливалась на решение проблемы “перепроизводства”, то есть на удовлетворение запросов “широких масс”, обращенных к промышленности, и запросов предпринимательских кругов касательно темы денежной наживы, на получении которой настаивал фискальный аппарат. Но содержание этих запросов предполагало отрицание индустриализма вообще, поскольку существование индустриализма и особенно при отсутствии механизма тоталитарного управления – обеспечивалось таком обстоятельством, когда идея гонки за деньгами реализуется путем наращивания объемов производства, тогда как дефицит денежных средств, который подобное позволяет – наряду с ростом производства - ведет к “перепроизводству”.

Наконец, главным отличительным признаком новейшего времени стал факт роста таких человеческих масс, применительно к которым гарантирование им своевременного получения средств существования – было невозможно.

Структура, нацеливающаяся на достижение подобного, да еще при перспективе неограниченного роста числа “потребителей”, каковая перспектива открывалась противоречием правил “демократической” организации – правилам организации индустриализма - открывала довольно сомнительные на предмет их приемлемости - перспективы.

Мы можем уверенно утверждать, что “социалистическая” модель экономики оказалась наименее стихийной среди всех предшествующих политэкономических моделей, но вот внимательное осмысление содержания этой модели сводится к следующему.

В связи с удешевлением искусственного – практической концепцией массового производства предусматривалось извлечение ценностей из факта роста рабочего класса, поскольку извлечение ценностей из самого произведенного при обстоятельстве бесконечного удешевления произведенного – было невозможно.

Рост рабочего класса вел к росту массы искусственных предметов, тогда как этот же рост – способствовал росту ценности бумажных денег. Позволял бумаге быть деньгами в связи с повышенным спросом на них как средств обмена.

“Демократия” предположила спрос на деньги не со стороны промышленности, а со стороны производителей иллюзий, численности которых предстояло расти все по той же причине: чтобы абстракция могла исполнять функцию денежных средств. В этом случае понимание “социализма” как наименее стихийной организации и понимание отличий полезности материального производителя – от клоуна – позволяет ставить вопрос: а был ли человеческий разум – разумным в том смысле, как это понимается? Имел ли место разум вообще?

Этот вопрос отсылает нас к такому понятию как “идеология”, сквозь призму которого мы и попробуем завершить данную работу.

XIX

Понятие “идеология” считается важнейшим среди культурных понятий. Но уже из данного утверждения следует, что идеология является элементом культуры. В этом случае закономерно ставить вопрос о том – что есть “культура” сама, а тут обнаруживается такой факт, что люди во времени расшифровывали данный термин разными способами, причем число разных толкований на сегодня приблизительно оказалось равно одной тысяче.

Если кто-то будет утверждать, что сосуд для хранения жидких и сыпучих тел массой, позволяющей перемещение этих тел одним человеком и снабженный для этого особым приспособлением, позволяющим поднимать и перемещать данный сосуд – называется словом “ведро” – на это никто не обратит никакого внимания. Однако если кто-то начнет доказывать, что “ведро” - это кастрюля, бак, бочка, цистерна, бассейн, озеро и так далее, а приспособления – это рука, тележка, железнодорожный состав или трубопровод – то такого человека сочтут идиотом или клоуном. Множество толкований, данных одному понятию - в буквальном смысле обозначают такой факт, что либо эта категория – бредовая, либо она – непознаваемая.

В пользу бредовости не то культуры, не то самого человека - лучше всего свидетельствует то обстоятельство, что в современности понятие “культура” отождествляется с понятием “искусство”. На Западе, кстати, психически здоровые люди благоразумно сочли искусство - “магией”, насколько это известно автору настоящего текста.

Если заглянуть в историю – то довольно несложно обнаружить, что при рабовладельческом и феодально-дворянском порядке слово “культура” отождествляется с классом землевладельцев. Именно ими и для них создавались вызывающие интерес современного человека строения, ими и для них строились театры и так далее, однако подобное соображение дает понять, что, например, крепостные крестьяне – к культуре не имели никакого касательства, тогда считая факту культуры главным признаком, отличающим человека от животных – мы начинаем отождествлять основную массу населения – со скотом.

Наконец, стремясь обнаружить суть культуры в исторических памятниках, оставленных человеком прошлого - мы скатываемся к пониманию культуры как признака, привлекающего внимание человека реального, а содержание культуры сводим к нашим собственным ощущениям, впечатлениям и эмоциям. От этого совсем недалеко до массовой мании величия – “стоит мне на что-то обратить внимание – и это “что-то” тут же становится предметом культуры”.

Так, в общем, и создавалась современная “массовая культура”. Автору как-то пришлось “собственноушно” услышать информацию о том, что один “известный западный деятель культуры” торгует собственным калом в запечатанной стеклянной банке, снабженной соответствующей этикеткой и по цене выше 40 тысяч долларов за банку.

Рассуждать подобным образом можно до бесконечности, а потому мы ограничимся таким бесспорным утверждением, что культура есть понятие всеобъемлющее, категория очень ранняя и касающаяся очень значительных масс людей. Категория эволюционная и категория надклассовая, поскольку классы во времени менялись, тогда как культурное свойство общества – продолжало иметь место.

Если понимать культуру как всеобъемлющую характеристику, свойственную классовому порядку – то оказывается, что более ранний период человечества культуру не знало вообще, что в свою очередь образует еще один вопрос – а от чего произошла классовая культура, если раньше культуры не было? Ответом же на этот вопрос логически является обращение к факту “разума”, но строгая последовательность в этом случае требует считать культурой все то, что имеет информационную “природу”. К чему относить материальную культуру или как ее называть? – этот вопрос остается без ответа.

Наконец, никто не станет отрицать, что копты, создавшие государство Египет – данным давно канули в вечность, тогда как сами пирамиды, сфинксы, письменность и так далее - позволяют утверждение, что культура их жива и по сей день. Автор ничего не имеет против такого соображения, однако, говоря, что культура является свойством человеческого общества – следует все-таки отдавать себе отчет, что реальным человеческим обществом является то общество, которое реально существует. В таком ракурсе категория “искусство” тем и отличается от культуры, что искусство существует на носителях информации или в памяти, так что на самом деле способно пережить общество.

Кажется, автор уже подчеркивал, что отличие человека от животных как раз в том и состоит, что в первом случае мы рассуждаем о культурной эволюции, при этом не располагая сколько-нибудь внятным представление о том, что такое “культура”, но доказывая самим себе культурный характер эволюции человека посредством обращения к очень давним наскальным изображениям, каким-то глиняным черепкам или египетским сфинксам. Однако в таком случае следует рассуждать об эволюции глиняных черепков, наскальных рисунков или сфинксов, которые сами по себе – без участия человека - “эволюционировать” не могут никак.

Понимание изначальной причины и движущих сил культурной эволюции отлично от эволюции животных, той особенности данного типа эволюции, которая самовыражается посредством явления, называемого “эпохой” и понимание причин периодичности одной эпохи и причин гибели цивилизаций - позволяет делить всю историю человечества на два периода – “доэпохальный” и “постэпохальный”, если будет позволено называть это именно так.

Рассматривая все эпохи как одну (в абстракции от классовых, правовых, технологических и прочих решений, коими одна эпоха отличается от другой) – время культурной эволюции можно разделить на периоды “детства человечества”, чем является “доэпохальный” период культурной эволюции, за которым следуют периоды “эпохальной” части данной эволюции. Эти периоды сквозь призму нашего знания о смене эпох и гибели цивилизаций – можно условно поделить на периоды юности, зрелости, перезрелости и старости, за чем наступает конец конкретной эпохи, и приход ей на смену следующей.

В самой ранней (“младенческой”) фазе “детского” периода эволюции человека – образуется коллектив как способ выживания человеческого вида или как ответ человека на свойственные ему диспропорции временного характера, что ведет к росту “среднестатистической” продолжительности жизни, совершающейся как рост человеческой массы. Иначе это можно изложить так: происходит становление “пространства-времени”, где функцию “пространства” исполняет коллективизированная человеческая масса, со временем становящаяся не столько “народом”, сколько родом или племенем. А неким образом реального времени – становится “прибавочная” продолжительность человеческой жизни, логически изначально необходимая для того, чтобы человеческий вид приобрел свойство выжить.

Способность человека добиться “прибавочного” времени жизни – во-первых, ведет к тому, что между человеческой массой и пространством образуются противоречия, касающиеся предмета средств существования, как правило, ведущие к противоречию между коллективами. Фактором роста коллективов и противоречиями между ними - коллектив вытесняется с мест обитания, после чего человек переходит к “детской” фазе блуждания в пространстве, приобретая при этом т. н. “разум”, а точнее – свойство ощущать и анализировать ход времени и тем самым - приобретая память.

Во-вторых, коллективизм предполагает, что это “прибавочное” время каким-то образом распределяется между всеми членами коллектива, и для такого случая автор не находит какого-то объяснения кроме как посредством классового порядка. Классовый порядок подразумевает первичное право на получение средств существования – при закономерности дефицита этих средств, так что можно считать, что “прибавочное” время жизни принципиально может распределяться классовым способом, но сам этот способ складывается много позже после образования свойства коллективности.

До образования классового порядка в течение очень продолжительного периода времени человек накапливает первый опыт, позволяющий переход к общинной форме существования и земледелию. Так начинается “эпохальное” время и период “юности”, когда коллектив находит в себе некую самодостаточность в контексте темы физического выживания человека. В этом периоде, по-видимому, совершается выход человека на новый и скорее всего – сверхъестественный уровень его собственного физического состояния. Имеет место акселерация, если пользоваться современными понятиями.

Далее по мере роста человеческой массы - общинная форма приходит к состоянию непригодности и заменяется первой классовой формой, после чего и возникает предпосылка к отделению темы продолжительности жизни – от темы коллективизма - “правами человека”.

Появление “прав человека” можно понимать так, что распределение “прибавочного” времени жизни поровну между всеми членами коллектива - с определенного времени становится невозможно, и это обстоятельство реально самовыражается дефицитом средств существования. То есть данное обстоятельство становится обратной стороной того же обстоятельства, которое приводит к появлению классового порядка. Из обстоятельства дефицита средств существования следует, что кто первым (раньше) удовлетворит свои естественные потребности – тот и проживет дольше, поскольку на всех этих средств и поровну – не хватит. Но обратной реакцией природы на это обстоятельства становится “первозаконие”; феодальная знать регулярно истребляет друг друга, так что распределение “прибавочного” времени жизни более или менее поровну – все равно поддерживается.

Удельное землевладение соответствует такому возрастному периоду человека, когда он способен не только содержать самого себя, но еще и поддерживать кого-то, кто сам по себе выживать не может. Данный период может считаться периодом зрелости коллектива, способного гарантировать некоторый рост самого себя, и на данной способности этой формы происходит образование раннего городского населения. В “зрелом” периоде культурной эволюции в пространстве появляется торгово-ремесленное сословие, выживание коего требует моделирования особой формы “промежуточности”. Мы уже отмечали, что еще библейский пророк Даниил рассуждал о полувременах.

Довольно несложно заметить, что с появлением рабочего класса и массового производства – общество в контексте темы физического выживания одного человека - приобретает свойство недостаточности, и начинает компенсировать это свое свойство - развитием средств производства и внешней экспансией. При этом постоянный рост “пролетариата” делает дефект недостаточности, свойственный этой форме общества – явлением постоянным.

Этот период эволюции можно считать периодом перезрелости, когда коллектив стремиться компенсировать свою недостаточность двумя путями – либо удлинением общего (группового) времени труда, либо попытками кого-то ограбить.

Наконец, период “социалистический” или “демократический” - уже выявляет полную неспособность общества выживать в рамках ограниченной территории и неспособность общества добиваться воспроизводства самого себя.

Выявляет свойства человека преклонных лет.

Наконец, каждый следующий период культурной эволюции относительно предыдущего - подразумевает удлинение продолжительности жизни одного человека как закономерное свое свойство, так что если, например, “зрелый” период культурной эволюции отличается относительным обилием молодых особей, то “социалистический” или “демократический” период эволюции отличается обилием лиц пенсионного возраста.

В связи с этими обстоятельствами и тем фактом, что всякий человеческий коллектив объективно являлся живым организмом – культуру как всеобъемлющую и более или менее естественную характеристика конкретного периода эволюции - можно понимать как распространение на коллектив возрастного признака одного отдельно взятого человека, находящегося в режиме роста этой продолжительности.

Вполне возможно, что слово “культура” для такой характеристики не очень подходит, поскольку происходит от корня “культ”. Но с другой стороны – после появления “разума” культовой категорией для каждого человека – становится он сам, если этого человека не дурят тем или иным способом.

В то же самое время сам рост продолжительности жизни – позволяется каким-то реальным окружением, так что предметы, обычаи, нравы и т.д. образующие некую периферию человека – являются культурными предметами, культурными обычаями и т. д., а не культурой как таковой.

Мы обратились к теме культуры по той причине, что культура отнюдь не предполагает какое-то “правильное” мышление. Как бы это ни было странно – мышление вообще не имело никакого существенного значения при раннем периоде выживания человека, поскольку мысли как таковой не было вовсе.

Без коллективизации – человек не смог бы выжить первоначально; его просто не было бы вообще. Но этот период выживания человека проходил при наиболее суровых условиях. При этом эволюционируя коллективно и бездумно – человек утверждал во враждебном пространстве как естественность – именно сам коллектив, тогда как значимость одного человека, объективно являющегося представителем вида – по сути, сводилась к нулю, что абсурдно, поскольку коллектив в любом случае является массой индивидуумов.

Понимание обстоятельства чрезвычайно существенного значения коллектива - обусловило появление первой в истории человечества максимально осмысленной идеологии – иудаизма. Научное значение этого факта как раз в том и состоит, что иудаизм определился с мышлением таким образом, что “правильно” люди мыслят идеологически, тогда как “естественное” мышление ведет к гибели.

Советский энциклопедический словарь расшифровывает слово “идеология” как систему политических, правовых, нравственных, религиозных, эстетических и философских взглядов и идей, в которых осознаются и оцениваются отношения людей к действительности.

Читатель может сам заняться анализом этого соображения; нас интересует вопрос – был ли разум свойственным человеку вообще или нет, когда в роли гаранта выживания вида - изначально выступил не человек, а коллектив. Иудейская идеологическая философия как раз и попыталась оформить порядок некоего “коллективного” мышления.

Реально образование иудейской философии произошло, по-видимому, в связи с распадом раннего еврейского государства, возникшего при царе Давиде путем завоевания ханаанейских (палестинских) земель некими племенами (“коленами”), вышедшими, по-видимому, из территории Египта. Некоторое время спустя после этого еврейское государство распалось на две части – на Израиль и Иудею, и началась внутренняя война. По-видимому, под влиянием этого обстоятельства и на основе внимательного анализа кризиса империй - кто-то пришел к соображению, что разумность свойственна не человеку, а природе, и существует как некая кризисная предопределенность, обусловленная неудовлетворительным естественным порядком, ведущим к регулярной гибели тех или иных “народов”.

В связи с такой перспективой кто-то мог сообразить, что смысл разума сводится не к тому, чтобы подчиняться такой перспективе, а вопросу – как ее миновать. Но и это означает, что разум – субстанция приобретенная или искусственная – в любом случае. Иначе говоря – если “народы” гибнут потому, что мыслят как положено “нормальному” человеку – попытка выстраивания на этом какой-то новой формы мышления – значит, что мыслить следует “ненормально” или так, как это не свойственно человеку. Отсюда уже возникает необходимость в провозглашении нормой не того, что таковым является, а чего-то “сверхъестественного”, но “сверхъестественное” было известно и египтянам, и вавилонянам и кому угодно еще.

В философии иудаизма впервые была оформлена идея универсального абсолютного разума, выражающего единообразность логики хода естественных событий не так, как это бывает на самом деле, а так, как это должно быть в благом смысле. То есть противоречие естественному ходу событий или естественной логике событий - со стороны человека - стало оформляться как противоречие одного бога – другому или другим, а закономерность смены “ неправильных” богов – более “правильным” - стало объясняться идеей народного блага. При этом вероятность смены еврейского бога – иудаизм объявил тягчайшим преступлением, то есть “закрыл логику”, если угодно.

Далее, в чем несложно убедиться, просмотрев Ветхий завет - философский иудаизм так и не разобрался – чего добивались основоположники этой философии, что очень даже неудивительно, поскольку иудаизм поставил слово – вперед реальной природы, а коллектив – вперед реального человека.

Со временем иудаизм “обогатился” информацией, чуть ли не касающейся истории отдельно взятых семей, и в конечном итоге выродился в идею “богоизбраности” евреев согласно логике человека. Раз “творец” счел необходимым спасти именно евреев – значит, он их особо отметил. А это значит, что он их просто обожает. Вот и вся идеология так, как это смогли понять “широкие массы”. Но это же значит, что никакого реального влияния на ход событий “творец” оказать не мог, что собственно говоря, и было отмечено прогнозом “рассеивания евреев”, сделанным Иисусом Христом.

Ранняя христианская философия, берущая свое начало с так называемого Пятикнижия Моисея и идущее через писания Исайи в 8-м веке до н. э., Даниила во 2-м веке до н. э. и к идее Иисуса Христа – по существу, перевела вопрос о содержании идеологии в плоскость пространственного порядка или причинно-следственной связи. Представило философию иудаизма не как следствие симпатии бога к евреям, а поставило вопрос – каким соображением Абсолютного Разума мог быть вызван сам факт обращения гипотетического носителя этого разума – к человеку.

Ответ на этот вопрос был оформлен в виде формулы “вечная жизнь”. Иначе говоря, “творец” обратился к евреям с целью защитить сохранность человеческого вида, для чего и вывел иудеев из обреченного Египта и вступил в конфликт с богами язычества. При этом, в чем совсем несложно убедиться – христианство вообще обошло тему изначального творения человека, переименовало “творца” - в “отца”, “отец” оказался духовным отцом именно Иисуса, а не массы иудеев, а слова Христа, обращенные к евреям “отец ваш дьявол” - по сути, констатируют если и не сатанинскую суть “творца”, так логическую ошибку тех лиц, которые сочинили в свое время это понятие и решили, что “творец” создавал человека по своему “образу и подобию”. Однако наиболее значительным достижением раннего христианства можно считать вывод о некотором проклятье, наложенном на “род человеческий”, и данное соображение, по сути, составляет совершенно выдающееся достижение ранней христианской философии, которая раз и навсегда если и не “победила мир”, то превзошла всякую позднюю философию.

Автор настоящего текста склонен считать, что известное нам содержание Нового завета составлялось на основе устной информации о некоем человеке, который, по-видимому, оформил определенную философскую нить, логически более безупречную, чем иудаизм. Судя по содержанию евангелий – мысли этого философа не заносились на носители. Автор одного из евангелий, нам известный под именем Лука – совершенно ясно пишет, что “многие начали составлять повествование о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова”, в связи с чем он – Лука, решился “ по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать .. твердое основание .. учения..”. (Ев. от Луки, Введение).

Одна современная хорошо упитанная американская дрянь с сексуальными потребностями, написавшая на потеху современному массовому быдлу дрянную книженцию “Код да Винчи”, на основе которой за весьма приличные деньги был снят дрянной фильм с тем же названием – отмечает, что евангелий было написано чуть ли не 80, которые были преданы сожжению. Это соображение полностью согласуется со словами Луки “многие начали составлять повествование”.

Вполне возможно, что при замене христианством язычества в качестве официальной религии – эти писания сортировались согласно принципу политической целесообразности, а это обстоятельство уже не позволяет нам однозначно считать, что новозаветные тексты сохранили свою девственную форму, особенно если вспомнить, с каким усердием “святая матушка-церковь” утверждала в пространстве бизнес-концепцию христианства. Получился фарс – Иисус в рубище и распятый – стал прикрытием самой богатой жреческой организации из всех, когда либо существовавших, и остается таковым и по сей день.

По поводу новозаветной информации можно вспомнить такой факт, когда один из наиболее авторитетных в церковной среде “апостолов” утверждает, что всякая власть – от бога. На подобное не отважился бы даже еврей, поскольку для еврея –“божественной” является не просто власть еврейского царя, но такого еврейского царя, который неукоснительно блюдет нравственно-этические нормы иудаизма и бескомпромиссно защищает идею целостности еврейского народа и государства. Зачем вообще оказался нужным сам Христос, если всякая власть – от бога?

Иоанн с полным на то основанием писал об апостолах, таковыми не являющихся, но могли ли апостолы быть таковыми, как то подразумевается смыслом этого слова? Известные слова Христа “царство мое не от мира сего” - конкретизируют такое обстоятельство, что общинное крестьянство, идеологом коего был Иисус Христос - вовсе не нуждалось в каком бы то ни было идеологе, тогда как те, кто нуждался в идеологии – не могли быть последователем Христа по определению.

В идеологии во все времена нуждалось именно “избыточное” население; для этих слоев идеологией становился свод правил, позволяющих выживание данного слоя, причем оказалось так, что правила для существования одного “избыточного” класса – не совмещались с правилами существования другого класса, под чем в реальности располагалась проблема дележки 12 хлебов на 40 тысяч человек. Но как бы то ни было – каждый класс в исторической реальности располагал собственной “идеологией”.

Упомянутый энциклопедический словарь утверждает, что наиболее “правильной” идеологией является идеология марксизма-ленинизма, отрицающая “деидеологизированность” и мирное сосуществование классов. Не знаю, почему “пролетарская” идеология более “правильная”, чем какая-то другая, но суть вопроса такой подход раскрывает верно. Каждый следующий “лишний” класс – отрицает предыдущий.

Множественность идеологий для одного и того же биологического вида - предполагает множественные формы практичной разумности. В некоторой степени понятие “разумно-разумный”, которое мы вспоминали в самом начале этого текста – данную множественность и регистрирует. Но само обстоятельство “избыточности” человека и связанная с этим необходимость для такой массы правил утверждения самой себя в реальности - позволяет считать, что реальный “разум” существовал не в форме какого-то уникального свойства человеческого вида, а в форме классовых убеждений, базирующихся, по существу, на неспособности человека отрицать правомерность факта собственного существования. В результате этого реальный “разум” самовыражался в виде “достоинства”, “патриотизьма”, веры в естественную правильность каких-то соображений, утверждающих естественную правомерность взглядов какой-то группы лиц, в абстракции от этих взглядов лишающейся способа выживания.

Дворянство всерьез воспринимало крестьян как быдло, а самих себя – как носителей “голубой крови”, каковыми соображениями и объединялось в класс. Торгово-ремесленное сословие всерьез считало дворянство выжившими из ума расточителями, хотя именно это свойство дворянства позволяло выживание членов данного сословия. “Пролетариат” по мере осмысления собственного классового статуса – начинал отрицать идею денежной наживы, хотя именно эта идея позволила появление рабочего класса и именно неудовлетворительность платежей одному рабочему – поднимало весь класс на борьбу против “паразитов”. Наконец, марксистская философия нацеливает “пролетариат” на достижение паразитирования на средствах производства, так что получается так, что паразитирование на людях – смертный грех, за что члены паразитических классов подлежат ликвидации как класс, тогда как паразитирование на средствах производства – высшее благо, поскольку в этом случае вопрос о неравенстве и дискриминации не может ставиться вообще. Но это значит, что и пролетариат лишается идеологии сразу, как только добивается нужного уровня “прогресса”. И как тогда сей “пролетариат” мыслит, если до этого он мыслил убеждениями?

Мыслит “потребительским способом”? Но если это даже так – то как это совершается конкретно?

Надул людей “творец”, за что последние две тысячи лет при всякой проблеме “народа” - “народ” начинал дубасить евреев, проявляя непоколебимую убежденность в том, что именно евреи – источник всех “народных” бед. Сегодня, когда евреи задают тон в мировых финансовых кругах, а иудейское государство исполняет функцию непотопляемого авианосца Запада на Востоке – под вину евреев еще можно подвести хоть какое-то обоснование, однако евреи были врагами рода человеческого и в те времена, когда даже статус крепостного крестьянина был куда солиднее, чем статус “жида”, христопродавца и так далее, тогда как Христом если кто и торговал – так это “святая наша матушка церковь”.

Со временем из философии иудаизма выделились, как это известно, христианство и ислам. И если содержание ислама свелось к политизированной идее покорности, то содержание христианства в интерпретации церкви – получила развитие от той же идеи иудаизма – к современному интеллигентскому “гуманизму”, чем изрядно страдал и Маркс.

Причем получилось так, что чем больше церковь лишалась авторитета и подводилась к роли исполнителя ритуальных услуг – тем яснее самовыражалась суть интеллигентского гуманизма, которой “демократия” придала абстрактно-ясную форму посредством известного афобыдлизма “человека надо любить таким, какой он есть”. Данное выражение, по существу совершенно бессмысленное, но вполне понятное на уровне самого примитивного человека - в конце истории СССР вызвало примерно такой же восторг советских “широких масс”, какой, возможно, испытал Робинзон Крузо, когда после многолетнего воздержания получил возможность задрать настоящую женскую юбку.

По существу, “победоносное шествие демократии” по всему свету объясняется одним довольно дурацким обстоятельством – убеждения человека конкретизируются посредством потребительских благ, распределение этих благо сегодня монополизировано “демократией”, а значение получения благ – превысило значение любой морали или чего угодно еще.

В частности, некоторые христианские ордена еще в самом начале второго тысячелетия новой эры принимали на себя обет молчания; церковь Слова Божьего, принимающая на себя обет молчания – это уже церковь Великого Молчуна или кого-то в этом роде. Объяснить данное недоразумение можно довольно-таки просто: при обстоятельстве, когда попы являлись “лишними” или “избыточными” людьми – богом для них мог быть хоть сутенер – лишь бы гарантировал поступление благ. Примерно в такой ситуации благодаря “прогрессу” оказалось большинство человечества, что привело к тому, что всякое более или менее “обещающее” слово со стороны “демократии” - по своему значению приобретала содержание слова бога, господа или кого угодно еще. Так, собственно говоря, и разыгрывалась карта “морального закона”.

Точно также как в свое время попы - наша славная интеллигенция в реальном времени ищет правду где угодно, но в абстракции от соображения, что ее статус может противоречить природе. Отсюда и дебаты на любые темы, аргументы, которые иногда повторять стыдно, обвинения “правыми” - “левых” - в “сталинских репрессиях”, хотя ясно, что большинство этих “левых” родились после смерти Сталина, или обвинения “левыми” - “правых”, дескать “правые” атомизировали сознание человека, как будто до этого это сознание было молекуляризовано или вообще как-то овеществлено.

Носителем сознания является один человек, так что не атомизированным это сознание быть не может никак. Другое дело, что содержимым этого сознания является не тот “разум”, который есть “гениальность”; автор не знает – что это такое. Содержимым сознания является любая информация, которая позволяет носителю сознания утверждать естественную закономерность существования конкретного носителя “разума”. То есть “разум” не имеет касательства к реальности во всех случаях, когда анализ этой реальности позволяет вывод, противоречащий праву носителя сознания на жизнь. В этом случае “разум” начинает отрицать любую информацию, сколь бы бесспорной она не была. Что же касательно групповых сознательных представлений – то они всегда существовали в виде готовых штампов, доказывающих бесспорность прав той или иной группы на материальные блага любым способом. В частности, “передовой” “пролетариат” в 1917-м году был полностью убежден в необходимости физического истребления “эксплуататорских классов”, хотя на частном или “атомизированном” уровне г-да “пролетарии” не прочь были бы оказаться на месте этих “паразитов”, что и проявилось должным образом менее чем через 20 лет после революции, вызвав известный тезис Сталина об усилении классовой борьбы по мере развития социализма.

ХХ

В самом начале данного текста автор упоминал, что слово “эволюция” с латинского языка переводится как “развертывание”. Когда речь идет о “развертывании” живых существ в пространстве и во времени – логично было бы понимать это как следствие роста численности этих существ. Вопрос о гибели того или иного вида, равно как тему появления новых видов - такое понимание эволюции оставляет за бортом, что очень даже логично в том смысле, что человек сам является представителем фауны. Если вдруг пространство лишится человека – цена всяким рассуждениям об эволюции окажется равной нулю. Реально то, что реально.

В начале данного текста мы более или менее ясно изложили видение автором первоначальной причины, обусловившей отличие эволюции человека – от эволюции прочих млекопитающих, и механизм ранней эволюции человека так, как он мог совершаться. Однако мы обошли вниманием механизм роста населений в новейшем времени, ограничившись соображением, что подобное могло быть обусловлено политической централизацией и экономизмом, то есть ограничились самыми общими соображениями, из которых следует, что изменение формы политического устройства и практика изготовления искусственных предметов – способна привести к многократному росту населения.

Вряд ли нужно долго объяснять глупость такой гипотезы; централизация, как отмечалось, всего лишь отменяла “первозаконие”, а массовое производство занималось превращением крестьянства – в “пролетариат”.

Когда бывает возможным более или менее внятно объяснять - почему и как крестьянство трансформировалось в этом времени в рабочий класс – то объяснять рост крестьянской массы в промежутке времени после 17-го века сколько-нибудь конкретно – мы не можем. То есть отсутствует какая-то очевидная культурная причина, указав на которую можно обоснованно доказать, что именно по этой причине рост крестьянской массы с такого-то времени имел место, и из-за отсутствия этой же причины до данного момента времени - такое не наблюдалось. Однако будет довольно несложно отметить такое обстоятельство, что в настоящем времени численность крестьянского населения России, активно занимающегося сельским хозяйством – примерно равно численности такого же населения в начале 17-го века, причем эта особенность свойственна не только России. Этот факт, в общем, доказывает, что практически весь прирост населения в течение более чем 350 лет – “ушел” в города. Сколько-нибудь ясная причинно-следственная связь, образованная централизмом и экономизмом в новейшем времени и обращенная в сторону человеческой массы - работала в пользу урбанизации, и этот факт можно пояснить целесообразностью подобного.

Выше автор подчеркивал, что само производство искусственного в современном понимании – стало следствием “расширения пространства”, первоначально и непосредственно выразившегося появлением рабочего класса и мануфактуры. Но и данное соображение страдает очевидным дефектом, поскольку само понятие “расширение пространства” является довольно идиотским, если его не конкретизировать.

Если искать какое-то конкретную причину как “прогресса”, так и ускоренной урбанизации – то вполне ясно, что этой причиной оказалось развитие средств производства. Технологическим уровнем 17-го века строительство многоэтажных домов не предусматривалось, так что рассматривание темы урбанизации в абстракции от темы прогресса средств производства – невозможно никак. Но само строительство городов бывает целесообразно тогда, когда есть кем эти города заселять, а сам этот процесс – обладает некоторой целесообразностью. Но когда урбанизация совершается ускоренно, например – в течение одного десятка лет происходит кратный рост численности взрослого, то есть способного на продуктивный труд населения, как это имело место в СССР после 1922-го года – бывает вполне ясно, что именно крестьянское население трансформируется в горожан. Горожанин не может за десять лет родиться, ускоренно достичь трудоспособного возраста и стать рабочим. Но вот откуда и почему берется само это население? На этот вопрос ни централизм сам по себе, ни экономизм, понимаемый как правила организации производства искусственных предметов массовым способом – не отвечают, в связи с чем нам приходится обращаться к отличию новейшего экономизма – от производства искусственных предметов в раннем времени, когда ни о какой урбанизации никто не знал и знать не мог.

Если предшествующая новейшему времени эпоха знала хоть и ограниченные, но правила производства потребительских предметов, то правил расширенного производства средств производства и правил расширенного производства полуфабрикатов для переработки – ранняя культура не знала вообще. Подобное отрицалось самим содержанием удельного землевладения.

Для типичного землевладельца, который был представителем собственной культуры и руководствовался в своих поступках своими убеждениями – металлургические станы, токарные станки и кузнечные прессы не были нужны, поскольку не являются потребительскими предметами, а противоречие росту человеческой массы “первозаконием” - исключала человеческий базис, который мог бы подобное позволить.

В то же самое время именно развитие этих отраслей производства – позволяют добиваться принципиально нового качества искусственного. Отличие автомобиля от средневековой кареты или отличие подъемного крана от блока и веревки образуется благодаря замене древесины металлом и за счет использования специальных средств производства, без которых изготовление даже самого примитивного автомобиля невозможно

принципиально. Но вот для того, чтобы кто-то занялся расширенным производством металлов или токарных станков – прошлое человечества не оставляло никаких лазеек и в первую очередь отсутствием реальной крестьянской массы, которая могла бы реально позволить расширенное производство полуфабрикатов и средств производства.

Мануфактура буксовала целых 300 лет по такой причине, что для перерастания в индустриализм – она, прежде всего, нуждалась в росте крестьянской массы для того, чтобы кто-то мог добывать металл и уголь и перерабатывать их в средства производства. Однако тот факт, что мануфактурный способ производства выстоял эти 300 лет – позволяет считать, что производство искусственного не противоречило принципу разумной целесообразности, то есть позволяло извлечение неких “доходов” и мобилизацию человеческих усилий в свою пользу.

После появления в мануфактурном периоде истории уже описанного нами финансового порядка, когда способом получения денежных “доходов” становится рост масштабов производства, который рост образует, по сути, залоговое имущество – возникает противоречие двойственного характера.

Во-первых, получается так, что вероятность получения денежных “доходов” путем обращения в банки – создает зависимость “экономики” от обстоятельства наличия достаточной крестьянской массы, которая может превратиться в рабочий класс, без чего никакое залоговое имущество как производительное - не имеет смысла. Во-вторых, подобное не противоречит принципу разумной целесообразности только в том случае, когда сам принцип производства потребительских товаров массовым способом – не входит в кризис недостаточного спроса.

Механизм трансформации крестьянства в рабочий класс – требует наличия крестьянства. В то же время такой механизм ведет к образованию расширенного предложения и в перспективе – к необходимости роста потребительской массы. Потребителем же искусственного может быть человек, который получает средства существования в достаточном количестве, что также ведет к необходимости достаточной крестьянской массы, способной подобное реально гарантировать.

Как мы уже отмечали – вплоть до начала 20-го века в положении наиболее закономерного потребителя продукции массового производства продолжает выступать землевладельческая аристократия. Объективно из этого правила выпадали США, где такой аристократии исторически не было вовсе. Однако потребительские возможности аристократии по мере развития массового производства, во-первых, сводились к нулю противоречием этому классу – фискальной политики централизма. После образования же нового финансового механизма, вопреки любым выкладкам и фантазиям подразумевающего один бесспорный путь к получению денежных средств, а именно – залог промышленных объектов – землевладельческая аристократия вообще обрекается на крах.

Новый финансовый механизм начинает требовать создания какого-то нового механизма организации распределения, а уже этот механизм принципиально не создается, поскольку на одну и ту же крестьянскую массу предъявляется удвоенный спрос; в ней нуждается и организация производства, и организация распределения. При таких обстоятельствах сколько-нибудь “разумным” инструментом разрешения этих противоречий продолжал оставаться все тот же механизм “залоговых” финансов и институт политического централизма; ничем другим никто не располагал.

По существу, содержание финансовых правил, отделивших новейшее время от времени средневековья - изначально было потребительским в том смысле, что данные правила оформляли некие условия и некий порядок для того, чтобы какие-то конкретные люди могли стать потребителями некоторого абстрактного товара, в положении которого выступили бумажные деньги.

Сами такие деньги в силу упомянутых правил выступали в роли эквивалента неких расходов, совершенных ранее при создании основных производственных фондов с учетом их износа, рисков, связанных с кредитованием и каких-то прочих обстоятельств, которые могли иметь место в реальном времени.

Непосредственное и массовое соприкосновение этого условного товара (денег) – с прочим товаром или соприкосновение его с “товарным миром” - совершалось на основе кредитования под залог. Далее этого распределение денежных средств, что требуется для того, чтобы деньги наконец смогли стать непосредственным эквивалентом товарных масс и исполнять функцию средств обращения или обмена – уже зависело не от желания или планов человека, а от того, касается распределение денежных средств – темы дефицита продуктов питания, или не касается. То есть получалось так, что расходовать деньги на приобретение предметов, не обладающих широким потребительским содержанием – можно было сколько угодно; лишь бы приобретаемое на деньги могло применяться как залог. Но вот расходование денежных средств для удовлетворения запросов одного отдельно взятого человека – уже упиралось в проблему неизбежной инфляции в связи с дефицитом продуктов питания, которые при обилии у населения денежных средств – подлежали безоговорочному удорожанию с достижением так называемой инфляции.

Само собой разумеется, что такой финансовый порядок обладал множеством недостатков, но одним очень существенным достоинством. Он ориентировал сознание людей от абсурдной ценности дефицита средств существования – на ценность реально существующих объектов, и ориентировал людей действовать в пользу культуры массового производства.

При реалиях мануфактурного периода, когда решающим потребителем именно потребительской в широком смысле – продукции – все еще выступала землевладельческая аристократия - данная финансовая концепция дополнялась рядом правил, образующих пресловутое “международное сотрудничество”. Такие правила с некоторого времени начинают подразумевать возможность предоставления одними (промышленными) государствами – другим (преимущественно отсталым) – условных кредитных сумм (в бумаге) на приобретение каких-то товаров с отсрочкой расчетов.

Рассчитывать получателям таких кредитов предстояло либо встречным товаром, либо золотом, так что “развитые” страны в любом случае оказывались в выигрыше.

В то же самое время при обстоятельствах, когда масса лиц с реальной платежеспособностью, то есть способная расплачиваться золотом – была ограниченной, наличие массового потребителя исключалось дефицитом средств существования, а выживаемость самой культуры массового производства зависела от того – насколько значительными будут усилия в ее пользу, для чего, собственно говоря – требовалось открыть простор для предпринимательской инициативы – новые финансовые правила позволяли промышленным странам в рамках нового финансового порядка производить то, что является ценностью не для массового потребителя, которого 200 лет тому назад не существовало и в помине, а являются ценностью для другого товарного производителя, который мог расплачиваться за какие-то товары, прибегая к принципу кредитования себя бумагой. Тем самым начиналось производство товаров, которые в наибольшей степени соответствовали правилам пользования бумажными деньгами, которые, как мы отмечали, могли использоваться неограниченно только при том условии, когда они максимально не касаются или не входят в соприкосновение с темой дефицита средств существования. Таковыми товарами как раз и оказываются полуфабрикаты и средства производства, однако не до, а после того, как они произведены. Данное “после” как раз и располагалось в базисе кредитования под залог.

В то же самое время всякое производство полуфабрикатов, средств производства или чего угодно еще – совершалось на технологическом уровне своего времени, что значит – при очень высокой доле физического труда, то есть требовало как рабочей силы, так и средств существования для рабочих. А значит - под этой конструкцией полежало располагаться опять-таки крестьянской массе как будущих рабочих, и крестьянской массе как производителей средств существования, но в связи с необходимостью достижения качественного изменения средств производства – чтобы они обладали реальной способностью подменять рабочих – уже требовался класс “интеллектуалов”, если конечно, данное слово можно увязывать с понятием “класс”. То есть появление так называемой интеллигенции было предопределено общим положением вещей, однако реально для образования этого класса – кому-то предстояло стать интеллигентом. История СССР довольно внятно показывает, что массовая интеллигенция происходила либо путем организации учебного образования рабочего класса, либо путем обучения крестьян. То есть несмотря на то, что деятельность научно-технической интеллигенции вроде как ориентируется на освобождение человека от физического труда – изначальное образование этого сословия или класса – опять таки совершалось “от земли”, что, в общем, требовало опережающего роста крестьянской массы.

Причин, обусловивших такой рост – на самом деле оказалось много. Например, еще задолго до индустриализма получив кредит в фунтах на приобретение потребительских предметов для дворянства на сумму, превышавшую способность России, Австро-Венгрии или Германии – рассчитаться встречными поставками немедленно – государство получало долг, который следовало гасить, причем в силу нужды промышленно-развивающихся стран в продовольствие – предстояло гасить именно продовольствием. Подобное обстоятельство делало освоение новых территорий – делом политически целесообразным, а при обстоятельстве, когда функцию денежных средств начинает исполнять бумага, эмиссия которой могла покрывать расходы на освоение новых земель – тем более.

По существу, рост крестьянства мог совершаться при расширении пространства обитания, причем в этом случае речь идет о реальном и “горизонтальном” пространстве. Но когда подобное увязывалось с темой государственного долга и новыми финансовыми правилами – оказывалось так, что вслед за расширением крестьянской массы шла необходимость гасить долги либо реальной продукцией, либо золотом, и тут начиналась инфляция, спаивание населения, что широко практиковалось в России, рост подушной подати и превращение крестьянства – в рабов. Все это изложено еще в школьных учебниках по истории; во всяком случае – в учебниках советского времени.

Среди причин прироста мирового населения можно выделить открытие и колонизацию европейцами новых земель с уничтожением аборигенов, как это совершалось в Северной Америке – будущей цитадели “человечности” и “гуманизма”, порабощение африканских аборигенов и работорговля, чем европейцы промышляли весьма долго и так далее. Очень важно понимать, что когда финансовая машина ориентировала предпринимательство на рост масштабов производства – это значит, что превращение крестьян в рабочие должно было совершаться непрерывно. Данное обстоятельство, по сути, и вызывало как широкое использование детского труда в начальном периоде массового производства, так и так называемую “конкуренцию” с остановкой предприятий. Но при этом занятые на производстве люди, которые давно порвали всякие отношения с землей и стали горожанами – выбрасывались из производства и лишались средств существования, что закономерно вело к развитию классовой борьбы. Колонизация новых земель помимо прочего – позволяло удалять из развитых стран “избыточный” рабочий класс, который оказывался избыточным не потому, что эти страны лишались в нем необходимости, а по той причине, что данная культура держалась на превращении крестьян – в рабочие.

Довольно несложно обратить внимание на такое обстоятельство, что если даже начало колонизации Америки было положено испанцами и португальцами – то нынче основной массой населения являются выходцы из промышленно развитых территорий. Причем если в Латинской Америке состоялось смешение индейцев с португальцами, испанцами и выходцами из Африки – то на территории Северной Америки “белая раса” сохранила себя в первозданном виде, а племена, ранее населявшие эти территории – оказались истребленными практически полностью. Вследствие “международного сотрудничества” и колонизации “передовые” страны получали способность к ускоренной трансформации “своего” крестьянства – в “пролетариат”. Однако если попробовать привести урбанизацию в соответствие теме роста крестьянства для обеспечения урбанизации реальными средствами – то это окажется невозможно по той причине, что превращение крестьянина в рабочего – могло совершаться мгновенно. Для этого крестьянину надо было приехать в город и попроситься на завод, и к этому его принуждала фискальная политика государства. Но вот для того, чтобы кто-то родился, вырос, стал трудиться и кормить этого рабочего – уже требовались годы. В этой связи данное противоречие временного характера как раз и могло решаться таким образом, когда рост крестьянской массы совершается в абстракции от темы превращения крестьян в рабочие. Именно на этом принципе, по сути, и состоялось знаменитое “американское чудо”, когда рабочий класс не за счет “своего” крестьянства, а за счет беженцев от порядков европейской промышленности.

По существу, продолжительность индустриальной культуры зависела от того – когда крестьянство “кончится”. После этого неминуемо следовал кризис, содержательно сводившийся к тому, что рабочие, потерявшие работу – вытеснялись обратно на землю. Реальность посредством кризисов добивалась обратной трансформации пролетариата – в крестьян – для того, чтобы мог начаться новый виток “прогресса”. Другой стороной этого обстоятельства становилось “перепроизводство”, которое вело, прежде всего, к тому, что остановившиеся промышленные объекты теряли свою ценность и переставали быть предметом залога. Что же касается тех товарных масс, которые составляли “перепроизводство” непосредственно - то тут проблема имела двоякий характер.

Во-первых, существующий финансовый порядок сам подразумевал, что эффективность денег зависит от того, насколько больше финансы удалены от темы дефицита средств существования. В этой связи получалось так, что потребительские предметы, рассчитанные на широкого потребителя – не находили его из-за дефицита средств существования. А предметы “узкого” спроса, то есть полуфабрикаты и средства производства – не находили потребителя из-за отсутствия той крестьянской массы, которая могла трансформироваться в рабочих. Итогом же всего этого становился всеобъемлющий кризис.

XXI

В советское время иногда приходилось слышать какие-то соображения о противоречивых закономерностях культуры массового производства и, прежде всего - индустриализма. На самом деле при осмыслении индустриализма речь могла идти не о каких-то “закономерностях”, а об особенностях человека, причинах происхождения и устройства человеческого общества именно так, как это было на самом деле, инструментария, коим человек старался влиять на происходящее и так далее. “Закономерностью” является то, что естественно и истоки чего обнаруживаются в прошлом времени и в конкретной форме, и массовое производство подобному требованию – не удовлетворяет.

Известно, что вся советская “общественная наука” так и не сумела продвинуться дальше невнятных рассуждений все о том же “гуманизьме”, “мирном сотрудничестве” и бесконечного восхваления “всепобеждающего учения Маркса и Ленина”, перемешанных с провозглашением того или иного “выдающегося сына коммунистической партии и советского народа”, само собой разумеется – величайшим политическим деятелем современности.

Деятели эти, правда, иногда двух слов толком связать не могли, однако … . Когда же “всепобеждающее учение” пошло коту под хвост и выяснилось, что “народ”, рвущийся к “демократическим” стандартам благополучия собрался вынести “учение” на свалку истории вместе с “учеными обществоведами” - г-да “ученые” ускоренно переквалифицировались в “политологи” или “проститутки империализма” - кажется, так их характеризовал В.И.Ленин – и начали доказывать ошибочность марксизма, “прогрессивное” значение принципов “рыночной экономики”, то есть повторять то, что на Западе было сочинено лет за 50 до 1991-го года.

Сегодня, кажется, раздобрев на особенностях организации обращения резервной валюты, обзаведясь техникой западного производства и квартирами на Западе, где они поселили своих деточек - они уже стараются объяснить Западу – что такое “демократия”. Хвост начал учить собаку. “Великий народ” остается таковым даже после того, когда он весь утонул в дерьме и наружу торчат одни растопыренные пальцы.

Закономерно явления, которое мы не совсем верно называем культурой массового производства - не должно было быть совсем, если называть вещи своими именами, и в этом как раз и состоит “закономерность индустриализма”. Но в конкретном случае организация существования данного явления – в силу его противоестественности - требовала экстраординарных решений в пользу данной культуры. Например, в связи с тем обстоятельством, что создание новых предприятий предполагало массовую трансформацию крестьян в рабочие – задача подведения под это сколько-нибудь существенного базиса – сводилась к обязательству одной женщине единовременно рожать не по одному, а по дюжине детишек. По этой причине женщинам, рожавшим 7 и больше детей – в СССР давали медали и премии, но и этого оказалось недостаточно.

Для Запада и особенно для стран с малой территорией – проблему человека, по существу, решали “международное сотрудничество” и колониализм, но в сколько-то продолжительной перспективе и в связи с распространением культуры массового производства и ограниченностью земной поверхности - сочинение каких-то правил для придания этой культуре долговечности и управляемости – завершалось противоречием этих правил каким-то прочим правилам, которые служили той же самой цели. Например, для того, чтобы массовое производство могло существовать – требовалось привлечение на сторону этой культуры – “широких масс”, и организация определенного поля, где эти массы могли проявлять активность. Для этого была сочинена новая для своего времени концепция финансов. Данная концепция предположила бесконечный рост промышленности, что требует бесконечного и очень ускоренного роста крестьянства, чтобы они могли превращаться в рабочих, что позволяло создавать новые предприятия. Невозможность подобного – вело к замене рабочих – машинами. Но в этом случае получалось “перепроизводство”, далее требующее создания массы “потребителей. Теперь уже крестьянство требовалось для “потребителей”, причем создать потребителей оказалось куда проще, чем строить предприятия. Наконец, если под производством потребительских предметов еще обнаруживается исторический базис – они производились и ранее, то массовое производство средств производства стало совершенно новым обстоятельством, до самого конца 18-го века – не знакомым человеку вообще.

После второй мировой войны Запад сочинил новую финансовую модель, отличие которой от предшествующей сводилось к идее невозврата заемных средств. На этом вся “гениальность” западных идеологов и завершилась; далее наступала пора приспособления пространства под такие финансы политическими средствами, что и есть “либерализм” как расширенная модель “социализма”. Но далее логика “демократической” модели финансов – сделала ненужным саму промышленность. Зачем нужен предмет залога, если кредит возврату не подлежит?

Если для создания массового производства по его состоянию к середине 20-го века понадобилось около 400 лет, то “демократию” американцы сварганили между 1945-м и 1968-м годом, когда состоялся первый крупный обвал фондового рынка в послевоенном времени. Для создания “демократии” строить промышленность не надо было совсем; требовалось раздать населениям определенных территорий много денег и организовать “рынок”, то есть перемещение товарных масс в направлении к этим территориям. Но привело это к тому, что производство стало “сбегать” с территории Запада, так что получилось так, что одна финансовая концепция (“демократическая”) – вошла в противоречие другой.

В связи с противоречивостью правил массового производства - сколько-нибудь вразумительная оценка явления массового производства предполагает, по существу, отказ от всяких попыток осмысления содержания этого явления, понимаемого именно как “экономическое”. В пользу этого соображения свидетельствует такое обстоятельство, что “демократический” “экономический” порядок стал противоречить предшествующему “экономическому” порядку, требуя сочинение какого-то третьего “экономического” порядка. Но вместо этого – Запад стал приспосабливать пространство под ту концепцию финансов, которая уже не служила организации производства. Производство стало вытесняться на территории “национальных” валют, не являющихся “конвертируемыми.

Во избежание перспективы бесконечного описания тех или иных противоречий – может быть предложен такой подход к данному явлению, который предлагает видеть содержание культуры массового производства не как “экономическое”, а именно как естественное. Для этого следует найти в этой культуре нечто естественное и историческое.

Гипотеза о возможности такого подхода к теме массового производства подразумевает, что касательно культуры массового производства принципиально возможны две точки зрения или два сознательных подхода.

Первый подход сводится к вопросу – каковым является естественное содержание культуры массового производства изначально и в абстракции от всякой меркантильности. Подобный подход во всей литературе, с которой знаком автор настоящего текста – обнаруживается в “Откровении” Иоанна Богослова и больше нигде, но, несмотря на то, что данная работа была написана более полутора тысяч лет тому назад и признана “священной” - содержание ее так и остается нераскрытым и по сей день, поскольку для попов, которые обязаны были это делать – “священным” являлось только то, что позволяло им быть “уважаемыми людьми”. То есть грести деньги под предлогом необходимости строительства культовых сооружений и раздачи милостыни нуждающимся.

После образования “демократии” с обилием денег – этот же прием – раздачу милостыни – переняли крупные оргпреступные формирования, которые также стали проводить свою собственную “публичную политику”.

Общепринятая точка зрения на тему массового производства - изначально ориентировалась на то, как воспользоваться этой культурой во благо. То есть была точкой зрения прагматика, причем оголтелый прагматизм создал саму эту культуру. При этом получилось так, что культурная, научная или любая прочая фарисейская традиция “белой расы” обязывала человека присобачить к этому образованию - идею всеобщего блага, тогда как сам “белый” человек, как правило, всегда мало чем отличался от обычного вора, мошенника или грабителя и в конечном итоге пришел к убеждению, что предельная неуступчивость свидетельствует о каких-то позитивных сторонах человеческой натуры, а само это – является “гуманизмом”.

Меркантильную точку зрения на индустриализм как эффективную и политэкономическую - мы кратко излагали выше, и особенностью этой точки зрения можно считать то, что она находилась в состоянии постоянного развития, которое достигалось путем организации для этой культуры режима наибольшего благоприятствования вопреки любой осторожности. К изложенному выше можно добавить разве что соображение, что тема благ в новейшем времени оказалась раздвоенной. В роли потребителя промышленной продукции мог выступать как человек, так и государственный аппарат.

Принципиальное отличие здесь состоит в том, что государственный аппарат мог быть покупателем таких предметов, которые позволяют миновать тему средств существования для человека. Именно этот дефицит не позволяет полностью нацеливать средства производства на производство потребительских предметов массового спроса, поскольку для того, чтобы распределять искусственное – требуется сначала накормить получателя этого искусственного, тогда как данное - отрицается нехваткой этих средств. Сам же этот дефицит объясняется тем, что имеет место нужда производства в крестьянах как будущих рабочих, тогда как полное распределение благ промышленного происхождения – предполагает еще и необходимость в крестьянах как производителях средств существования для неких “идеальных” потребителей, которых до “демократии” не было вовсе и быть не могло.

Культура массового производства в силу правил, позволявших ее существование - подразумевала трансформацию крестьян в рабочие согласно влиянию финансового порядка или новой концепции ценности, экономической целесообразности или как угодно еще, когда производство “прибавочных” предприятий предстает как рост общественного богатства. Но вот эти предприятия создаются куда быстрее, чем требуется времени для того, чтобы родить и вырастить одного единственного крестьянина, что самовыражается таким дефектом этого порядка, когда рабочему приходиться недоплачивать для избежания инфляции. Чтобы бумажные деньги не превратились в обычную бумагу. В итоге получается так, что “прибавочные” потребительские предметы, появляющиеся как достижение “прогресса” средств производства – не находят для себя потребителя, и с вопросом – почему это происходит – гениальная интеллигенция возилась более ста лет, в течение который она же усердно ратовала за прагматический “гуманизьм”.

По существу, реальные обстоятельства подводили индустриализм к тому, чтобы находить потребителя в государственном аппарате и в предпринимателях. Производить крейсеры, пушки и средства производства и не производить потребительские предметы массового спроса. “Демократия” при такой перспективе сложилась как такая точка зрения на предметы широкого потребления, когда по методам организации распределения - они не отличаются от тех предметов, покупателем которых до этого оказывался государственный аппарат. Это значит, что какие-то массы людей подлежали тому, чтобы политическая структура взяла их на свой баланс, обеспечила их деньгами и гарантировала все условия, необходимые для того, чтобы подобная структура могла существовать. Важнейшим среди таких условий могло быть обеспечение населений “демократий” именно средствами существования, и при конкретных обстоятельствах индустриализма подобное могло быть организовано за счет укрупнения сельского хозяйства с широким использованием техники. То есть “демократия” была тем же, чем был советский “социализм” с той лишь разницей, что не располагая серьезным производством потребительских предметов – СССР не нуждался в обилии денежных средств. Западная и в особенности европейская промышленность в силу своей изначальной зависимости от внешнего аграрного производства - изначально ориентировалась именно на индивидуального потребителя, а потому “демократия оказалась куда более сложной организацией, чем “социализм” советского типа.

Как мы отмечали чуть выше – к теме “прогресса”, которая берет свое начало с английской практики “огораживаний” - можно подойти несколько иначе. А именно – дать исчерпывающую характеристику факту массового производства не в прагматическом понимании этого явления, как мы это делали до этого, а с позиции стороннего и вневременного наблюдателя.Утверждая, что предшествующим временем подобное отрицалось, а потому культура массового производства стала совершенно новым явлением – мы тем самым отрицаем возможность самой такой точки зрения. Вневременным является сама вечность, и для того, чтобы могла иметь место осмысленная точка зрения на вечность – какие-то евреи некогда сочинили гуманного “творца”, выявившего свой “гуманизм” хотя бы тем фактом, что поубивал семь народов для того, чтобы его возлюбленные чада-евреи получили свою территорию.

Ранняя христианская философия к данной теме применяет соображение “от начала времени”, так что мы позволим себе то же самое. Воспользуемся традицией, которую столь усердно уничтожает поздняя христианская “демократическая” организация.

При наличии желания довольно несложно обратить внимание на такое обстоятельство, что само выражение “культура массового производства” - указывает на такое главное отличие этой культуры от ремесленного способа производства искусственного, как массовость и массовое привлечение человека к участию в этой культуре. Массовое производство изначально стало своеобразной коллективизацией, нацеленной на производство искусственных предметов.

В то же самое время – сам принцип коллективизации изначально никак не мог быть культурным в связи с тем обстоятельством, что этот принцип в своем появлении должен был опередить сам разум. Сначала должен был сложиться коллектив, чтобы люди могли выработать речь как средство общения, тогда как способность человека разговаривать – является главным признаком его “разумности”. В этой связи принцип коллективизма как изначальный - можно считать явлением, имеющим касательство к инстинктивному, что подтверждается тем фактом, что коллективизм свойственен и некоторым животным, насекомым и обитателям вод.

Массовый характер нового способа производства позволяет рассуждать о начале нового витка коллективизации, качественно отличного от того, что имело место от начала “прогрессивного” времени и ориентировалось на задачу выживания человеческого вида. Процесс ранней коллективизации к середине второго тысячелетия новой эры свелся к наличию известных государственных образований, и в одном из этих образований – а именно в Англии – господствующий класс приступил к ликвидации порядка, который произошел от стремления человека к выживанию и удлинению продолжительности жизни до какого-то минимума, позволяющего выживание вида. Тем самым Англия оказалась перед необходимостью качественно нового типа коллективизма.

Отличие той формы коллективизма, которая первоначально моделировалась Англией в новейшем времени – от той, которая имела место “от начала мира” - выразилось ориентированием коллектива не на воспроизводство человека, а на рост производства материальных благ.

Историю развития тех или иных правовых механизмов, перед необходимостью которых оказывалась данная культура – выше мы кратко описали. По существу, инструментарий, востребованный массовым производством – и образовал “экономику”, поскольку ничем кроме как сводом правил – “экономика” быть не могла. Что же касается реальных промышленных объектов – то они в рамках “разумной” экономической концепции ценностей - являлись предметами залога, и об этом лучше всего свидетельствовала не только та товарная масса, которая до середины 20-го века не находила потребителя, но тот современный факт, что весь мир сегодня оказался в заложниках. Китайская промышленность является заложником стран, располагающих ресурсами, и стран, производителей “мировых валют”. Россия, например, является заложником аграрных территорий, контролируемых США, и того же Китая, откуда поступает большая часть потребительских предметов. Запад – заложник всего мира, поскольку если вдруг нарушиться механизм “рынка” - в течение недели западные “совершенства” с “правами человека” - разнесут вдребезги все, что можно разнести.

Массовое производство как второй тип коллективизации и закон такого коллективизма – образовал некое “второзаконие” в том смысле, что содержание коллективизма стало ориентироваться на производство искусственного, а этому обстоятельству – стала подчиняться тема роста человеческой массы, что, собственно говоря, и привело к росту этой массы.

Отличительной чертой новейшего и реального второзакония стало не только появление нового принципа производительного коллективизма, но и выход централизованных государств за пределы своих территорий, политическое разделение поверхности земли между индустриальными метрополиями и начало “прогресса” средств производства.

Этот порядок в первой половине 20-го века он выявил свою конкретную дефектность тем обстоятельством, что через “перепроизводство” представил ценность промышленного коллективизма – даже не как ноль, а как минус, поскольку перспектива классовой борьбы, связанная с кризисами “перепроизводства” - угрожала самому принципу коллективизма, причем в любом смысле.

За этим последовала организация во второй половине 20-го века западной модели “социализма”, и мировой характер этой организации позволяет считать “демократию” - третьезаконием. Такое позволяется тем, что “демократия” в отличие от “капиталистического” второзакония - предположила развод или территориальное отдаление промышленности – от мест потребления промышленной продукции, единое колониальное пространство для всех бывших метрополий, которые по ходу утери ими статуса промышленных стран – превращались в “общество потребления”.

Возвращаться к детальному разбирательству с “демократией” как экономической организацией – автор не намеревается, поскольку ничего “экономического” в “демократии” кроме темы организации преимущественного распределения - не было и быть не могло. Но можно обратить внимание на такое обстоятельство, что если при происхождении массового производства возникала проблема “резервирования” продуктов питания для производящих территорий, о чем мы писали – то “демократическая” организация начинала требовать “резервирования” как данных средств, так и искусственных предметов – для самой себя. Совершаться подобное могло путем организации их нахождения в пространстве между производителем и потребителем или путем удлинения расстояния между ними, но далее этот факт стал оказывать влияние на финансовую политику. В частности, это обстоятельство в настоящем времени самовыражается абсурдными претензиями, предъявляемыми западными политическими структурами к производящим странам и обращенными к организации финансов. Например, в реальном времени Евросоюз обвиняет Китай в том, что курс китайской валюты искусственно занижен для стимулирования экспорта.

Дело в том, что, во-первых, никто не заставляет европейцев покупать китайские товары, к тому же далекие от “европейских стандартов качества”. Во-вторых, Европе не должно быть никакого дела до китайской валюты, поскольку она именно китайская. Наконец, какими способами китайское правительство может завысить курс юаня и, самое главное – относительно чего завысить? Относительно евро? Для этого Евросоюзу надо приступить к скупке юаней. То есть смысл ситуации сводится к тому, что Европа недовольна тем, что китайские продукты поступают в Европу потоком, но из самой Европы обратно вывозиться мало. Но что можно вывозить из Европы вообще? Эмоции? Или культуру группового секса?

Реально получается так, что много товаров из Китая – это плохо, а мало – тоже плохо. Разница как раз и упирается в необходимость нахождения китайской продукции в пространстве между Китаем и Европой, так что Китай для удовлетворения запросов Евросоюза вроде как обязан продукцию отгружать за границу, но при этом рассматривать как потребителей и объект налогообложения – не европейцев, а китайцев. Не платить населению, которое и так получает денег раз в двадцать меньше того, что получают европейские пенсионеры.

Автор выше подчеркивал, что “демократия”, как и “социализм” советского типа – был создан даже не классовой борьбой, а неспособностью “второзаконного” коллективизма привести к образованию более или менее устойчивого классового порядка.

Не важно, кто и что написал по этому поводу, но каждый конкретный закон увязывается с правящим классом. Советский закон первоначально был законом “диктатуры пролетариата”.

При “первозаконии” господствующим классом были феодалы или дворяне, при “капитализме” - создатели промышленных предприятий, а не владельцы их, поскольку по причине закономерного для экономизма денежного голода - овладеть этими предприятиями мог кто угодно.

При “демократии” в положении господствующего класса выступила “духовочная” интеллигенция, то есть новейшие попы, поскольку когда денег стало много – двуногие ринулись удовлетворять свои “духовные” запрос, а производителем “духовности” попы и являются. Само собой разумеется, что это “господство” не может не быть иллюзорным. Однако лозунг “пустобрехи всего мира, объединяйтесь” оказался куда более эффективным, чем лозунг пролетариев”, поскольку брехать – не работать.

Демократия” объективно стала развитием классового порядка, каковой факт позволяет несколько иначе подходить к этой теме. Ниже мы попробуем дать приблизительную расшифровку главной идеи “демократии” в естественно-историческом плане как идею развития классового порядка.

Искусственные формы производятся с некоторого момента эволюции человека и производятся не физическим трудом, а средствами производства, которые в сочетании их с человеком представляют собой “воплощенный активный разум”. Функцию двигателя при средствах производства сперва исполняет физическое усилие человека, а с началом индустриализации – стихийные силы природы. При этом в пространстве обнаруживается процесс социального развития, совершающийся как становление и развитие классового порядка.

Для лиц, прошедших советскую школу – будет довольно несложно заметить, что такой подход дублирует марксизм, который объясняет становление классового порядка развитием средств производства, что, по мнению марксистов - вело к образованию товарных излишков, на присвоении которых и мог складываться первый классовый порядок.

Индустриализм в связи с дефицитом продуктов питания не позволяет такое социальное развитие, которое можно было считать удовлетворительным, что, собственно говоря, подтверждается фактом классовой борьбы. Сама же тема классовой борьбы реально следует из закономерного факта дефицита средств существования, но “пролетариатом” объясняется совсем иначе – как проявление “античеловеческой сути капитализма”.

Наконец, противоречие между человеком и правилами массового производства – именно “экономически” выявляется через “перепроизводство”, когда часть товарных масс не находит потребителя. Но из этого следует, что тот факт, что некая часть потребительских предметов, которая своего потребителя обнаруживает – объясняется неким классовым развитием, то есть находиться в общем русле соображения о классовом превосходстве и развитии этого принципа, совершающегося за счет роста численности носителей “превосходства”.

В частности, при культуре массового производства дворянство, которое среди христианских народов составляло, как правило, около 2% от численности населения – замещается классом “капиталистов”, относительная величина которого вдвое и больше превышает процент дворянства – уже на поздней стадии дворянского режима.

“Перепроизводство” показывает необходимость роста потребления, но организация этого роста – уже является развитием классового порядка. Недостаточность уровня социального развития – при это выглядит слабостью индустриальной “демократии”, хотя на самом деле под всем этим располагается закономерный дефицит средств существования. Но массы этим моментом не интересуются; они требуют “достоинства”. Тут под давлением “широких масс” на повестку дня и выступает “демократия постиндустриализма”.

Иначе все это можно понимать следующим образом. Развитие средств производства подразумевает рост численности господствующего класса для того, чтобы эффект развития средств производства – мог потребляться. Сам “прогресс” совершается рывками, что объясняется тем, что для каждого этапа “прогресса” - требуется совершенно новая система правил. Но эти же правила требуют качественного отличия господствующего класса – от такого же класса, но свойственного более низкому уровню “прогресса”, но вот правила предшествующего времени - противоречат тому, чтобы предшествующий господствующий класс продолжал таковым оставаться.

В частности, дворянство при “капитализме” не могло выживать по ряду причин. Во-первых, промышленность требовала рабочей силы, что невозможно совместить с крепостным правом. Во-вторых – средства существования подлежали распределению среди живущих – даром, что значит, что на этом делать “бизнес” было невозможно. Наконец, при бесконечном удешевлении искусственных предметов при “прогрессе” - сама задача добиваться для них какой-то условного положительного значения – исполнялась путем такой фикции как “добавленная стоимость”. Эту тему ранее мы оставили без внимания, чтобы не усложнить данный текст. Но по существу, дело обстоит так, что для того, чтобы предметы потребления при закономерности их удешевления ниже некоторого воображаемого числа ноль – могли равняться хотя бы нулю, что позволяло пользоваться известным механизмом торговли “прибавочной стоимостью” - сельское хозяйство обязывалось гарантировать выживание так называемых “акционеров” или рантье, стремящихся паразитировать на промышленности. Сам этот способ при дефиците денежных средств и вызванный этим дефицитом – представал как способ распределения произведенного - минуя денежное обращение, что есть бред собачий, хотя на этом и выстроен так называемый “фондовый рынок”.

Марксизм считает, что зародыш массового производства образуется в недрах предшествующего порядка. На самом деле в недрах дворянского порядка создавался не зародыш массового производства, а зародыш следующего господствующего класса как масса лиц, не имеющих касательства к удельному землевладению. Точно также в “недрах капитализма” совершалось образование следующего господствующего класса в виде “акционеров”, то есть паразитов чистейшей воды. Когда средства существования распределяются бесплатно, всякое лицо, не имеющее касательства к сельскому хозяйству – получает эти средства по праву. Организация же такого права изначально образует принцип политического господства, так что “господствующими” оказываются лица, занимающие превосходящее положение относительно крестьянства. В этой связи “капитализм” как политическая форма – мог оформляться через отрицание дворянства, социализм - через отрицание “капиталистов” и так далее. То есть для изменения содержания формации – было необходимо устранение предшествующего господствующего класса, поскольку каждый господствующий класс осуществлял это через установление монопольного права на средства существования. “Перепроизводство” указало на дефицит таких паразитов, и порядок расширения их массы – и стал тем порядком, который был назван словом “демократия”. Но вот преподнесено все это было в такой упаковке, что все сущие в реальности быдловатые Митрейки и мудловатые Кудрейки вмиг вспомнили соображение Ленина о способности кухарки управлять государством и решили, что “демократия” - это именно то, что им требуется и что их достойно.

Выше мы отмечали, что Запад выставил себя в положении этакого морально-нравственного авангарда человечества, и в этом обстоятельстве сказалась та интерпретация истинно-благодатного христианства, которая подменяла первоначальное содержание данной идеи, сводящееся к защите вечности человеческого вида. А именно – идея помощи нуждающимся.

В положении нуждающихся в эпоху “прогресса” оказывается та масса рабочих и технического персонала, которая вытесняется “прогрессом” из производства. “Демократия” применительно к данному факту предложила переквалификацию этой массы в производителей чего угодно, на что существует спрос. Спрос же в абстракции от темы средств существования, коих во время “прогресса” в удовлетворительном объеме быть не должно было никак - изначально был порожден воображением. Но вот с организацией разгула воображения ничего не выходило как раз в связи с невозможностью раздачи денег кому попало, поскольку правила индустриализма увязывали вопрос получения денег – с обязательством создания производства, тогда как рост объемов производства – усугублял дефицит средств существования, что как раз и не позволяло раздавать деньги направо и налево.

Данное обстоятельство “демократия” и собиралась миновать посредством “рынка” как такой системы правил, когда товарные массы перемещаются в направлении к “демократиям” в силу того, что возможность организации потребления этих продуктов в местах их производства – закрывается соответствующими правилами, причем подобное имеет касательство к товарным массам промышленного производства. Аграрная продукция оставалась вне этой закономерности, так что “демократия” объективно нуждалась в аграрных “придатках”, как это принято называть.

Когда человек располагает всем материальным, необходимым для выживания – заниматься он может чем угодно. Но вот спрос на продукцию той или иной деятельности – предопределяется воображение или “духовностью”, то есть регулируется внутренними представлениями человека о добре и зле. В итоге получается, что спрос на “духовную” продукцию объясняется неким “единодушием” между производителем такой продукции и ее потребителем.

Изначальное “единодушие” имеет природу инстинктов, так что в развитии “демократической” культуры к нынешнему безобразию – ничего странного нет и особенно тогда, когда правила бытия устанавливаются артистами, гулящими бабенками и прочим сбродом.

В нашем времени довольно несложно заметить, что главной ценностью для “простого человека стали развлечения. Причем на уровень развлечений посредством организации всевозможных “шоу”, участниками которых, в чем несложно убедиться – оказывается публика, в интеллектуальном отношении весьма далекая от уровня Ленина или Эйнштейна – низводятся темы всемирно-исторического значения; не побоюсь этого выражения. Совершенно примитивная публика, вряд ли способная прочесть и пересказать содержание одностраничного материала, смысл которого выходит за рамки говорильни на тему “он предложил – она не захотела” - занимается обсуждением мировых проблем и при этом обнаруживает решения, для подобных же леди и джентльменов кажущиеся разумными, а на самом деле являющиеся собачьим бредом. Иллюзии причастности “широких масс” к решению глобальных проблем заканчивается групповым ощущением собственной значимости обсуждающих и больше ничем.

Мы в начале текста описали видение автором темы появления разума, и подчеркнули, что первоначально разум мог свестись к ощущению человеком хода времени. Данное свойство человека, по сути, и на сей день образует массовый “разум”, понимающий как важнейшую ценность – все то, что позволяет забыть время. Нужда в забвении и надежды на лучшее - являются фундаментальной причиной, располагающейся под всеми маниями массового менталитета – будь то киномания, меломания, наркомания или что угодно еще.

Полагаю, что если сегодня провести опрос на тему – что есть культура – 80% опрошенных ответят, что это музыка, спорт, театр, кино, песни, танцы, компьютерные игры и так далее, то все то, что позволяет на время “духовно” покинуть реальность. На производстве такой продукции и совершалось становление современного “псевдогосподствующего” класса скоморохов, спортсменов и так далее, который получают для этого инфляционные деньги и тратит эти деньги благодаря существованию “рыночного механизма”.

По существу организация массовых развлечений составляет единственную технологию, объединяющую реальных заправил нынешнего мира – с “широкими массами”. Но насколько это свидетельствует о “разумности” человека – пускай на этот вопрос ответит сам читатель и ответит самому себе.

Г-да марксисты считают нынешнюю западную интеллигенцию “капиталистами”, против чего “демократия” никоим образом не возражает, поскольку “капитализм” и создал современную материальную цивилизацию, и к тому же лучше называться “капиталистом”, чем паразитом. На самом деле “демократия” - это форма существования и “потребительского” правления своевременной “духовной” интеллигенции, поскольку интеллигенция научно-техническая опережала в своем появлении “прогресс”, чем и объяснялось ее передовое или “прогрессивное” качество. В то же время вполне ясно, что с установлением “демократической” культуры – начался явный процесс деградации интеллекта, в частности, выражающийся таким обстоятельством, что весь смысл так называемого “народовластия” свелся к потоку обещаний дать “широким массам” - обильное корыто и бесконечное зрелище. Что же касается темы политического господства интеллигенции – то лишь кретин может не видеть, что над фасадом выборной системы давно выстроена западная разновидность ЦК ВКП(б) в виде Еврокомиссии, клубов финансово-политических олигархов и неких закулисных интеллектуалов, в прямом подчинении которым функционируют все специальные службы мировой “демократии”.

XXII

Выдающаяся своими аппетитами и манией величия “демократическая” интеллигенция уже доказала, что о “демократии” можно рассуждать бесконечно, особенно если понимать ее как идею “народовластия”, осуществляемого через механизм выборов, обещающий каждому носителю яйцеклеток и сперматозоидов вечный кайф. История же битком набита фактами, когда осуществление властных полномочий не удавалось, что в реальности приводило к тому, что неудачливых правителей укорачивали на величину их гордых голов, что, в общем, доказывало “избыточность” этих голов. Читатель может далее сам проецировать эту закономерность на “народ”.

“Народы”, как известно, имели обыкновение “исчезать”, и в связи с этим фактом сознательный интерес вызывает закономерность, когда “народы” уходят в небытие, перед этим достигнув писка кажущегося могущества. Самое приблизительное понимание особенностей культурной эволюции новейшего времени позволяет утверждение, что, добиваясь наибольшего могущества – “народы” добивались своей собственной “избыточности” на уровне человечества, и под этим обстоятельством располагается противоречие, рожденное “от начала времени”.

Осмысливая происхождение человеческого коллективизма от особенностей одного человека “неразумного” – мы посредством сопоставления пары чисел - пришли к соображению, что данная форма сложилась при инстинктивном стремлении человека добиться такой продолжительности одной жизни, которая позволяет воспроизводство вида. Но из “разумного” подхода к данному вопросу следует, что когда для нормального воспроизводства человеку мешает малая продолжительность жизни при относительно большом периоде, необходимом для полового созревания – для нормализации пропорций требуется каким-то образом удлинить продолжительность одной жизни, поскольку, чем бы ни был коллектив – деторождение совершается индивидуумами. Логически подобное значит, что, коллективизируясь впервые - человек добивался удлинения продолжительности одной жизни.

Однако взять и удлинить эту продолжительность в течение времени продолжительности одной жизни – это все равно, что уподобиться “творцу”, который изначально спланировал как раз противное этому.

Коллективизм изначально предлагал не удлинение продолжительности одной жизни, а принцип взаимной инстинктивной помощи, непосредственно реализующийся через обобществление потомства, поскольку удлинить продолжительность жизни без изменения структуры тела – невозможно, тогда как телесное изменение требует очень продолжительного времени, даже когда подобное бывает возможным. Но и в этом случае продолжительность времени, необходимого для “модернизации” тела - всегда бывает дольше продолжительности одной жизни.

Коллективизация изначально – при инстинктивном уровне человеческого сознания – нацеливалась на выживание вида. Служила тому, чтобы детеныши выживали и могли стать производителями других детенышей и так далее.

Далее мы сочли, что миграция и обнаружение условий, более благоприятных для человека – позволили со временем удлинять продолжительность одной жизни, и это обстоятельство проявилось не только в образной форме, дав начало “разуму”, но проявилось, прежде всего – изменением структуры человеческого тела. Обезьяна становилась “питекантропом”, тот – “неандертальцем” и так далее. Но и в этом случае рост продолжительности жизни мог иметь некий “общий” характер, то есть мог касаться всех членов коллектива, тогда как т. н. “разум” всегда был категорией субъективной.

Если понимать человека как представителя класса млекопитающих – то какие-то рассуждения о более продолжительной жизни одних особей относительно других – не имеют под собой никакого основания. Всякое живое существо нуждается в средствах существования, и при наличии этих средств и в абстракции от темы насильственной смерти – мы никак не можем объяснить – почему одно существо должно жить дольше, а другое меньше.

То есть выделение темы роста продолжительности жизни из темы естественного равенства - требует не отличительного признака, разделяющего коллектив, а требует качественного усложнения коллектива, и таковым обстоятельством первоначально оказывается классовый признак, хотя автор ни в коем случае не считает, что дворянство жило много дольше крестьян. Известно высказывание одного русского гусарского офицера, некогда сказавшего, что гусар, доживший до 30 лет – дерьмо.

Но дворянство жило дольше того времени, который позволялся образом жизни дворянства. Существо, не занимающееся добычей пропитания – должно умереть согласно естественному закону. В этой связи продолжительность жизни всякого человека, кроме того, кто имеет дело с землей – можно понимать как “относительно” сверхъестественную. Именно подобному обстоятельству и противоречил классовый порядок, устанавливающий некий противоречивый коллективизм, базирующийся на естественном фундаменте.

Наиболее значительным моментом для отделения вопроса о продолжительности жизни – от темы коллективизма – оказывается именно необходимость искусственного моделирования пространственного или “предметного” “отдаления” темы продолжительности жизни - от темы коллективизма, и первоначальным методом такого отделения стало деление людей по признаку времяпровождения. Но вплоть до образования цивилизации моделирование реальных пространственных обстоятельств, предполагающих “расчленение” принципа коллективизма таким образом, чтобы при этом принцип роста продолжительности одной жизни – мог каким-то образом конкретизироваться в абстракции от коллективизма – бывает невозможно вообще.

Ранние цивилизации стремились к подобному, но гибли, скорее всего, при переводе “своего” населения – в паразиты и при сокращении периферийного населения - путем порабощения. По мере роста численности “империалистических паразитов” - росла необходимость и в численности рабов, для чего окружающее пространство зачищалось от населения вообще.

Рано или поздно этот механизм вступал в противоречие механизму естественного воспроизводства человека, тогда как само население метрополий, по-видимому, приобретало свойства нынешних “демократических” совершенств. В итоге получалось так, что способность периферии производить рабов – начинала отставать от потребности метрополии – в тех же рабах, на эксплуатации которых и базировался способ жизни, подразумевающий главной формой времяпровождения – праздность. В эволюционном плане по этому оводу можно высказаться так, что некая первоначальная диспропорция человека развивались к диспропорции коллективизма. Но до новейшего времени и последняя диспропорция моделировалась путем манипулирования людьми.

В связи с началом индустриализма и появлением научной интеллигенции – человек наряду с опытом предшествующего бытия приобретает способность вносить в пространство какие-то факторы искусственного происхождения, удалять из пространства то, что противоречит жизни, и добивается ускорении перемещения тех или иных предметов, необходимых человеку и так далее. Подобные обстоятельства работают на рост продолжительности жизни, что факт бесспорный, и советская организация и в этом случае не позволяла отделять это свойство цивилизации - от принципа коллективизма. Но в любом случае непосредственно такие возможности человеку представляют средства производства.

Западная “демократия” в данном вопросе изначально определилась именно так, что подразумевая коллективом – практически все мировое население – она стала моделировать прирост продолжительности одной жизни на территории, географически и политически не являющейся частью мирового коллектива. Подобное стало позволяться механизмом снабжения населения демократий, подразумевающим, что данное население получает весь прирост товарных масс, который достигается за счет прогресса средств производства в мировом масштабе. Вследствие “демократических” преобразований пространством коллективизма, позволяющего “демократию” - оказался весь мир. Пространством же роста продолжительности жизни – гипотетически стала территория “демократий”. Между “коллективом” же и “демократией” при этом обнаружилась искусственная прослойка из средств производства и “рыночных” правил, с одной стороны отделяющая “демократию” от всего человечества, а с другой – отделяющая предметы потребления – от средств производства – в пользу “демократии”. Но тем самым “демократическая” политика стала моделировать обстоятельство, отмеченное еще в книге библейского пророка Даниила, а именно – обстоятельство “возвышенности” над естественным или обстоятельство стопроцентной искусственности. Но тут же “творец” предъявил “демократии” свой последний аргумент – “демократический народ” лишился способности воспроизводиться, и данный факт лучшим образом подтверждает изложенную в начале текста нами версию о причинах изначальной коллективизации и происхождения “разума”.

Принцип коллективизма изначально не предусматривал рост продолжительности одной человеческой жизни и “работал” на воспроизводство вида. Как только его нацелили на рост продолжительности одной жизни – человек тут же отказался воспроизводиться, выработав такие “убеждения”, смысл которых как раз и сводится к отрицанию воспроизводства.

Человечная коллективизация изначально была вызвана стремлением достичь продолжительности жизни, отношение которой к величине времени, необходимого для полового созревания человеческого детеныша – уравнивает человека с прочими приматами.

Достигнув средней продолжительности жизни в 65-73 года – человек добился той цели, которая ставилась изначально и предваряла все прочие цели.

Далее не стало ни целей, ни способности воспроизводиться, и “человек разумный” начал свою деградацию в сторону превращения в отвратительную лживую обезьяну, что очень даже заметно как по идеологам нынешней “человечности”, так и по их воспитанникам.

Культурная эволюция как рост человеческого материала при росте продолжительности жизни и соответствующем этому обстоятельству – изменении структуры человеческого тела, порядок, оказывающийся необходимостью для роста численности людей сверх некоторого естественного уровня, каковая перспектива в связи с особенностями человеческого организма касательно воспроизводства вида - исторически оказалась неотделимой от темы роста продолжительности жизни, классовый характер этого порядка и цивилизация – образуют, по сути, разные параграфы одной и той же темы. Темы условного отличия человека от животного за счет “разумности разума” и темы их равенства в том смысле, который отличает живую материю – от неживой. Человек, как и любое прочее животное – существует благодаря наличию средств существования.

Кажущееся отличие человека от животного в связи с приобретенным человеком умением помнить, воображать и разговаривать – со временем привело к выделению им самого себя – от прочих представителей животного мира именно по данному признаку - способности воображать и разговаривать. Но со времени роста человеческой массы сверх какого-то уровня - мышление и речь стали приспосабливаться под классовое устройство, причем довольно несложно заметить, что даже ранняя христианская философия не сумела обойти такие слова как “раб”, “господин”, “царь” и так далее. С этого момента и для “избыточного” населения – главным средством существования становится классовая организация и “закон”.

После появления классовой организации важнейшей функцией культурного слова во все времена вплоть до самого новейшего времени являлось обслуживание принципа группового насилия в пользу имущих классов. “Закон” как раз и стал формой, позволяющей подобное, и в этом случае мы подразумеваем как особую форму слова, так и аппарат насилия, необходимый для насаждения и исполнения “закона”.

По мере того, как человечество выявляло свою способность к созданию больших политических образований – государств - “законная” форма слова обогащалась другой формой “массового” слова - словом “идеологическим”, причем нередко получалось так, что попы сами проявляли активность в пользу централизации еще до появления централизованных государств. Таких примеров очень много, что, в общем, доказывает тот факт, что удельное землевладение особо в “идеологии” не нуждалось.

В общем смысле можно высказать такое соображение, что “закон” больших пространств никогда не обходился без имитации некоего диалога между высшими слоями населения и большинством, и ведение этого “диалога” делегировалось церкви, для чего она, собственно говоря, и существовала. Церкви обслуживали правящие классы по “территориальному” признаку, что весьма легко заметить по противоречиям между христианскими церквами в новом времени. Содержание “принципиальных разногласий” между разными церквами вроде как одного и того же “бога” - всегда было смехотворно. Сводилось, например, к разногласиям по поводу того – как следует креститься – двумя пальцами или тремя, или к такому вопросу “колоссального” значения, причислить так называемую Деву Марию к лицам с божественным статусом или нет. В то же время история христианской церкви дает очень убедительный повод для утверждения, что все церкви без исключения – перевирали первоначальный смысл “слова божьего”. Другое дело, что рассмотрение “актуальности” этих разногласий делегировалось “верующим”, жаждущим урвать что-нибудь ну хоть от бога.

Проще религиозную организацию можно понимать так, что церковь на стадии своего существования как части правящего класса - проповедовала скорее “законопослушный патриотизм”, чем что-то еще, по каковой причине смысл всякой церковной риторики сводился к “гарантии” загробного благополучия. Причем в случае с христианством у автора нет сомнений в том, что если даже кто-то в церковной среде близко подходил к “истинному”, то есть первоначальному содержанию учения – такой деятель начинал представлять угрозу самой церкви как части репрессивного механизма, обслуживающего “закон”.

В то же время всякий “закон” изначально вызывался темой “избыточного” населения и являлся “законом” именно классового порядка, и по этой причине понимал правильными те нормы поведения, которые устраивали правящий класс, поскольку этот класс физически существовал благодаря неравенству и насилию. Никакими “диалогами” это обстоятельство не менялось, и всякой церкви так или иначе приходилось под этот факт приспосабливаться.

Практически до самого последнего времени – времени появления и количественного роста избыточных населений - “закон” оставался главной формой, позволяющей под угрозой встречного насилия – пользоваться словом как способом организации для классового порядка - режима наибольшего благоприятствования. Церковь, “патриотизм” и тому подобное – имели смысл в той мере, в какой они обслуживали классовый принцип. В частности, как только марксистская политическая философия в связи с ростом численности интеллигенции – перестала обслуживать “диктатуру пролетариата” - она тут же превратилась в ничто. Стала забиваться анекдотами о “выдающихся” сынах компартии и советского “народа”.

Понятие “закон”, по сути, демонстрирует принцип прагматичного подхода к человеческой жизни со стороны “избыточного” населения. В своей решающей части всякий “закон” запрещал хаотичное убийство в связи с нецелесообразностью этого, но тот же “закон” обязывал человека убивать другого человека, когда это было необходимо правящему классу, и настаивал на том, чтобы все это – считалось не убийством, а проявлением “патриотизма”. Итог таких манипуляций и позволял в конечном итоге разворачивать человеческую активность в пользу классового порядка.

Некогда Наполеон высказал мысль, что солдаты готовы умереть за цветную тряпку. Искать в подобном обстоятельстве какую-то “возвышенную” логику нет смысла, поскольку естественная логика подразумевает, что люди равны, тогда как такое равенство как изначальное – вряд ли предрасполагало к тому, чтобы люди выживали в режиме роста своей численности. Рост же количественного параметра населения какой-то территории вел к появлению “разума”, к образованию классового порядка, провозглашению “закона” и проведению воспитательной работы среди масс для того, чтобы массы обслуживали классовый принцип. Когда классовому порядку требовалось, чтобы люди “умнели” - они умнели, когда надо было, чтобы они дурели – все так и получалось, поскольку с определенного времени конкретная численность того или иного населения больше зависела от классового устройства, чем от природы.

Новейшее время внесло в эволюционную тему такое свойство как начало роста населений и начало научно-технического прогресса при эволюции “закона” за пределы “первозакония”.

Предшествующий “закон” механистически и бездумно – позволял воспроизводство человеческой массы на уровне, превышающем естественно-допустимый, но позволял до какого-то следующего уровня, преодоление которого уже не позволялось практикой войн между землевладельцами.

Новейшая эпоха отменила этот “закон” - посредством централизма и экономических правил, и далее посредством новых правил международного “сотрудничества” - направила “закон” в русло, позволяющее наиболее благоприятные условия для производства искусственных предметов.

Отлично от “закона” времен “первозакония” - политэкономический закон новейшего времени мог вести либо к росту численности “избыточного” класса, либо наоборот – к его ликвидации. В исторической реальности новейшего времени происходило и первое, и второе; кризис дворянства сопровождался ростом рабочего класса; кризис “капитализма” – ростом интеллигенции.

Первоначально экономический “закон” новейшего времени стал работать на образование нового избыточного населения в лице рабочего класса. Правила экономизма и приводили к этому достижению.

При этом ситуация оказывалась таковой, что в связи с правилами, согласно которым совершался рост промышленного класса – за счет сокращения крестьянства - сочинение правил для удовлетворительного физического существования в пользу “пролетариата” - превосходило возможности человека.

Краткое содержание этих изменений сквозь призму слова “закон” можно понимать так, что рост “избыточных” населений требовал нового подхода к законотворчеству. Но при этом приходило в негодность и то “идеологическое” слово, которое до того работало на централизованный дворянский порядок. В этой связи наиболее значительным обстоятельством являлось то, что бы ни говорилось – заставить “закон” работать в пользу “пролетариата” - было невозможно вообще, тогда как сам рабочий класс требовал для себя “достойной” жизни и по мере своего численного роста – превращался в конкретную угрозу существующему порядку. Однако изложению каких-то медоточивых рассуждений все это никак не касалось, и в реальности новейшего времени получилось так, что вместо удовлетворительного “закона” – рабочий класс получил совершенно новый тип публичной риторики. “Человек разумный” в новейшем времени затараторил о “гуманизме”.

Еще в средневековой Европе изменение правовой ситуации в связи с политической централизацией и особенно – в связи с появлением “гражданской” интеллигенции – обусловили факт следующего свойства. Посредством свободного толкования философии иудаизма и христианства, то есть толкуя эти философии как угодно - принципу использования речи как средства регулирования хода эволюции человека в пользу классового порядка – был придан “гуманистический” импульс в том смысле, что масса мыслителей стихийно пришли к соглашению, что все что ни делалось – должно делаться во благо самого “простого” человека, поскольку все люди равны своим происхождением от “творца” как символа не то разумного естественного порядка, не то чего-то еще.

Под данным обстоятельством, по существу, располагались централизм, давший толчок росту городского населения и скорее городскому, чем политическому -мышлению, что далее стимулировалось появлением промышленного класса и таким элементарным обстоятельством, что в противном случае никто этих “мыслителей” и слушать бы не стал. Люди всегда прислушиваются только к тем людям, которые им что-то обещают. Со временем люди стали больше прислушиваться к речам гуманистов, поскольку те, в отличие от попов - что-то обещали если не в реальном времени, так в обозримом будущем.

Вопрос – как “гуманизм” будет делаться непосредственно – при этом оказался адресованным “гениальности” человека, техническому “прогрессу” или чему-то еще, так что получилось так, что какие-то вольтеры осуждали тиранию и обязывали непонятно кого усилием разума изменить естественное положение вещей в пользу всеобщей “свободы”, не располагая при этом внятным пониманием происходившего ни до них, ни после. “Гуманизм”, кстати, и по сей день не сумел избавиться от необходимости в “творце”, причем легко можно заметить, что во второй половине 20-го века после образования “демократии” церкви стали плодиться как кролики. Автору текста буквально на днях две дамочки из “Общества свидетелей Иеговы” (одно слово “свидетель” чего стоит!) прочли лекцию в пользу “творца”, отвергли все возражения со стороны автора, сочтя их “философией” и вручили ему брошюру американской стряпни “Существует ли заботливый Творец”. Существует; иначе двуногие больше отличались бы от мартышек.

Хотя человечество и по сей день не располагает какой-то версией происхождения разума иначе как это описано в Ветхом завете, согласно “гуманизму” именно этому “разуму” подлежало осчастливить “простого” человека. Но сделать это можно было одним способом – расширением классового порядка.

Можно согласиться с интеллигенцией, что “прогресс” был обусловлен разумом, однако позитивность “прогресса” в естественном смысле могла самовыразиться ростом численности носителей классовых преимуществ и более того – никак, поскольку всякий “прогресс” совершается постепенно.

Реальным “прогрессом” со временем стала не более или менее правдоподобная философия, а индустриализм и “социализм”. Причем под индустриализмом расположился “закон” экономический, добивающийся роста численности рабочего класса за счет сокращения крестьянства. Так что естественным содержанием “прогресса” стал “относительный” рост “избыточного” населения.

Проблемность фундамента индустриализма оказалась в том, что особенности образования “пролетариата” - противоречили вероятности удовлетворения его средствами существования. Даже “закон диктатуры пролетариата” не мог обязывать людей рождаться и расти в том режиме, в котором нуждается “пролетариат”.

Порядок, удовлетворяющий рабочий класс – априорно был сочтен “социализмом”, причем этот термин появился задолго до практического построения “социализма”. В реальности же между индустриализмом и “социализмом” расположилось развитие средств производства как способ экономии средств существования, но экономия как раз и значит, что нечто утаивается от потребителя. Рабочий класс получал такую “экономию” параллельно своему росту; сокращение крестьянства значило, что средств существования для “пролетариата” не будет.

Парадоксальностью “прогресса” средств производства стало такое обстоятельство, что экономический эффект их применения в самой промышленности – опять-таки выразился именно “экономическим” образом.

Экономить – значит – не потреблять. Такая экономичность при индустриализме проявилась как “перепроизводство” - как принудительное “откладывание” произведенного на будущее в связи с дефицитом удовлетворительного потребителя. А это обстоятельство категорически противоречило индустриальному “закону”, подразумевающему непрерывность производства и непрерывность процесса трансформации крестьян – в “пролетарии”.

“Перепроизводство” вело не только к остановке предприятий; оно останавливало “закон” индустриализма или прекращало его действие, что тут же приводило к накалу ситуации со стабильностью.

Именно “перепроизводство” обусловило “социализм” западного типа. Причем автор полагает, что то образование, которое имело место в СССР сталинского времени – “социализмом” не было вообще. Было “государственным капитализмом”, поскольку “социализм” - это уже порядок не “пролетарского” типа, а типа интеллигентского, как это предполагалось еще теоретиками научного коммунизма. Сталин, кстати, в отличие от этих теоретиков – в связи с ростом численности интеллигенции - прогнозировал рост классовой борьбы по мере развития этого самого “социализма”, что со временем подтвердилось событиями 1991-го года, когда носители советско-пролетарского менталитета откровенно были провозглашены если уж не быдлом, так чем-то вроде того – “совками”. Но объективно начало советского “социализма” было положено знаменитым “осуждением культа личности”.

Как бы то ни было – “гуманизм” и тут кого-то осуждал, кого-то восхвалял и так далее, и об этом можно было бы не вспоминать, если не то факт, что “демократия” при своем становлении обобщила сей “гуманизм” посредством ряда понятий “демократия”, “свобода”, “достоинство личности”, “права человека”, раздачей коих, по-видимому, и подлежало заняться объединяющейся западной политической машине. В итоге “гуманизм” и картинка западного потребительского “просперити” позволили запанным идеологам овладеть воображением “широких масс” и превратить “гуманизм” в весьма эффективное оружие.

Остроту этому оружию придавало то развитие классового порядка, которое было вызвано культурой массового производства. Именно рост “избыточных населения создавал почву, на которой сеялись семена “гуманизма”. Тем не менее, оружием как таковым – “гуманизм” стал в любом случае, причем усилиями “вождей” “широких масс” сей “гуманизм” был раздвинут во всех мыслимые и немыслимые стороны, оформив некий стандарт “убеждения” одного отдельно взятого человека.

Само собой разумеется, что все это было связано, в первую очередь, с появлением массовой интеллигенции и тем обстоятельством, что сам это факт оборачивал внимание человека от реальности – в сторону его же “духовного” нутра. Интеллигенция создает способ своих занятий посредством внутреннего сознательного анализа окружающего.

В итоге получилось так, что высшим достижением “прогресса” стало образованное “деятелей искусств”, причем в ранг искусства со временем оказалась возведенной даже тема половых отношений, которые были провозглашены способом общения.

Индустриализм и его “закон” могут пониматься как события антиклассовые не в том смысле, что они противоречил кому-то конкретно, а в том, что они противоречили всякому классовому порядку вообще. Всякий классовый порядок базируется на существовании крестьянства для его эксплуатации, тогда как индустриализм этот фундамент классового порядка и сокрушал. Но всякий классовый порядок до относительно недавнего времени – еще и “привязывался” к конкретной и ограниченной территории.

В фундаменте современной антиклассовой организации изначально располагалась альтернатива выживания либо не выживания английской политической системы. Единство этого противоречия, обращенное к одному государственному институту – не могло иметь место, поскольку нельзя одновременно и быть, и не быть.

Данное противоречие как раз и разрешилось посредством мануфактуры или появления культуры массового производства (автор помнит, что злоупотребляет понятием “культура”, но деваться некуда), и колониализмом.

Мануфактура последовала из самих “огораживаний”, то есть возникла в контексте идеи отрицания политического бытия, и в таком контексте происходил рост рабочего класса.

За появлением массового производства во времени последовала необходимость колониализма, так что дилемма быть или не быть разрешалась таким образом, когда внутри себя “прогрессивное” общество через промышленную урбанизацию - добивалось способности “не быть”, при этом используя окружающее пространство для совершенно обратной цели.

Колониализм же позволял урбанизацию потребительскую, то есть позволял “быть”.

Именно этот принцип и был реализован при построении “демократии” западного образца, и при этом строительстве имело место четкое понимание того факта, что лишь человек, коему гарантируется получение средств существования – имеет шанс на выживание. Но история первой половины 20-го века вполне внятно пояснила, что даже люди, располагающие такими средствами, а именно – правящие классы западных стран – в связи с действием индустриального “закона”, построенного на трансформации крестьянства в “пролетариат” - регулярно оказываются перед угрозой двух войн – внутренней и внешней.

В 20-м веке промышленные страны стихийно обнаруживают такой способ решения “пролетарской” проблемы как регулярное массовое убийство. Две мировые войны, создание ядерного оружия и больше всего – неуклонное желание “широких масс” добиваться “свободы и достоинства” через “прогресс” и вопреки любым соображениям - вполне внятно показали, что индустриализм, колониализм и все прочие –измы пришли к состоянию негодности, поскольку уперлись в перспективу полного истребления человеческого вида.

Пришли в негодность идеи “прогресса”, “патриотизма” и войны как последнего способа решения каких-то “разумно” не решаемых проблем. А это, по существу, значит, что человек – не есть существо разумное, раз уж “разум” породил ситуацию, когда даже массовое убийство носителей “разума” - перестает решать саму проблему, иначе как подводя ее к необходимости еще более массового убийства.

Именно при таких обстоятельствах Запад собрался одновременно решить и проблему “перепроизводства”, и проблему войны – за счет расширения массы истинных и мнимых “гуманитариев” - путем создания для них особой сферы обитания. Под этой политикой располагалось совершенно простое и логически бесспорное положение: если рабочий класс создается законом индустриальным, то всякий прочий класс – законом следующего уровня. Так что “демократия” стала не второзаконием, а третьезаконием.

“Демократия” открыла через “Общий рынок”– путь к объединению закономерных источников военной угрозы - индустриализованных стран. Логически этот факт можно понимать так, что она обозначила развитие идеологии от “патриотического” иудаизма, чем объективно являлась всякая концепция политизированного реального христианства – в сторону того христианства, которое проповедовало “не убий” и “помоги нуждающимся”.

Реально “демократия” стала очень абсурдным “законом” мирового социального развития - как политического развития. То есть “демократия” нацеливалась на создание однородного общества, причем отнюдь не общества земледельцев. Абсурдность данного “закона” следовала из двух обстоятельств. Во-первых, всякая политическая система тем и отличается от стада, что отрицает однородность. Политика и равенство – несовместимы. Именно неравенство создает политику.

Во-вторых, если уж для рабочего класса в пространстве не находились средства существования – так для какого-то прочего класса они не могли находиться вообще, тем более что этот “прочий” класс предстояло оформить из тех рабочих, которых “прогресс” средств производства выбрасывал на улицу. Согласно “демократии” получалось так, что “полезные” рабочие должны были оказаться в более ущербном положении, чем те же рабочие, но совершенно бесполезные, если понимание пользы ограничить пределами материального.

С экономической точки зрения “демократия” предположила, что экономическая эффективность производства информации и эффективность потребления – превосходит эффективность материального производства. Этот абсурд привел к тому, что через 60 лет после открытия “демократии” - было объявлено о ее развитии в сторону “чистой демократии” в режиме “мирового терроризма”.

Период времени от последней трети 18-го века до настоящего времени – оказался периодом развития “не чистой демократии”. Социальное развитие в этом времени совершалось параллельно развитию научно-техническому или индустриализму и во благо индустриализма. Выделение из индустриализма – “демократии” - обозначило конец индустриального времени применительно к конкретным территориям. Промышленность не могла приспосабливаться под те правила, которые оказались необходимыми для организации “демократии”.

Итогом социального развития второй половины 20-го века, которое не на словах, а практически реализовывало идеи европейского “гуманизма” - стал такой факт, что добрая половина человечества превратилась в паразитов, а остальная – в претендентов в паразиты. Во второй половине 20-го века объеденный Запад продвинул социальное развитие за возможности одной отдельно взятой страны и добился практически 100%-ного паразитического статуса для “белой расы”. Итогом же этого стало обстоятельство, когда исчерпанность крестьянской массы, пространства для роста этой массы и правил для этого – закрыли перспективу для продолжения уже социального развития, тогда как влияние “демократических” правил привело к пониманию утери общественной необходимости в наличии крестьянства – как содержания менталитета. Иначе говоря – современная интеллигенция предпочитает увидеть себя мертвой, чем ковыряющей навоз, и уговорить ее поменять свое мнение - невозможно.

В то же время “демократия” на сегодняшний день оформила конец перспективе социального развития. Развитие далее уровня паразита – предполагает превращение паразитов либо в царей, коих бывает мало, либо если уж не в богов, то в ангелов – точно. Богов и ангелов может быть сколько угодно, но попробуйте сочинить под это – “закон”.

Далее перед нами открывается перспектива для очень продолжительных рассуждений. В частности, происходящее никоим образом не повлияло на идею “гуманизма”; интеллигенция продолжает и будет продолжать защищать идеалы демократии”, пока ее либо не зачистят военными средствами, либо не уморят голодом, либо не загонят в лагеря.

С философской точки зрения некоторый интерес представляет концепция “чистой демократии”, провозглашенная Западом для обстоятельства гибели как индустриализма, так и того, что было названо “постиндустриализмом”.Смею считать, что авторам этой концепции возомнилось, что после того, как нынешняя “избыточная” часть “прогрессивной” общественности будет уничтожена кризисом, который целенаправленно подготавливается идеологами “христианско-иудейской цивилизации” – Запад попробует реанимировать периферийное крестьянство для того, чтобы можно было запустить “прогресс” по второму кругу, но теперь уже в рамках возрожденной “неоантичности”, то есть в рамках рабовладельческого порядка. Главная идея этой концепции – продолжение эмиссионной политики через переработку продовольствия в горючее для автомобилей, что реализуется Западом в реальном времени “под прикрытием” рассуждений о необходимости “оздоровления мирового климата”. Объективно под всем этим располагается идея уничтожения городских населений, возникших вследствие вывода западного индустриализма в третьи страны. Став ненужными Западу – эти населения лишились какого-то “прогрессивного” смысла.

Наконец, новейшая западная концепция “развития” совсем не считается с обстоятельством, что, прежде всего, способность к воспроизводству потеряло само западное население. Там этот факт невозможно объяснить даже нуждой. Судя по некоторым сообщениям, западные “совершенства” уже все чаще физически ликвидируют своих детенышей и все чаще отстреливают друг друга без каких-то сколько-нибудь обоснованных поводов.

В связи с соображением о “чистой демократии” автор особо обращает внимание на то обстоятельство, что никакое расовое либо национальное превосходство в настоящем моменте своего существования Запад не проповедует. “Демократия” изначально была рождена как противоречие перспективе войны, так что воевать она и далее будет не с “элитами”, когда они ведут себя так как следует согласно “демократическим” нормам, а с “народами”, жаждущими “достоинства” за чужой счет. Нету больше “чужого счета”, кончился.

Другое дело, что независимо от целей, которые провозглашает Запад – реальность остается и останется собой. Важнейшей характеристикой человеческой реальности на данный момент является именно тот факт, что люди “белой расы” отказались воспроизводиться.

Вполне возможно, что идеологи “чистой демократии” также, как и автор настоящего текста - полагают, что общество, состоящее из “живых мертвецов”, то есть лишившееся способности к воспроизводству – не может существовать дольше средней продолжительности одной человеческой жизни, и в этом состоит естественная причина отмирания общества, а следовательно – и государства данного общества. История СССР, возникшего в 1922-м году и прекратившего свое существование через 69 лет – вполне вписывается в этот вывод. Это значит, что конкуренция между государствами переводится в плоскость вопроса “кто скончается раньше”.

Сам факт закономерности смерти общества реально-христианского типа – позволяет делать такой вывод, что все “демократические” страны прекратят существование не позднее 2020- го года. А уже в связи с такой перспективой – населения, созданные культурой массового производства – подлежат истреблению в любом случае.

“Чистая демократия” - это ранний феодализм, и совсем не важно – кто и что по этому поводу думает. Важно то, что ранний феодализм складывался не по ходу уменьшения численности человечества, а наоборот – в процессе роста. В обратном историческому – порядке – можно добиться не реанимации “первозакония”, а полного истребления вида вообще. Так это понималось и ранней христианской философией – деградация человечества доведет его до уровня “начала времени” и вторичного образования “разума”.

В естественном смысле современная проблематика сложилась при стремлении человека отделить тему коллективизма – от темы роста продолжительности жизни – через рост самой человеческой массы. Практически данная идея была реализована посредством средств производства. Однако человек как конкретный вид – выживал благодаря коллективизму, который факт и проявился таким образом, что как только идея “вечной жизни” оказалась отделенной от идеи коллективизма – человек отказался воспроизводиться. В теории истинно-благодатного христианства это недоразумение оформлено посредством понятий “антихрист” и “конец света”, хотя, если быть точным – раннее христианство пользовалось понятием “конец времени”. Философские –измы новейшего времени эту перспективу обошли стороной вообще.

Основная страница // Назад